– Не знаю. Всякая. Мы собираемся перекусить. Мы хотим есть. – Это прозвучало искренне, поскольку было правдой.

– Пошли, – добавил Бобби.

– В дом? – снова протянул Сборщик.

– Там никого нет.

– Они уехали.

– Мы просто остановились здесь на ночлег.

– А, ночлег. – В голосе Сборщика прозвучала ирония.

– Это лучше, чем стоять здесь. – Проявив величайшую на сегодняшний день смелость, Джон повернулся спиной к своему врагу и направился к двери дома. Воодушевленный этим проявлением уверенности, Бобби сделал то же самое.

– Пойдем.

По прошествии какого-то времени за спиной у них раздался какой-то шум, а затем хруст сорняков и стеблей кукурузы. Сборщик следовал за ними.

– Это может сработать, – прошептал Бобби.

– Заткнись.

У

тром трава и сорняки были вдвойне тяжелыми от дождя и росы, и Дайана стояла на маленьком причале Джона, ощущая себя неряхой. Ее длинные, похожие на ходули ноги промокли, белые носки обвисли, а сандалии были выпачканы в грязи. Кусочки мокрой травы прилипли почти ко всем частям ее тела, даже в тонких белых волосках на руках были пушистые хлопья пуха, принесенного с поля ночной бурей. За спиной у нее молча стоял и дрожал Пол – пребывал в состоянии, которое можно было бы назвать волнением от предвкушения, – и он был такой же помятый и неопрятный, как сестра. После того как он преодолел тропинку, ведущую к дому Рэндаллов, его синие шорты, безупречно чистые пятнадцать минут назад, теперь были в черных разводах и помяты. Позади него, на узком, состоящем из одной доски причале сидела, свесив ноги и глядя перед собой, Синди. Утром того дня, когда это должно было случиться, в воздухе пахло обманом и заговором, но Дайана сдерживала свое разочарование и ждала, с присущей ей скованностью и замкнутостью.

Жестяная банка Джона скребла о покрытые облупившейся краской доски лодки.

– Он провел там ночь, – сказал он.

– Где?

Все говорили театральным шепотом.

– В комнате отдыха. На полу. На спальном мешке. – Джон опорожнил банку и продолжил вычерпывать воду, не поднимая глаз. – Бобби с дробовиком остался в своей комнате, а я вместе с ней – в домике прислуги.

Дайана посмотрела на него и, когда он больше ничего не сказал, решила, что их драгоценная пленница так и осталась ждать, связанная и беспомощная. Тем не менее она испытывала горечь и злость, поскольку всю ночь разбиралась с проблемами, которые большинство семнадцатилетних подростков решить были бы не в состоянии. Помогла Синди испечь торт к возвращению Адамсов (Синди отнеслась к этой затее с презрением), принесла Полу снотворное и заставила его принять его, при этом сохраняла хладнокровие и контролировала ситуацию. Но главной проблемой была та, которую она испытывала с ней самой, с той Дайаной, которая сидела у нее внутри.

В некотором смысле это было новое явление. Как и все остальные, Дайана всегда доверяла внутренней Дайане, их общение имело очень интимный характер. Но эти разговоры или обмены идеями всегда контролировались внешней, которую все привыкли видеть. Одна предлагала, другая воплощала. Дайана задавала тему, фантазию, сиюминутную мечту, а изнутри приходили детали, вариации, все богатое содержание совместного, не лишенного изобретательности, воображения. Это банальное явление она считала уникальным – ведь ей было семнадцать лет – и бережливо прятала его за пеленой своих бледно-серых глаз, будто это был некий источник магии или богатства. Так оно и было на самом деле. Она потерла лампу «что-если», и появился джинн.

Но во время всего этого приключения с Барбарой, с тех пор как Дайана увидела ее привязанной к кровати и поняла, что Свободная Пятерка контролирует ситуацию, этот джинн уже не был таким послушным. Невероятное свершилось – сначала она сказала об этом Полу, а тот проболтался об этом остальным членам Свободной Пятерки. И тут на ум ей пришло нечто еще более невероятное. В голове прозвучала соответствующая фраза. Она напоминала ей физическое чувство, ощущение безграничной радости и силы, и начиналась со слов: «Мы могли бы…» (иногда это звучало как «Я могла бы…»). Воображаемый джинн заговорил с ней, и она на мгновение ослепла, одурманенная потенциалом, скрытым в начале этого предложения. Любопытство возросло, в кончиках пальцев появилось жжение.

Позже на той же неделе – когда она помогала убираться в доме Адамсов, смотрела на обнаженную Барбару или грезила на берегу реки, – в голову ей пришло продолжение этой фразы: «Мы могли бы сделать это очень красиво…» Дайана была поражена. Эти слова, звучащие в ее сознании, казалось бы, независимо от ее воли, сообщали ей: к сфере безграничных, но не терпящих отлагательства возможностей добавился фактор красоты и симметричной завершенности. Это было похоже на мифологию из ее книги. Словно блуждающая, невинная рука, начав чертить отрезок дуги, вдруг осознала – ибо решала линия, а не человек – неизбежность круга. Каждому хорошему началу уготовано решение и завершение.

«Мы могли бы убить ее очень красиво…» Дайана встала – возбужденная, восторженная, размечтавшаяся – и едва не расплакалась. «Мы могли бы убить ее очень красиво…» В голове у нее начал созревать план казни. «Мы могли бы убить ее очень красиво…» Она поделилась своими мыслями с Полом.

Конечно.

Конечно!

Видение померкло, мистический перенос сознания прекратился, и Дайана нахмурилась. Надо отдать ей должное, она на мгновение задумалась о том, что в случае успеха им придется убить такого же человека, как и они сами. Но, как и следовало ожидать, она отказалась от этих мыслей в пользу грандиозного замысла, в который они – разве это было неосознанно? – ввязались. Однако дело было не в хладнокровии.

Случись критическая ситуация с новорожденным младенцем, от которого еще тянется перерезанная – но уже завязанная узлом – пуповина, Дайана будет одной из тех хладнокровных людей, которые бросятся к его кроватке и будут вдыхать в него жизнь. Но окажись в ее руках жизнь взрослого, она в равной степени будет готова ее уничтожить.

Все еще стоя и хмурясь, Дайана решила, что члены Свободной Пятерки (при условии их согласия) убьют Барбару. Это решение принималось не на основе моральной правоты или неправоты, человеческих симпатий или братских чувств, даже не на основе причинно-следственных связей, преступления и наказания. Просто это огромное колесо приближалось, бесшумно и безостановочно вращаясь, на мгновение его внутренний механизм стало возможно разглядеть и потрогать. Приложи палец сюда, и ты создашь жизнь; приложи туда, и ты ее изменишь. Приложи сюда, и ты сотрешь ее. Никем не управляемая, не обученная и не контролируемая, она протянула руку к колесу – или это оно притянуло ее к себе? – и коснулась его. Прощай, Барбара, кем бы ты ни была. Дайана глубоко и облегченно вздохнула.

– Что будем делать?

– А? – Дайана вздрогнула.

– Что мы будем делать со Сборщиком? – спросила Синди.

Дайана обернулась, охваченная внезапным приливом эмоций – тоски, желания, разочарования и гнева, смешавшихся воедино. Члены Свободной Пятерки уже были так близки к тому, чтобы совершить нечто прекрасное, нечто удивительное, нечто реальное, что не могли позволить, чтобы кто-то этому помешал. Замысел, возникший по воле случая, необходимо было воплотить, и поэтому она – мысленно – протянула руку и снова коснулась блестящего вращающегося колеса.

– Убьем и его тоже, – сказала она.

– Что?

– Это часть плана…

– Не шумите! – произнес Джон полукриком-полушепотом. – Нас может услышать мама.

– Убьем его, – Дайана тут же перешла на шепот, – как я уже сказала. Если в воскресенье мы выпустим их из стенного шкафа, они расскажут нам, что с ней случилось, мы пойдем в поле и обнаружим его рядом с телом, нам придется его застрелить. – Она повернулась к Джону. – Сможешь? Ты единственный, кто сможет.

– Хватит шуметь, – сказал Джон. – Давайте подождем с этим разговором, пока не зайдем в лес. На другом берегу.