– Королеве было все равно, – вызывающе сказала я. – Она была готова променять на ребенка что угодно. Ведьма дала ей сверхъестественной силы снадобье. Той ночью королева не давала супругу спать долгими часами.

К этому мгновению Маттеус совсем оцепенел, а лицо у него раскраснелось. Часть меня наслаждалась зрелищем.

– Следующей зимой у нее знатно вырос живот. Она смеялась и пела. Ей все время было жарко, какая бы стужа ни стояла. Чем ближе становился важный день, тем хуже ей спалось. Ночами напролет она вышивала крошечные платья, сидя на подоконнике у открытого окна и глядя на улицу. Однажды во время шитья королева укололась. Алая капля упала на снег. Кровь просочилась в землю, и на этом месте вырос цветок. Ярко-красная, бесконечно ужасающая роза.

Маттеус смотрел на меня с недоумением, озадаченный развитием истории, но я видела, что он поневоле находит ее занимательной. На лице у него блуждала слабая улыбка. Я обратилась к его увлеченности – к той потаенной части его души, что любила истории сами по себе, – и говорила напрямую с ней.

– Из лепестков этой розы появилась фея. – Мой рассказ двинулся дальше. Голос у меня стал громче. – Злая нимфа с волосами цвета ночи и кожей цвета снега. Вместо прически у нее был клубок черных колючек, а губы горели краснотой крови. Она пропела жуткую песнь:

Маттуес отложил иглу, словно потрясенный угрозой феи. Выругался:

– Гром и молния! И что королева сделала?

Я улыбнулась, торжествуя, что история его захватила.

– Она закричала. Фрейлины помчались к ней со всех ног. Но к тому времени, как они прибежали, фея исчезла, осталась только роза. Босиком, в помрачении, в ночной сорочке королева метнулась на улицу, чтобы сорвать цветок. Только вот пока она добралась туда, роза тоже пропала. Вернувшись в свою комнату – со снегом на пальцах ног и со сбитым дыханием, королева почувствовала первые схватки. Ее роды длились три ночи, прежде чем повитуха наконец сказала ей тужиться.

Маттеус наклонился вперед, ожидая продолжения. Я улыбнулась ему, гордая тем, что мой рассказ его настолько поглотил.

– Королева так измучилась, пока дитя рождалось на свет, что ей казалось, будто она не в силах больше жить. Когда долгожданная дочь оказалась у нее на руках и королева увидела все ее странности – белую кожу, красные губы, черные волосы, ей стало ясно, что именно произошло: она променяла свою жизнь на жизнь этой девочки. Королева прижала малышку к груди, чтобы покормить, и глаза у нее наполнились слезами.

Маттеус в ужасе уставился на меня. Я подняла палец.

– Она позвала короля и сказала, что нужно немедленно назвать ребенка. И настояла на имени Белоснежка, чтобы ее жертва не оказалась напрасной. Затем – с разрывающимся сердцем – королева потеряла сознание. На следующий день она умерла.

Маттеус выронил куклу, над которой работал.

Я выждала подобающее время, прежде чем продолжать. Этому научила меня матушка, научил лекарь епископа. Смерть значительна и важна. Она требует молчания.

– Король тяжело переживал смерть супруги. Горе его ослабило. Через месяц он повторно женился. Его новая невеста, Златокосица, была могущественной ведьмой, и он попался в ее сети, ослепленный скорбью. Та носила при себе золоченое ручное зеркальце, что могло показывать ей все королевство. И ходила в волшебной желтой шали, сплетенной из ее собственных волос.

Я округлила глаза, подыгрывая заметной тревоге Маттеуса, услышавшего о противоестественном колдовстве новой королевы. Всякая хорошая история нуждалась в каком-нибудь злодее, а я до сих пор злилась на Фелисберту. И не видела причин не сделать злодейку из мачехи.

– Когда Белоснежка начала расти и хорошеть, стареющая Златокосица стала ей завидовать. Ее губы алели. Щеки цвели розовыми лепестками. Дочь напоминала королю его покойную жену, по которой он будто бы до сих пор горевал. Когда девочке исполнилось двенадцать, Златокосица убедила мужа пообещать ее нечестивому князю. Король и не ведал, что тот в каждое полнолуние обращается волком.

Я немного помолчала; меня обуревали чувства, я погрузилась в историю и начала сопереживать ее героям. Скорбящему королю. Дочери-фее. На миг я даже почти посочувствовала королеве.

– Белоснежка бежала из замка верхом на коне, черные волосы развевались у нее за спиной. Король попросил супругу воспользоваться зеркальцем, чтобы ее отыскать. Но королева солгала, сказав, что в нем сплошной туман. На самом деле она видела Белоснежку: невинная девочка лежала на поляне и крепко спала. Когда король удалился в свои покои, Златокосица закрыла глаза и стала нашептывать заклинание, от которого ночных птиц в округе настиг голод. Жестокая королева наблюдала через чудо-зеркало, как из лесов слетаются кваквы и совы. Те окружали Белоснежку, рассаживаясь на ветвях ближайших деревьев. Королева продолжала читать заклинание, так что на поляне оказались сотни птиц. И не замолкала, пока Белоснежку не заклевали насмерть.

Маттеус охнул.

– Вот и все, – добавила я ровным голосом. – Это конец.

Маттеус помолчал, выпрямляя спину. Взял куклу, которую дошивал, и уставился на нее, будто на нечто незнакомое. Долгое время он не заговаривал, рассматривая поделку. А потом вернулся к шитью и задумчивым голосом произнес:

– Можешь назвать меня дураком. Не знаю. Только дурак будет ждать, что в жизни все сложится хорошо. Но я предпочитаю сказки, которые дарят надежду.

После этого Маттеус долго не приходил в мою хижину. Из-за своего ли отца или моей сказки, я не знала. Страдая от одиночества без него, я глубоко сожалела, что озлобленность взяла надо мной верх. И без конца вертела историю в голове, представляя, как рассказываю все по-другому.

Той весной, пока расцветал матушкин сад, мне постоянно хотелось плакать. Каждый раз, когда из-под земли показывался новый стебелек, разум наполнялся воспоминаниями о том, как я сидела рядом с ней на коленях и училась сажать семена или различать ростки. У каждого молодого побега было название, которое я узнала от нее. Эндивий и шпинат, капуста и спаржа. Порой я слышала мелодию ее голоса, называвшего имена растений, пронизанного материнской любовью к дочери, и сердце у меня разрывалось. А иной раз вид новорожденных кустиков зелени приводил меня в ярость. Как они смеют разрастаться – такие стойкие и уверенные, когда того, кто их посадил, вырвали из земли?

За этими предателями вскоре восстали и цветы. Бутон за бутоном изящной синей примулы, потом соцветия турнепса и воздушная желтая манжетка. Повсюду появились новые кустики, будто перекопанная почва вдохновила старые семена прорасти. Репа и пастернак подобрались вплотную к стене. Каждое утро я стояла над ними, закутавшись в свой рваный наряд, и гадала, где отец упокоил тело матери. Лежит ли ее голова под шпинатом или первоцветами? Над пальцами ног ли распускаются лилии?

Однажды утром во время прополки я заметила среди них новый незнакомый росток, имени которого матушка никогда мне не говорила. Зеленый стебелек извивался над землей, увенчанный единственным пурпурным бутоном. Спустя несколько недель рядом с ним появился второй такой же. Еще через неделю их стало больше. К маю по задней части сада было разбросано уже несколько десятков таких растений. Странных кустов с листьями, похожими на салатные, и с букетиками крошечных лиловых бутонов в середине. Воришки света, назвала бы их мать. Сорняки. Я не могла заставить себя их выдернуть.

К концу лета они оказались повсюду, крепкие капустообразные пучки огромных листьев, высотой в фут и шириной в три. На каждом из них там, где прежде гнездились цветы, вызрели мелкие орехоподобные зеленые плоды, каких я никогда раньше не встречала. Шли недели, и ягоды становились крупнее, постепенно желтея.