– Лукас, как говорят русские, пора на вольные хлеба. Пойдём и пораспросим местных жителей.

Провинциальный город это вам не Париж. В полдень, когда солнце жжет макушку, город как будто вымирает. Лишь приблудная собака-клошар, увязывается за нами и долго идёт следом в надежде, что перепадет кусок булки с сосиской. Но вскоре и она отстаёт, найдя тень под раскидистым каменным дубом.

Мы говорим с местными. Узнаём меньше, чем знали до того. Пора возвращаться домой. У Лукаса много незавершенных дел, к тому же мы не разобрали толком тайник в стене, там еще много бумаг, исписанных неразборчивым почерком.

Реймс компактный городок, но старинный и внушительный. Приятная французская провинция. Реймский собор – воплощенная готика. Васильев приехал сюда незадолго до Рождества и провёл в здешней школе несколько месяцев, застав даже цветение фруктовых деревьев и турецкой акации.

Увы, лишь через несколько месяцев Александр Алексеевич отчетливо уяснил, что ничего, кроме значительных материальных расходов лётная школа месье Анрио ему не даст. У бывшего автогонщика была несомненная предпринимательская жилка и дух авантюризма, но никак не педагогический талант. Рене Анрио пытался построить свой первый самолет, интересовался разработками лодок, словом, человеком был «высокого полета», сам схватывающий все на лету, но учить летать ему просто оказалось некогда. Того и гляди уведут из-под носа какую-нибудь новую авиационную идею, не до преподавания.

Да и чему он мог научить человека, закончившего юридический факультет Казанского университета, впервые увидевшего аэроплан только за пару недель до поступления на учёбу?

– Как жаль, месье, что вы не механик. Как жаль! Поезжайте в Этамп, – сжалился он над русским энтузиастом спустя полгода занятий в классе, когда отчаявшийся Васильев прямо спросил, когда же он, наконец, будет летать?

– Сейчас Луи Блерио, по слухам, опять проводит набор в свою школу. Поезжайте, месье Васильев. Там вас научат полёту на монопланах. Мне нужны механики, а не юристы. Механики, месье Васильев. Se la vie.

Кто он такой, Луи Блерио, о котором взволнованно говорили тогда и в дамских салонах, и в мужских клубах? Луи Блерио получил образование инженера и в двадцать три года уже основал собственное фонарное производство. Однако электрические и газовые фонари достаточно быстро наскучили молодому инженеру и он заинтересовался теорией полёта. К сожалению, первый орнитоптер – воздушный аппарат, приводимый в движение посредством последовательных махов крыльями, где в качестве двигателя применялась собственная паровая установка, так и не поднялся в воздух.

Это были годы поиска оптимального типа летательного аппарата. Инженеры во всем мире пробовали различные конструкции. Но наиболее перспективной казалась теория подъёмных сил. После нескольких лет упорного труда, в тысяча девятьсот седьмом году первый аэроплан изобретателя поднялся в воздух.

Однако всемирно известным Блерио стал спустя два года, когда Альфред Хармсворт, он же лорд Нортклифф объявил через собственную газету «Daily Mail», что им назначена награда в размере одной тысячи британских фунтов тому, кто первым пересечёт пролив Ла-Манш на аэроплане. В пари приняли участие несколько пилотов, но никому из них не удалось преодолеть пролив на своей технике. Лорд Хармсворд сам был страстным сторонником воздухоплаванья, однако этот приз он придумал не ради пропаганды спорта или авиации, а чтобы увеличить тиражи своей газеты. И он их увеличил! Интерес к полётам через пролив был столь велик, что продажи каждого номера «Daily Mail» резко пошли вверх. Статьи перепечатывали все европейские газеты.

Попытку пересечь пролив между островами и континентом предпринял даже всемирно известный американец Уилбур Райт. Но и ему не удалось.

И вот, двадцать пятого июля Луи Блерио поднял в воздух свой новый моноплан «Bleriot XI». Полёт проходил неспокойно из-за мощных порывов бокового ветра, однако Луи удалось справиться с трудностями и приземлиться на берегу Британии вблизи Дувра.

Это событие не только сделало его первым пилотом, пересёкшим Ла-Манш, но и прославило его имя и технику на весь мир. В Соединённых Штатах двухместный «Bleriot XI» стал первым почтовым самолётом.

Завтра же в Этамп, к Блерио!

«Милая Лида! Ты была права – Этамп, как и Париж – стоили мессы. Город в пятидесяти верстах от столицы. Народ здесь простой и сердечный. Когда увидел местную речушку, то вспомнил нашу Цну. Как хорошо там сейчас и как было хорошо прошлым летом гулять по её берегам вдвоём. Помнишь поспевшую землянику, и как пели девки, когда её собирали? Голоса у них красивые. Тут поют только в костёлах. Завтра мой новый друг Кузминский покажет местные достопримечательности. Он уверяет, что городок средневековый но, несмотря на революции, уцелели многие церкви, – пишет жене, взволнованный Васильев спустя месяц, – Учеба моя идёт пока не очень, к полетам, ссылаясь на разные причины, не допускают. Иной раз, чтобы сесть в кабину аэроплана приходится проявлять русскую смекалку. С Кузминским мы здорово сблизились, он стал мне настоящим товарищем».

Авиатор Александр Александрович Кузминский сын известного сенатора, приходился племянником самому графу Льву Толстому.

– Представляешь, когда я, решив окончательно посвятить себя авиации, отправился учиться летать во Францию, – со смехом рассказывал Кузминский своему новому приятелю, – соседи сплошь соболезновали моим старикам: «Бедные Кузминские, у них три сына, а четвертый – авиатор».

– Это звучало как будто я убогий.

Еще в июле Кузминский заказал себе в Париже аэроплан на заводе Блерио и теперь со дня на день ждал свой собственный аппарат.

– Вот так, Саша, французы делают что угодно, только не учат, – расхохотался Кузминский, когда Васильев поведал ему о неудачной учёбе в Реймсе.

Третьим за столиком сидел Виссарион Кебурия, грузинский инженер, на последние деньги приехавший в школу к Блерио, чтобы получить удостоверение пилота. Ещё у себя в Грузии он, будучи железнодорожным инженером, рисовал чертежи аэропланов и собирался по возвращению из Франции сконструировать свой, поставив на него двигатель от моноплана Bleriot.

– Так по всей Франции. Они заставят тебя изучать двигатель, будут рисовать на грифельной доске схемы, даже может быть, разрешат покататься на колёсиках по лётному полю. Но в воздух они тебя не пустят, если только не будут видеть своей в том прямой выгоды, – с уверенностью произнёс Виссарион.

– Например, я сразу предупредил, что вторую половину денег за аэроплан заплачу только после получения сертификата пилота французского аэроклуба, – веско заметил Кузминский, – так что, у меня есть шансы действительно научиться летать.

Кузминский налил себе и остальным в бокал белого вина и закурил длинную папиросу. Он был чуть старше своих товарищей и любил продемонстрировать жизненный опыт и смекалку.

– Французы вечно секретничают, скрывают настоящие лётные приёмы, дерут втридорога за пустяшные поломки. Ты думаешь, что ты внёс две тысячи франков за обучение и это всё. Но нет, на следующий день тебя заставляют подписать страховое, и ты вносишь ещё три тысячи за возможные поломки. Тебя, конечно, уверяют, что в конце обучения ты получишь эти деньги назад. Как бы не так! Не поверишь, я разговаривал с одним немцем, Клаусом Мюллером, кажется, из Дюссельдорфа, который учился у Блерио ещё зимой. Вот того ободрали словно липку. Он клялся, что подаст на проклятого французишку в суд, но, кажется, до суда дела так и не дошло.

В Этампе Васильев оказался с Кузминским и Кебурией соседями по небольшому пансиону, где кроме них жило ещё четверо румынских пилотов и один чех, целыми вечерами резавшихся на первом этаже в карты. Тут же жил и месье Коллэн, заведующий лётной школой, сподвижник Блерио и инструктор. Он жил в апартаментах на втором, и каждое утро Васильев, умываясь, слышал, как официант из кафе напротив стучит в дверь: «Завтрак месье! Ваш круассан, месье, и рыбная котлета».