От этого сна он проснуться не мог. Невзирая на протесты, евнухи окружили его и отконвоировали по длинной площади до столика. И вот он уже стоит на коленях, с кистью в дрожащей руке.

— Поторопитесь! — Императрица смаковала его страх, как вино. Он еще никогда не видел ее такой довольной. — Не заставляйте Великого Хана ждать.

У Баосяна от страха все вылетело из головы. Горло перехватило, ладони вспотели. Но стоило ему попытаться разозлиться, как гнев пришел, пропитал насквозь, начисто стер страх и дрожь. Императрица думала, что Баосян сдастся заранее, обречет себя на ошибку вместо того, чтобы сражаться всей мощью своего таланта? Думала, что он пошел наперекор миру ради дела, к которому у него даже нет способностей?

Едва кисть коснулась бумаги, иероглифы хлынули таким яростным потоком, словно это сам Мандат изливается на бумагу. Прихотливо изогнутые, угловатые иероглифы обнажали правду о его черном сердце и еще более черных намерениях. Но ведь среди них нет ни одного человека, достаточно сведущего в искусстве каллиграфии, чтобы заглянуть так глубоко. Им доступно лишь поверхностное впечатление от его работы: не придерешься.

С яростным торжеством он взбежал на вторую площадку лестницы, встал на колени, опустив взгляд, и развернул свиток над головой, чтобы наверху прочитали.

— Десять тысяч лет Великому Хану!

Пока его каллиграфию рассматривали в полном молчании, он воображал кислое лицо Императрицы, осознавшей, что жертва выскользнула из ловушки. Ему не пришлось долго ждать вердикта. Великий Хан произнес без всякого интереса:

— Прекрасная работа. Вы хорошо потрудились, Заместитель Министра.

Великий Хан уже отпустил Баосяна взмахом руки, но тут Императрица положила руку ему на локоть:

— А если так, мой Великий Хан, — нежно сказала она, — неужели он не заслуживает награды?

И тут же воскликнула:

— Великий Хан жалует Заместителя Министра доходов чашей вина!

Баосян вздрогнул. По ступенькам уже спешил какой-то евнух с нефритовым кубком на подносе. Взяв себя в руки, Баосян подумал: первое впечатление от Императрицы было верным. Зачем утруждаться, красиво унижая врага, если можно его просто и без затей убить? Она и правда все предусмотрела. Ясно, что в той чаше, кроме церемониального вина. Смерть. Причем настолько медленная, что, когда она наконец придет, никто не заподозрит Императрицу. Та улыбнулась ему, едва сдерживая смех.

Взгляд Третьего Принца метнулся между Баосяном и Императрицей — а затем он отвел глаза. Баосяна вдруг окатило гневом. Темная волна подхватила его, и он застыл, как самоцвет внутри сплошной обсидиановой стены, вздымавшейся все выше, сулящей чистое разрушение. Страх яркой искрой горел далеко внизу, он его даже не ощущал. Третий Принц понял, что задумала Императрица. Ему ничего не стоило вмешаться — он и так ее враг. И все же единственно по причине страха — что подумают о нем, если он вмешается? — он предпочел дать Баосяну умереть.

У Третьего Принца был выбор, и он предпочел отвернуться. Баосяну выбирать не приходилось. Он всегда оставался собой.

Потянувшись за кубком, он выпустил из рук бумагу. Словно повинуясь его ярости, ветер схватил листок и швырнул его в ноги Третьему Принцу. Будто злые мысли Баосяна пронизали воздух напрямую, как звук пронизывает кость.

Взгляни на меня. Вот я.

Третий Принц поднял беглый листок. Когда их с Баосяном взгляды наконец встретились, в глазах Принца стояла обида. Он уже понял: даже если отвернуться и сделать вид, что Баосяна никогда не было, от недозволенных желаний это не спасет. Просто позволил себе помедлить. А Баосян отказался сдаваться и тем самым вынудил Принца к действиям. Ненавидящие взгляды скрестились, и гнев Баосяна стал яростным вызовом. Признай меня, если не боишься.

Он поднял нефритовый кубок:

— Десять тысяч лет Великому Хану!

На лице Третьего Принца с высокими, точно у Будды, скулами и жестоким ртом признание собственного поражения читалось как горе. В три прыжка он оказался у подножия лестницы. У Баосяна пальцы загудели от удара — чаша, из которой вино выплеснулось четкой лентой, описала длинную изящную дугу над ступенями и разлетелась от удара о мрамор облачком искристой пыли.

— Что это значит?! — вскричала Императрица.

Третий Принц обернулся к ней с безупречной приклеенной улыбкой:

— Я уверен, что Императрица не хотела оскорбить Короля Корё, послав ему подарок с ошибкой. — Он рывком развернул перед всеми свиток Баосяна. — Что это, как не бумажный сор, если тут неправильно написан иероглиф!

Императрица стала красней собственной шляпы. Баосян вспомнил, как Третий Принц прочел надпись на его счетной книге. Эсень так и не потрудился освоить какую-нибудь письменность, кроме монгольской… Баосяна осенило: Императрица и Великий Хан тоже не умеют читать! Только Третий Принц, якобы готовый праздновать жестокую победу, знал, что работа Баосяна безупречна.

Принц произнес на незнакомом языке нечто, от чего корёские гости потрясенно зашептались, и снова презрительно заговорил по-монгольски:

— Только не говорите, что поверили в репутацию Заместителя Мининства как блестящего ученого! Ученый из него такой же, как и все остальное. Вы посмотрите на него! С первого взгляда понятно, что ему не под силу постоять за честь Великой Юани. На ваш суд, Императрица. И знаете, ваша идея с подарком с самого начала была более чем неуместна.

Он быстро расстегнул пояс и двумя руками протянул свой меч в бирюзовых ножнах Великому Хану:

— Мы — народ воинов, а Король Корё воспитывался при дворе. Он владеет мечом так, как подобает правителю. Уж, конечно, это более достойный подарок, чем бесполезная бумажка с чернилами.

На Баосяна он не смотрел.

После мучительно долгой паузы Великй Хан сдержанно кивнул.

Императрица взорвалась:

— Тогда накажите его за невежество! Великий Хан, ваши чиновники бесчестят вас своей небрежностью. В ссылку его!

— Зачем же вознаграждать оскорбление таким легким наказанием? — осклабился Третий Принц. — Такое убожество, как наш Заместитель Министра, прекрасно проживет и за пределами Великой Юани, найдя утешение в обществе себе подобных. Хотите наказать, накажите как положено. Тридцать ударов бамбуковой палкой здесь, на площади Зала Великого Сияния! Дабы все увидели, что бывает, когда позоришь Великого Хана слабостью и неумением.

Ловко получилось. Третий Принц дал Императрице возможность понаслаждаться страданиями Баосяна, но сделал это так, чтобы у всех на виду у нее не было возможности «случайно» забить его до смерти.

И все-таки… В исполнении опытных ханских палачей избиение, пусть не до смерти, обещало стать не менее болезненным, чем гибель от яда. Страх Баосяна, до того подавляемый гневом, вышел из берегов. По презрительным лицам над головой он понял, что это заметно. Но, пока он трясся, ощущая вот рту привкус металла, некая глубинная часть его «я» дрожала от извращенного предвкушения. Пусть унижают, пусть стараются, чтобы он потерял человеческий облик от боли и страха, пусть марают его унижением, бесчестьем, позором.

Вы призадумаетесь, что у вас за Император, когда на троне буду сидеть я, а вы — простираться передо мной.

Императрица рявкнула:

— Да будет так! Пусть повизжит.

Баосян в блаженном наркотическом трансе сидел, откинув голову на край круглой бамбуковой ванны. На воде покачивались лечебные листья и палочки.

Понаблюдать за наказанием сбежалась куча любопытных. Спекталь оказался в самый раз, чтобы удовлетворить Императрицу. Баосяну даже притворяться не пришлось. Не смог бы, даже если б захотел. Первый же удар бамбуковой палкой вышиб все мысли. Больно было по правде, без всякого притворства, а Императрица жадно упивалась его страданиями. Со своим влажно блестящим алым ртом она смахивала на голодного духа из тех, что охотятся на одиноких путников. Наконец, боль достигла апогея, и сознание стало уплывать, растворяться под ударами, хотя плоть еще держалась и вопила — как бы сама по себе.