В воздухе витает страх. Боится, тварь. Иной реакции я и не жду. Сдергиваю пиджак, принимаюсь закатывать рукава. Феромонов ужаса становится больше. Она уже видела меня таким. Бьюсь об заклад, повторения ей не хочется. Зверь внутри беснуется, жаждет вырваться на свободу. При ней оборачиваться особенно нельзя. В волке я наверняка растерзаю ее, и ведьмам нечего будет покупать.

– Ползи сюда! – рычу, пряча выступившие клыки, указываю место у ног.

Выполняет в точности. Как всегда. Она не сопротивляется, но и не признает себя моей. Тва-арь!

Хватаю за клок противно-белых волос, задираю голову к себе, заглядываю в человеческие голубые глаза, которые сразу синеют.

– Признаёшь, что ты моя сука? – встряхиваю за волосы, вызывая на лице гримасу боли. Полукровка вцепляется мне в кулак, но тут же отпускает, опасаясь наказания за это. Повторяю вопрос: – Признаешь?!

Отводит глаза… В душе сходит лавина ярости. Рывком вздергиваю ее на ноги и впечатываю кулак ей под дых…

***

Густав смотрит на меня с неодобрением, пока псы вывозят каталку с полукровкой на минус второй этаж. Она лежит без движений. Кроме судорожных сокращений грудной клетки, на которой уже чернеют два огромных кровоподтека, ничто не выдает в ней жизнь. Черт! Лучше бы я, наверное, обратился и просто превратил ее в кусок ободранной плоти, а не избивал так, что живого места не осталось. От злости на себя хочется рычать. А в желудке ворочается тошнотворная тревога. Во мне полыхала такая ярость, что не могу вспомнить, как ее бил. Если она не выживет, сделка с Адамом отменяется.

На минус втором этаже псы везут полукровку к лазарету. Густав бежит за ними и уже кричит что-то ассистентам в белых халатах, которые на звуки выскочили в коридор.

Захожу в медицинское помещение последним. Я предусмотрел высокотехнологичное оборудование, достаточно места, чтобы можно было на своей территории и быстро подлатать самых ценных бойцов после междоусобных стычек. Пусть теперь этот лазарет спасет важнейшую сделку на несколько ближайших лет.

На лицах волков в халатах то и дело проскакивает отвращение. Им противно прикасаться к окровавленному телу девчонки, к грязной жиже, которая течет в ее жилах. От нее несет человеком. Но тем не менее ребята быстро устраивают полукровку в палате. Один обтирает кожу тампоном, смывая багровеющие потеки, второй тут же на чистую кожу ставит датчики-присоски, третий настраивает капельницу. Уже через каких-то несколько минут монитор рядом показывает ее сердечный ритм и другие показатели. Теперь полукровка больше похожа на человека, который встретился с автомобилем.

Ко мне подходит Густав. Халат измазан кровью, темно-серые короткие волосы взъерошены, на лбу поблескивает пот. Врач скрещивает руки на груди, смотрит за работой своих ребят.

– Я распорядился о капельнице с гидрокси… – цедит напряженно, не поворачиваясь ко мне.

– Не грузи, – обрываю резко. – Это то, что ее восстановит, так?

Густав агрессивно вскидывается, пронзает меня острым недобрым взглядом. Хмурит пушистые графитовые брови. Вижу, как вздрагивает его нижняя челюсть. Он изо всех сил сдерживает гнев.

– Чего ты так завелся, Гуся? – спрашиваю полушутя.

Он сжимает губы до белого и кивает в сторону выхода. Проходит сквозь ленточную дверь. В коридоре пусто. Псы-прислужники все же работают расторопно – моего плаща уже нет. В обе стороны от лифта до противоположной стены ни души.

– Когда ты превращаешь ее спину в кровавое месиво, я ничего тебе не говорю, как и не возражаю, что ты жестоко насилуешь ее, – тяжелым тоном произносит Густав, упирая руки в боки. – Но это, – он судорожно дергает выбритым подбородком на ленточную дверь в лазарет, – уже ни в какие ворота.

Чувствую, как в животе печет ком концентрированного негодования, кто такой этот бета, чтобы критиковать мои действия?!

– Поганая грязнокровая тварь – моя собственность, – последнее выплевываю едким голосом. – Могу ее хоть на мелкие кусочки разрезать, поджарить, сожрать, высрать и сжечь!

Густав смотрит на меня с разочарованием и снисхождением. Будто я маленький мальчик, который запутался в оглавлении детской книжки. Он не старше меня, даже опытом уесть не сможет!

– Ты превратил в отбивную девчонку, которую держишь голой в подвале на цепи, Эрик, – досада в его голосе разъедает мне слух, словно серная кислота. Оставляет пятна на самооценке, втыкает раскаленные иглы в эго. – Нашел бы противника под стать!

Ярость стучит кровью в ушах. Челюсть остро ноет, пальцы скрючиваются, руки начинают покрываться шерстью. Я не пытаюсь остановить оборот. Напоследок успеваю лишь рявкнуть:

– Мне нет равных!

Рык эхом отражается от стен коридора. Мне уже плевать. Густав сам напросился.

Густав

Я никогда не мог сравниться с Эриком. Ни в человеческом, ни в волчьем обличии. Как только мы оба обратились, вожак в два счета одержал верх. И вот он стоит надо мной, придавливает к полу лапами. В глазах светится лютая ярость, огромная пасть хищно оскалена. Он почему-то не торопится, как будто раздумывает, загрызть меня или нет. Тягучая слюна капает на мою шерсть, но я уже не огрызаюсь. Нет сил. Эрик несколько раз ранил меня. Сейчас все мысли только о том, что, если не обращусь, истеку кровью.

Альфа жадно рассматривает алую жидкость, которая пятнает шерсть, растекается ручейками вокруг моего тела, медлит еще несколько мгновений и все же отпускает. Отступает на пару шагов. Начинает обращаться.

Поговаривают, что Эрик в волке совсем слетает с катушек, и зверь в нем берет верх. Похоже, я везунчик – он все-таки оставил мне жизнь. Сам я до этого видел его только человеком, но он и в этом обличии отличался крутым нравом и безграничной яростью во время любой драки, хотя такие стычки и редки. Альфы чаще меряются волчьей силой, нежели человеческой.

Я оборачиваюсь уже по инерции, в полуобморочном состоянии. Уплывающим сознанием улавливаю человеческий рык Эрика. Он кричит кому-то из моих ассистентов:

– Подберите своего шефа! – злобно посмеивается. – Этому червяку нужна помощь.

Злоба от унижения перед подчиненными последней взрывается в душе до того, как я полностью отключаюсь.

***

Прихожу в себя в отдельной палате. Заглядываю под простыню. На теле несколько плотных повязок, но чувствую, что под ними почти целая кожа. Скорее всего, там уже ссадины, которые совсем скоро полностью затянутся. Значит, ребята и мне поставили капельницу чудодейственного заживления.

Встаю и сразу иду к полукровке. В палате дежурит Айвен – один из моих ребят. Он отрывается от мониторов и переводит взгляд на меня.

– Привет, шеф, – довольно улыбается и кивает на девчонку. – Вытащили-таки с того света.

От этой фразы по спине пробегает судорога. Усилием воли не даю себе стиснуть кулаки. Эрик совсем озверел. Такими темпами он точно однажды забьет ее до смерти.

– Все было так плохо? – спрашиваю хриплым голосом, в горле пересохло. – Она так и не приходила в себя?

– Пришла бы, да мы седатив поставили, – Айвен кивает на почти опустевшую капельницу. – Пусть отдохнет. Пока Эрик не знает, что она в порядке, не отправит в камеру.

Киваю. С сожалением смотрю на несчастную полукровку. Даже мои ассистенты понимают, что ее надо держать подальше от альфы. Одна ее рука вздернута к стойке каталки и закреплена жесткими наручниками без цепочки. Очень неудобная модель – запястье в них неестественно вывернуто.

– А нормальных наручников не нашли? – спрашиваю недовольным тоном.

– Какие были под рукой, шеф, – беспечно парирует Айвен.

Он младший ассистент, с него спроса никакого.

– Ладно, иди. И ребятам скажи, что все молодцы, – бросаю ему и прямо в больничной распашонке приближаюсь к каталке полукровки. – Я за ней присмотрю и понаблюдаю.

Откидываю простынку с обнаженного тела. Она похожа на живой скелет, но, к счастью, цвет кожи почти выровнялся. Черные, как ночь, гематомы отступили, на их месте желтеют рассасывающиеся синяки. Ощупываю грудную клетку в этих местах – трещин в ребрах вроде нет, как и осколков под кожей. Кажется, Эрик не успел переломать ей кости.