Испуганный иператорский гонец, все еще в пыльной и запятнанной конским потом одежде, двинулся вперед по центральному проходу. За ним цепочкой тянулись евнухи. Госпожа Ки сказала:

— Пусть Министр убедит нас в том, что это была рядовая сделка.

Для пущего драматического эффекта каждый евнух по ее приказу тащил небольшой мешок. Когда каждый бросил свою ношу к ногам Министра, получилась внушительных размеров горка. Последний евнух раскрыл свой мешок — оттуда золотым дождем посыпались таэли. Мягкое чистое золото глухо застучало по камням площади. Этот звук ни с чем не спутаешь.

— Лично я, — заметила Госпожа Ки, — ничего рядового здесь не вижу. На эти деньги можно целое царство купить, а то и парочку. А уж сколько седел! Вы только представьте! Впрочем, я в седлах не разбираюсь, верно? — Она обернулась к Великому Хану, явно наслаждаясь собственным спектаклем. — Великий Хан, этого гонца перехватили, когда он направлялся к степнякам. Ясно, зачем он вез столько золота. Министр доходов на казенные деньги пытался купить будущих союзников своему покровителю, замыслившему предать Великого Хана. — Она улыбнулась, растягивая паузу. — Плох тот Главный Советник, который не желает стать Великим Ханом, верно?

Не успела она договорить, как Великий Хан взорвался. Его и убеждать не пришлось. Каждое слово Госпожи Ки упало на благодатную почву, подтверждая худшие опасения насчет человека, который был Хану незаменимой опорой — и именно этим раздражал. Госпожа Ки хорошо изучила своего мужа.

Главный Советник быстро оправился от потрясения.

— Благородная наложница зашла слишком далеко! — напустился он на Госпожу Ки. — Я надеюсь, она осознает, какие будут последствия, если ей не удастся доказать свою возмутительную ложь. Я не знаю, откуда взялось это золото. Зато могу с уверенностью сказать, что никто, даже Министр доходов, не сумел бы незаметно вынуть из имперской казны такую сумму. Как скрыть подобную кражу, если в Министерстве каждый таэль на счету?

Он яростно, с вызовом уставился на Госпожу Ки.

— Моя верность Великому Хану была и остается неоспоримой. Я отрицаю все обвинения. Это безосновательная клевета самого низкого пошиба!

— Безосновательная? Если не из государственной казны, то из чьих же потайных карманов взялось богатство, на которое можно снарядить целую армию? Такого человека во всей Великой Юани нет, Советник! В доказательство… В самом деле, вы правы — у Министра доходов действительно каждый потраченный таэль учтен.

Евнухи снова выбежали на площадь. На сей раз они тащили стопки учетных книг. Министр вздрогнул, узнав свои бумаги.

Госпожа Ки улыбнулась ему с высоты.

— Да, Министр. Главные учетные книги из Министерства доходов. Вы можете поручиться, что в них содержится истина, заверенная вашей собственной рукой и ничьей более?

Помедлив, Министр твердо сказал:

— Мне нечего скрывать. Отчеты покажут истину.

— Несомненно.

Ветер, пахнущий снегом, налетел, перелистал открытые книги, по порядку разложенные евнухами на плитах площади. Когда Баосян успел замерзнуть? Ему было так холодно, что даже жарко. Откуда подобная реакция? Непонятно. Он же этого и добивался, с самого начала зная, к чему все идет.

— Именно о том, как вы ведете счета, я и хочу поговорить, Министр, — заметила Госпожа Ки. — Опытным счетоводам хватило минуты, чтобы понять — все шито белыми нитками. Но прошу вас, взгляните сами.

Плечи Министра напряглись, а потом он быстрым шагом вышел вперед, точно его тащили, упал на колени и принялся листать свои книги.

— Думаю, вы согласитесь, Министр, что здесь налицо определенная схема… Часть средств, предназначенных для государственных закупок, шла в отдельный резерв, который совершенно случайно оказался в точности равен сумме, найденной у гонца.

Госпожа Ки спросила легко, почти что с любопытством:

— Как давно вы с Главным Советником планировали свергнуть моего супруга, Великого Хана?

Министр застыл, склонившись над книгами. Выглядело так, будто он в поклоне молит о пощаде, которой не будет.

Великий Хан спросил убийственным тоном:

— Это ваша печать, Министр?

Печать, которую Баосян взял и затем использовал при изготовлении поддельных счетных книг, куда он тщательно вписал никогда не существовавшие траты. Даже если бы Министр не знал, что Баосян брал его печать, он бы все равно догадался, чьих это рук дело. Кому бы еще хватило смекалки изготовить документы, согласно которым деньги одновременно возникают из ничего и разворовываются?

Кроме того, именно в карманах Баосяна осел весь неистраченный доход от поместья Принца Хэнани. Госпожа Ки была права: на такие богатства можно купить целое царство. Их вполне хватило на то, чтобы уничтожить последнего верного защитника Великой Юани.

Все присутствующие поняли: Великий Хан уже принял решение. Министр тоже сознавал, что протестовать бесполезно. Он с достоинством ответил Хану:

— Это моя печать.

Ни его, ни Советника не пришлось волоком тащить на казнь. Оба аккуратно сложили свои регалии у подножия лестницы: Главный Советник — меч и доспехи, Министр — чиновничью шляпу и мантию. А затем под конвоем евнухов покинули площадь.

Проходя мимо Баосяна, Министр приостановился. Он словно бы резко постарел, но лицо его осталось спокойным. С недобро екнувшим сердцем, с тем чувством, с которым обычно нарываются на драку, Баосян понял: ему хочется, чтобы его обвиняли и стыдили. Хочется, чтобы Министр сказал, каким именно словом называется его поступок. Чтобы прилюдно назвал его, Баосяна, человеком, который наслаждается собственной подлостью. Потому что я хуже всех.

Злоба сверкнула напоказ — точно молния сквозь темные тучи. Он безжалостно сказал:

— Министру следовало доверять своему первому впечатлению. Вам стало противно, когда вы впервые увидели меня, почему же вы пренебрегли этим чувством? Оно было правдиво. Слухи обо мне не врали. Вы просто отказывались в них верить, вот и получили. Ошибочка вышла…

Но, к его глубочайшему разочарованию, Министр не поддался на провокацию. На его лицо легла тень какого-то мрачного чувства, которое Баосян почему-то не смог распознать.

— Я никогда не сомневался — ты добьешься своего, Ван Баосян. Не знаю, какова твоя конечная цель. Но я надеюсь, для твоего же блага, что, когда ты ее достигнешь, тебе понравится результат.

Он пошел дальше, оставив Баосяна безмолвно кипеть. Разумеется, ему понравится! Баосян столько раз воображал момент своего триумфа, что в итоге он стал казаться ему более реальным и ярким, чем все уже пережитое. Он поднял глаза на Госпожу Ки, стоявшую на вершине лестницы. Она лучилась злорадным торжеством, не понимая, за какую ниточку только что потянули. Не замечая, что мир распускается, точно гобелен. Что победа — начало конца, и любой ее последующий шаг будет способствовать восхождению Баосяна к власти, приближая царство тьмы и отчаяния, о котором он мечтал.

Казнь была публичной и состоялась на следующий день. Баосян на нее не пошел. В это время — и много часов после — он сидел у себя в кабинете в медленно сгущающихся сумерках и неотрывно смотрел на министерскую печать. Та лежала в футляре на столе. И принадлежала отныне — ему. Баосяну было не по себе: в Министерстве никто и ухом не повел. Сколько раз очередного министра смещали — предавали, заменяли, — если и эту историю восприняли совершенно буднично? Чиновники парочками прогуливались по коридору, держась друг от друга на почтительном расстоянии: широкие поля шляп мешали. Неподалеку кто-то заваривал чай из жареного ячменя. Из соседнего кабинета слуги выгребали бумажный мусор. У Баосяна перехватило горло, до того все это было неправильно. Он понял, что все время ждал какой-то особой торжественности момента. Хотел ощущить вкус победы — ведь он навязал миру собственную волю! Но персональный апокалипсис Министра прошел практически бесследно. Словно камень упал в темный омут, по воде пошла легкая рябь — и все исчезло. Так вместо удовлетворения Баосян с упавшим сердцем ощутил необъяснимое отчаяние.