Произошедшее после не должно было оказаться такой уж неожиданностью. Маттеус родился на год с лишним раньше меня, ему исполнялось восемнадцать, и его ученичество подходило к концу. Я не видела его многие месяцы. Фебе Кюренбергерской было двадцать один или двадцать два. Если бы отец не выдал ее замуж в скорейшее время, стало бы слишком поздно. Когда священник упомянул обручение Маттеуса с Фебой во время объявления грядущих венчаний, я стояла на своем обычном месте за решеткой в задней части церкви, рядом с нищим, часто просившим милостыню на ступенях собора, – чтобы случайно не оказаться на скамье возле тех, кто мог меня узнать. Как только священник произнес «Маттеус, сын Генриха-портного», меня поразила сильнейшая головная боль, что со мной когда-либо случалась.

Я вцепилась в перила побелевшими пальцами. Нищий посмотрел мне в глаза.

– Свадьба, – выдохнул он. – Вот что погонит тебя прочь.

– Прочь? – прошептала я. – Куда же мне идти?

Тот не ответил.

Священник продолжал монотонно бубнить. Церковь вокруг меня поплыла. Меня замутило, будто телу хотелось отторгнуть то, что услышали уши. Успокойся, сказала я себе. Само собой, Маттеус женится на девице Кюренбергеров. Думаешь, ты могла как-то очаровать его своими нетопырьими глазками и ослепительным остроумием? Как он вообще должен был убеждать отца позволить ему жениться на тебе?

Я все же сумела достоять службу. А после увидела, как Маттеус уходит с Фебой; пшеничные косы у нее обвивали голову, будто корона. На ней было дорогое зеленое платье, облегавшее бедра. Ее женское начало гораздо очевиднее бросалось в глаза, чем мое. Никого доселе я не ненавидела так сильно.

Вернувшись домой из церкви, я до конца дня не могла есть. Не могла спать. Существует предельное число утрат, которые способен вынести один человек; я уже стерпела больше своей доли. Казалось несправедливым, что мир забрал и Маттеуса тоже. Боги словно проверяли меня, пытаясь узнать, каков же мой предел.

На следующее утро, изможденная, я вышла в сад за домом, чтобы попытаться примириться с произошедшим. Я собиралась посидеть на сломанной скамейке и помолиться. Надеялась, что снаружи среди растений, лозы и камней смогу успокоиться; но вместо этого меня преследовали мысли о матери. Сидя на этой скамейке, я вспоминала весенний денек, в который мы рыхлили землю под посадки, а семейство малиновок выбралось из гнезда, свитого в стене сада. Птицы слетали вниз, насвистывая и бормоча свои трельки, обшаривали разрытую почву в поисках червяков. Одна из них села на юбку к матушке, и та звонко рассмеялась.

Осмотрев садовую ограду теперь, я увидела, что гнездо давно пропало и малиновок нигде не видно. Наш сад никогда не был ни обильным, ни тщательно обихоженным, но я совсем его запустила в это лето, первое лето без матушки, которая о нем заботилась. Каменная стена поросла мхом и плющом, несколько булыжников выпало. Дерн, который мы каждый год заталкивали в щели между камнями, весь размыло, и через открывшиеся дыры виднелись причалы позади дома. Мне пришло в голову, что без моего вмешательства пройдет всего несколько лет, прежде чем стена поддастся разрушительному действию времени. Судя по всему, ничто в мире не могло избежать подобной участи.

Предаваясь этим размышлениям, я услышала приглушенный звук: голос, зовущий меня по имени.

– Кто там? – крикнула я через стену.

– Маттеус.

В груди у меня все сжалось. В нашу последнюю встречу на мне было рваное одеяло. И вот она я, снова в полном беспорядке, волосы всклокочены, башмаки в грязи. Я попыталась придумать повод его прогнать, но не смогла. И вернувшись в дом, чуть приоткрыла входную дверь. Маттеус застыл по ту сторону порога, глядя на меня серыми глазами из-под прядей темных волос. Такой красивый, что мне захотелось прыгнуть в озеро.

– Я пришел объяснить причины своего обручения.

– Ты мне ничего не должен.

Он заглянул в дверную щель с умоляющим выражением на лице.

– Все это устроил отец.

Я прищурилась.

– Какая она? Твоя суженая.

– У Фебы ужасный характер и жестокий смех. Она беременна чужим ребенком.

– Она что?

Я открыла дверь. Маттеус шагнул в переднюю комнату.

– Она была обручена с другим мужчиной, но тот сбежал. Ее отец сделал предложение, от которого мой не смог отказаться. Звание. Дом на берегу озера. Благосклонность князя-епископа.

Я покачала головой.

– Чужой ребенок?

– Я этого не хочу. – Он откинул волосы с лица, совершенно не осознавая, насколько прекрасен. – На ее месте должна быть ты.

Если и существовала одна-единственная вещь, которой можно было меня покорить, он ее сказал.

Я глубоко вдохнула. Глядя друг на друга, мы вдруг осознали лежавшее между нами расстояние. Он взял мою руку и сжал ее, а потом подошел так близко, чтобы я увидела зеленые искорки у него в глазах.

– Когда отец потребовал от меня ухаживаний за Фебой, я пришел в ярость. Но он сказал, что отречется от меня, вообще запретит мне работать портным, если я со всем не смирюсь.

Слышать такие слова теперь, когда он уже обручился с другой, было пыткой.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

Долгое мгновение он молчал.

– Хочешь, чтобы я ответил?

Я едва могла на него смотреть, так болела душа.

– Что бы там ни было, да.

В комнате повисла тишина. Наконец, глядя себе под ноги, Маттеус заговорил хриплым от переживаний голосом:

– Мне придется жениться на ней, но хочу я тебя.

Поначалу я даже не поняла, что он имеет в виду. Маттеус украдкой поднял глаза с очевидным смущением на лице. Продолжил:

– Я ужасно по тебе скучал. Я знаю, что отцовские намерения тебя ранят, но не могу представить свою жизнь без тебя. Отец говорит, мы сможем тебя обеспечить. В Цюрихе есть лекарь, который полагает, что сумеет исцелить твои приступы.

Обеспечить меня? Лекарь в Цюрихе…

Я вдруг осознала смысл этого предложения. Он хочет, чтобы я стала его любовницей. Меня будто окатили ведром холодной воды.

– Что?

– Отец сказал, что ему безразличны наши дела, лишь бы я женился на Фебе. Он даже обсуждал это с ее отцом.

Я уставилась на Маттеуса, не в силах уразуметь все услышанное. Губы у меня пересохли. Мысли спутались.

– И как Феба смотрит на такое соглашение?

– Решительно безразлично. Ей нужен только муж, чтобы ребенок не стал незаконнорожденным. – Он замолчал. Я продолжала тупо смотреть на него. – Так мы сможем быть вместе.

Я сделала глубокий вдох.

– Вот только не сможем.

– Почему нет? У нас даже могут быть дети.

Меня охватила дикая ярость.

– Я хочу семью, Маттеус. Никто не пустит какую-то любовницу к себе в дом принимать роды. Наши дети будут ублюдками! Ты обо всем этом вообще подумал?

Голос у меня задрожал. Маттеус моргнул. Он явно не рассматривал ничего с моей точки зрения. И сам в этом признался:

– Нет. Прости меня. Думаю, нет.

– Уйди, – сказала я, подходя к порогу и открывая дверь. – Смотреть на тебя не могу.

Покидая хижину, он выглядел совершенно разбитым.

Правда же заключалась в том, что я не хотела плакать у него на глазах.

Две недели спустя он снова постучался в мой дом. На этот раз я заставила его ждать. Умылась и натянула матушкину сорочку из сундука и красивую ярко-синюю юбку с лентой, подчеркнувшей талию. Вытащила косы из-под платка, чтобы он их заметил. Затем наполовину приоткрыла дверь. И сухо спросила:

– Что тебе нужно?

– Прости. – Маттеус выглядел жалко, будто вообще не спал с прошлого нашего разговора. Под глазами у него залегли темные тени; лицо стало измученным. – Мне следовало лучше обдумать свое предложение.

Я посмотрела на него. Он заслужил пару бессонных недель. Его печали никоим образом и близко не стояли с моими.

– Следовало.

– Я понимаю, что ты не можешь его принять, Хаэльвайс. Ты заслуживаешь надлежащего супруга. К сожалению для меня, я им стать не могу.