Кто такой этот суб-лейтенант на фото, так напоминающий рисунок Эгона Шиле, датированное тысяча девятьсот пятнадцатым годом?
Фрау Элизабет, обещает посмотреть сведения о нем в других архивах и может быть, сделать запрос в русское военное ведомство. И уже через несколько дней я слышу в трубке её взволнованный голос.
– Даниэль, все, что связано с этим человеком, особо засекречено, он трижды бежал из плена и в четвертый – последний, наделал столько шума, что тебе лучше не знать об этом даже спустя сто лет. Единственное, что могу сказать, что он был авиатором, у себя на родине достаточно известным. В плен попал вместе с генералом Мартыновым. Того потом обменяли, а Васильев остался в плену аж до тысяча девятьсот восемнадцатого года. У русских произошла революция, было не до пленных. Это все, чем могу помочь, милая…
Я благодарю Фрау Элизабет и решаю, что дальше буду действовать самостоятельно. Теперь, когда мне известны имя и фамилия, род занятий, думаю, что следы какие-то остались, то, как говорят русские, человек – не иголка в стоге сена. Вперёд в сеть!
Вот, что я нахожу: «Александр Васильев родился 24 августа 1882 года (и это спорно) в Тамбовской губернии. Юрист. Авиатор. Погиб в плену, предположительно в 1918 году».
Какой короткой была его жизнь! Всего-то тридцать шесть лет…
Глава вторая
Роды
В камине поутру горел огонь, бывало,
И пламя комнату в морозы согревало;
Плясали отблески, а это добрый знак,
Когда на мебели поблескивает лак;
Обычно без ключей пылился шкаф просторный;
Стоял он запертый, коричневый и черный.
Где ключ? Не странно ли? Недвижно шкаф стоит,
Он тайны дивные, наверное, таит;
В шкафу диковинок, пожалуй, целый ворох;
Недаром слышится оттуда смутный шорох.
Опять родителей сегодня дома нет,
Неосвещенный дом камином не согрет;
Потеряны ключи от незабвенной сказки.
Нет ни родителей, ни радости, ни ласки.
И вправду к малышам неласков Новый год.
В пустынной комнате расплачутся вот-вот;
Глазенки синие увлажнены слезами;
В них можно прочитать: пора вернуться маме!
Артюр Рембо
– Chérie, veux-tu me donner le laitier?[1], – ласково обратился к сидящей напротив жене господин в сюртуке и с бакенбардами.
– S’il te plait, Alex, bonjour, chéri[2], – ответила Ольга Николаевна, протягивая мужу молочник.
Алексей Сергеевич Васильев, помещик средней руки служил землемером, его супруга была на сносях и дохаживала последние дни перед родами. Свободное платье из простого льняного холста, с кружевным воротником, ладно скроенное бывшей крепостной, а ныне горничной, девкой Дуняшей подчеркивало изящество белоснежного лица с большими синими глазами. Здесь, в захолустье, одевались по-простому. Жизнь налажена и отмерена как большие напольные часы в гостиной, обречённо отбивающие час за часом. Лето в тот год выдалось сухое и жаркое. Поля, засеянные вокруг имения, обещали хороший урожай. Алексей Сергеевич с любовью оглядел располневший стан жены и стал спешно прощаться.
– Ce n’est pas bien d’être en retard, ma chérie[3].
Няня подвела девочек погодок, пяти и шести лет, Любочку и Лизу, поцеловать папеньку.
– Se comporte bien, mon cher[4], – пожелал он дочерям.
Старшие Мария, Настасья и Софья ввиду деликатного положения матери, гостили в соседнем имении, у родителей Ольги Николаевны. Образование Ольга Николаевна получила блестящее. Как и многие в дворянских семьях, не только говорила на прекрасном французском, но и думала на языке Мольера. Она выпустилась из Смольного института в числе первых. Именно поэтому обучение и воспитание собственных детей легло полностью на её плечи, чему Ольга Николаевна оказалась несказанно рада. Она была для своих деток мать-Ангел, спустившаяся с небес. Мужа Алексея Сергеевича любила всем сердцем, с той самой минуты, когда тот по служебным делам появился на пороге отцовского имения. Видно было, что молодой человек хорошо воспитан, учтив, но что немаловажно ещё и красив: высокий, статный, с внимательными серыми глазами. После первой встречи они случайно столкнулись на губернском балу в Рождество. Танцевали и, когда разгоряченная котильоном она быстро шла по залу, все внимание Алексея уже было приковано к её разрумянившемуся юному лицу, и он понял, что никогда и никого так не любил как эту девушку…
На следующий день были посланы сваты, и вот уже почти пятнадцать лет они женаты. Не было случая, чтобы супруги могли повысить друг на друга голос: душенька, mon ami, только так, и никак иначе.
Вставали в семь утра, пили чай, потом занятия с детьми; ровно в час пополудни обедали, опять занимались до четырех; ровно в шесть пили чай и в десять садились ужинать.
В одиннадцать, с последним ударом тех самых напольных часов в гостиной дети подходили к руке отца и матери, которые благословляли их на сон грядущий. Домашнее воспитание не лишало дворянских детей свободы, однако они всегда росли под присмотром. Быт патриархальной усадьбы девятнадцатого века складывался не одно десятилетие. Россия жила неспешно, сильное оживление наблюдалось лишь в больших городах, там проводились реформы, придумывались манифесты и время от времени даже говорили о преимуществе русского языка.
В Тамбовской губернии, где находится имение Васильевых, жили по старинке. Постройки усадьбы были крыты преимущественно соломой, лишь господские дома – с разнообразной затейливой архитектурой, щеголяли красной черепицей. Да и то не все. Некоторые остались покрыты досками, которые раз в три года приходилось перекрашивать. На губернских собраниях поговаривали о единообразии фасадов, крыш и оград, но после жарких дебатов, все так и оставались при своём.
Хозяйка имения, Ольга Николаевна, приходилась внучатой племянницей прославленному флотоводцу Фёдору Ушакову.
На дворе стоял одна тысяча восемьсот восемьдесят первый год от Рождества Христова. Макушкой лета в том году, супротив обычая, стал август, жаркий, без единого дождя. Земля задыхалась без влаги, и Алексей Сергеевич, землемер милостью его царского величества, видел, как бескрайние поля, готовые к уборке как девушка-невеста идущая к алтарю, клонились под венцом налитых колосьев. Охру полей окаймляли синие вездесущие васильки так созвучные его фамилии.
«Это сколько же хлеба нынче снимем», – задумывался Алексей Сергеевич, когда управляющий докладывал, сколько пшеницы пойдёт в закупку.
Будет сын-наследник, – будет кому вести хозяйство. У него уже росло пять дочерей, но барин мечтал о сыне. Дав лошади шенкеля, Алексей Сергеевич, отправил её в галоп; требовалось поспешать, чтобы обернуться к вечеру. Не приведи Господь, Ольга Николаевна разродится, когда муж в отъезде!
Вдоль дороги полынь и васильки обнимались с желто-серыми колосками ржи и розоватой пшеницей, выросшей тут от прошлогоднего сева.
Дорога шла по задам крестьянских дворов, за огородами. В распутицу на коляске он сюда даже не совался, тут и запряжённая битюгом крестьянская телега могла застрять по самые оси. Но в сухое лето Алексей Сергеевич любил проезжать окольным путём и смотреть на бесконечные ярко-зеленые гряды любовно окученного картофеля, За последним деревенским домом, в полуверсте по пологому подъему виднелись две старые ветлы. Издалека они казались нежно склонёнными друг к дружке двумя головами. Эти ветлы сотню лет назад посадил кто-то из предков Алексея Сергеевича. Совсем тоненькими они даже нашлись на пейзаже крепостного художника, висевшем в гостиной барской усадьбы.
