— Это такой трюк, вернуть сюда этого засранца?

Недоуменно подняв глаза, я хочу спросить его: ты что, фимиама обнюхался, падре? Но Ральфа уже несет. Он не дает мне вставить ни слова.

— Почему по физике и химии у тебя тройка, а по геометрии необходим репетитор? — расхаживая по комнате, принимается допрашивать он. — Можешь мне объяснить в двух словах? — Могу. Геометричка, — я загибаю палец, — протестантка! — я загибаю второй. Он оборачивается ко мне. Растягивает губы в сладчайшей улыбке. — Серьезно? — Стала бы я врать священнику?! — И Андреас тут ни при чем?

— Да!

— Врешь!

О, господи! Он что, издевается надо мной?!

Вздохнув, я падаю в освободившшееся кресло. Кожаная обивка делится теплом тела Ральфа и запахом туалетной воды. Откинув голову, я блаженно растекаюсь по спинке кресла и спрашиваю:

— Не хочешь поговорить о чем-нибудь вроде нас?

— «Нас» нет. Для всех я — твой брат, и... — Хочешь расскажу анекдот? Тетя Агата вызывает к Верене врача. Говорит: «Герр Доктор! Моя крошечка постоянно толстеет!» Доктор, удивленный, чешет в затылке: «Хм... Да она же беременна!» Тетя Агата в ужасе: «Да вы что! Верена — домашняя девочка! У нее и мыслей подобных нет. Мы ее из дома не выпускаем!» Доктор уже не знает, что думать. Предлагает сделать УЗИ, а то вдруг, там опухоль. Тетя в панике кричит: «Ральф! Ральф!» И из гостиной выходит по-настоящему роскошный, холеный, пьяный священник. У доктора аж очочки потеют! «Вы меня за кретина держите?! Да ей и ходить никуда не надо! Вот же мужик!» «Ну, что вы несете, доктор! — возмущается тетя. — Он ее братик!» У Ральфа дергается левое веко. То ли он не знает анекдота про старую деву, ветеринара и ее кошечку, то ли ему не нравится, как я его переделала.

— Можно ближе к теме занятий? — Можно. Физичка с химичкой — принадлежат к католической церкви. Поэтому они ставят мне тройки: из жалости к моей тупости и почтения к твоим прекрасным глазам. А геометричка — протестантка. Она недавно переехала из Норд-Райн Вестфалии и понятия не имеет о красоте твоих...кхм... глаз. Чего еще ожидать от чокнутой еретички?

— И что ты мне предлагаешь? Судить ее судом Инквизиции, или просто позволить Андреасу спать с тобой?

— Ты бы к ней сходил, а? Ну, объяснил ей, что я — того, — я кручу пальцем у виска, — замедленного действия в точных науках. Тебе ни одна женщина отказать не может. Особенно, когда ты в сутане... Глядишь и в католичество перейдет. Лишний налог для Церкви.

— Конечно. Зачем тебе самой напрягаться, если можно напрячь меня?.. И прекрати эти разговоры о Церкви!

— Да, пресвятой отец.

— Это — тоже прекрати!

Я закрываю рот и жестом показываю, что закрываю его на молнию. С похмелья он вечно такой. Видно, фрау Вальденбергер переоценивала влияние секса. Взглянуть на Ральфа, я вчера с инкубом сношалась, пока он спал.

Поразмыслив, Ральф подходит к столу, скидывает с него мои ноги и, наклонившись над тетрадью, размашисто расписывается в ней. Какое-то время он так и стоит склонившись, приподняв над бумагой ручку. Как юный Гете над рукописью. Затем выпрямляется и бросает ручку на стол. — Спасибо! — решив, что он не хочет говорить о вчерашнем, пока тетя дома, я поднимаюсь.

Ральф знаком велит мне вновь сесть.

— Это еще не все. Вчера мне звонил Филипп. Две с половиной минуты.

Я мило улыбаюсь ему, раскачиваясь в кресле. Опустив подбородок, принимаюсь заплетать косу, не сводя с Ральфа глаз.

— Приятный молодой человек и к тому же, балагур.

У Ральфа громко скрипят друг о друга зубы. Совсем, как вчера, у Филиппа. Милый был разговор:

Филипп: Где Ральф?

Я: О! Так ты звонишь Ральфу?

Филипп: Это все еще его номер?

Я: Да.

Филипп: (после серии испанских ругательств): Так позови его!

Я: (молчание).

Филипп: Ты идешь?

Я: Я думаю...

Филипп: ЧТО ТЫ ДУМАЕШЬ?!!

Я: Как именно ты предпочитаешь заниматься любовью?

Филипп: (резко выдыхает): Да я тебя!... в (часть тела) (действие сексуального характера), как только увижу!!!

Я: Обещаешь?

Ральф вскидывает голову и опасно сужает глаза.

— Его ты тоже ненавидишь?

— С чего ты взял? Я просто хотела получше его узнать...

— Как он предпочитает заниматься любовью? — невинно подсказывает Ральф.

— Я так поняла, что он предпочитает анал. Ральф зло кривится и раскидывает в стороны руки, словно приглашая меня ударить его. — О, господи! А я-то все ждал, когда ты и это вытащишь?!

Когда их с Филиппом чуть не вышибли на пару из семинарии, я была слишком взрослой, чтобы поверить, будто бы они неверно толковали латынь. Я тоже умею опасно щуриться и улыбаться так, словно по клыкам стекает кровь убитых врагов.

— Давай, валяй. Поговорим о Филиппе. Что ты хочешь знать о нем?

— Почему ты не приглашаешь его погостить?

Ральф вдруг улыбается.

Широко, свободно, как в детстве. Когда он опускался передо мной на колено, раскидывал руки в стороны, а я, вереща от счастья, стрелой летела к нему. Он подхватывал меня на руки. Он прижимал меня к себе и я крепко-крепко, руками и ногами обнимала его в ответ.

Когда он так улыбается, я готова принять и понять все на свете. Все сексуальные эксперименты простить. Джессику признать его любимой женой и перестать подливать ей в кофе воду из унитаза.

И на миг мне хочется к нему броситься, обхватить за шею, зарыться носом в черные волосы.

— Знаешь, — говорю я, ободренная этой его улыбкой, — знаешь, я никого на свете так не люблю, как тебя...

— Знаю.

Я беру в ладони его лицо и чмокаю в губы.

Как делала в детстве, когда Ральф грустил о чем-то, или я думала, что он загрустил. Он не сопротивляется, лишь сжимает мои запястья, словно хотел было отстранить, но в конце концов передумал.

— Я приму всех, кого ты любишь... Даже этого племенного быка со смешанной родословной.

— Спасибо! — изменившись в лице, Ральф отодвигает мои ладони. — Ты и в самом деле умеешь найти слова!

— Ральф! — я хватаю его за руку и он неохотно поворачивается в мою сторону.

Надо быть совсем уж слепой, чтобы не заметить, как ему не хочется говорить со мной. Но зная, что надо затормозить, я не могу заставить себя немедля остановиться.

— В чем дело?

Он вспыхивает и опускает глаза.

— Ты могла бы все же немного уважать мою территорию. Это все еще мой телефон!.. Хотя бы сказать мне, что он звонил.

— Ральф... Ты сам сказал мне, чтоб я ответила...

— Я?!!

— Ну, не Филипп же.

— Погоди-ка, а... что мы с тобой делали... в три часа ночи?

На секунду у меня перехватывает дух.

— Что?!

Я лишь сейчас понимаю, что почему-то была уверена, Ральф скажет церковным басом: «Я мрачен, ибо поглощен раздумиями о судьбах верующих и проповедью на воскресенье. Секс с тобой был единственным светлым пятном на фоне недели».

— Ты, что издеваешься надо мной?!

— Я спрашиваю...

— Мы трахались!

У Ральфа чуть не лопаются глаза, но он тотчас берет себя в руки.

— Твои шутки!.. — он кривится. — Бывали порой смешнее.

После короткого отупения, приходит сперва недоверие: ты что, шутишь? Потом отрицание: такого не может быть! Потом обида и злость: как ты можешь так со мной поступать?

Какие-то долгие, бесконечно тянущиеся мгновенья, мне хочется самой себе харакири сделать.

Серебрянным ножом для бумаг. Слова бессмысленны.

Да и что я могу сказать? Выкричать ему в лицо, какой он эгоистичный мудак, раз не хочет хотеть того же, чего и я? Это без слов понятно. Теперь я могу только проиграть и чем скорее я уйду с поля, тем лучше для моего израненного Эго.

Я вылетаю из кабинета, как вылетает из кухни ошпаренная кошка. Перед глазами плывет и клубится кроваво-красная дымка. Хочется убивать. Ральф умоляюще выдыхает мне в спину имя.

Моя имя.

Я слышу грохот шагов за спиной.

— Верена!

Сама не понимая, что делаю, я спускаюсь на кухню. И... вдруг понимаю, отчего у Ральфа отшибло память. За столом сидит Джессика. Сука драная! Графиня фон Штрассенберг.