А в школе мой последний год оказался очень напряженным. Участие в ряде летних мероприятий райкома комсомола, в помощи совхозу, где поработал трактористом, обернулось выдвижением меня в комсорги школы. Впервые занялся комсомольской работой. Потребовались также усилия, чтобы добиться отличных оценок по всем предметам. Начал усердно изучать немецкий язык, осваивал военный лексикон и готический шрифт. Мечтая поступить в Украинский физико-технический институт, с увлечением занимался аналитической геометрией. Военрук учил нас окапываться, проползать под проволокой и чистить винтовку. А интерес к ходу войны побудил меня составлять для себя по материалам газет и журналов обзоры ожесточившихся тогда военных действий в Африке и на Тихом океане. Продолжал писать заметки, иногда публиковавшиеся в газете «Грозненский рабочий».

Узнать местонахождение эвакуированного из Харькова УФТИ не мог, и подумал стать журналистом-международником. В апреле послал запрос в Москву в Высшую дипломатическую школу. Ответ исключил для меня эту возможность: принимают только достигших 18 лет и, желательно, имеющих высшее образование или соответствующий опыт работы. А мне в мае 1942 г. исполнилось лишь 16.

В дни сдачи выпускных экзаменов мы видели над Грозным известный нам по рассказам эвакуированных немецкий разведывательный самолет, прозванный «рамой». Вскоре – 31 мая нам выдали аттестаты о среднем образовании. Отличников было мало, но большинство неплохо усвоило основы наук, а вместе с ними и советский патриотизм с коммунистическим интернационализмом. Этим и почерпнутым от родителей рационализмом и атеизмом определялось мое отношение к себе и всему окружающему. Талантов у меня не обнаружилось, но необходимость все школьные годы напрягать силы, чтобы соответствовать уровню одноклассников, которые были на два года старше меня, сделала мое развитие интенсивным. Некоторые успехи придавали мне уверенность в своих силах и побуждали не ждать судьбы, а пытаться выбирать ее самому. Несмотря на разрушение неожиданным ходом войны многих довоенных иллюзий, я был уверен, что мы победим, и это обеспечит продвижение социализма не только в Европе. Считал своим долгом и честью с оружием в руках защищать страну и добиваться разгрома ее врагов для победы социализма. Меня не привлекали ни награды, ни звания, а чувство самосохранения, как у большинства ровесников, было недоразвито. Желание сражаться обострялось с приближением противника и мобилизацией друзей в армию.

Несмотря на скудность снабжения, родители выпускников устроили в затемненной школе торжественный ужин. На этой последней встрече мы, родители и учителя говорили только о трудностях войны. Ребят мобилизовали в армию, а девушки спешили поступить в вузы или на работу. Меня же, несмотря на аттестат отличника, из-за 16-летнего возраста никуда не брали.

Вскоре войска противника, ворвавшиеся на Северный Кавказ, двинулись к нефтедобывающему Грозному. Мать стала бригадиром «на окопах» – сооружении противотанковых рвов и огневых точек в городе и вокруг него, для чего была мобилизована значительная часть населения. Отец, которого по возрасту не брали в армию, перешел из школы, где он преподавал математику, в пригородное хозяйство, где потребовался бухгалтер. Сестра, закончившая третий класс, вместе с соучениками под руководством учителей глиняными шариками забивала нефтяные скважины, чтобы их не смогли использовать захватчики в случае сдачи города10.

А мне в военкомате отрезали: жди своего года призыва. Управление НКВД игнорировало мою просьбу включить меня в его войска. Чтобы не бездельничать до призыва, после колебаний подал заявление в Грозненский нефтяной институт, и только из-за нехватки набора был принят. До начала учебного года хотел поработать в газете «Грозненский рабочий». Однако там штатного места не оказалось. С трудом удалось устроиться литературным сотрудником Чечено-Ингушского республиканского радиокомитета.

Для известий Радиокомитету ежедневно требовались сведения о патриотических настроениях и труде рабочих и служащих промыслов и заводов, а также многих тысяч работников трудфронта, как называли строителей оборонительных позиций. Под руководством заведующего формированием ежедневных новостных сообщений опытного товарища Жука, капитана, имевшего орден, лишившегося в бою кисти правой руки, собирать информацию о результатах труда оказалось несложно. Но получить нужные высказывания трудящихся было почти невозможно. Чувствуя некоторую неловкость, я заранее, как учил Жук, вкладывал в вопросы нужные ответы. Кроме того мне, как и другим литсотрудникам, поручалось выпускать стенные газеты на разных участках трудфронта. «Мне нравится, записано мной тогда в сохранившейся тетрадке, – метаться за материалом с промыслов в город и обратно, печатать трудфронтовскую стенгазету». Даже с подружкой Ирой не было времени встречаться, и получилась размолвка.

Тем временем вражеские войска продвигались к Грозному. С севера через него хлынула огромная волна беженцев, а также бойцов и командиров разваливавшихся частей и соединений. Вскоре услышали о приказе Сталина: «Ни шагу назад!», а затем увидели заградотряды на вокзалах и дорогах. Они задерживали множество бежавших бойцов и командиров. В числе группы курсантов распущенного кавалерийского училища за дезертирство был задержан, осужден и направлен в штрафной батальон мой друг Шурик Лихарев. Было очень жаль, что он попал в такую беду, в сущности, по вине командиров, бросивших курсантов. Выручить его оказалось невозможно.

10 августа 1942 г. в Грозном и во всей Чечено-Ингушетии было введено военное положение. И тогда мне, наконец, как будто повезло: 20 августа был призван Старопромысловским райкомом комсомола в коммунистический батальон, сформированный при коменданте грозненского укрепленного района. Попрощался с Радиокомитетом, объяснил ситуацию родителям и отправился в батальон.

Казалось, что догнал военную судьбу соучеников и попал в действующие войска на полтора-два года раньше большинства своих сверстников. И время вступления в жизнь представлялось мне очень, даже слишком удачным: фронт, на который стремился, оказался рядом – в 25 километрах. Рассчитывал в ближайшие дни включиться в бои с противником.

В действительности начать самостоятельную жизнь, встав в армейские ряды, мне пришлось в обстановке, которая была близка к катастрофической, о чем свидетельствовал и упомянутый приказ Сталина. Конечно, нацистам не удалось вступить в Москву, но они и их союзники захватили большую часть европейских республик и областей СССР. Ленинград находился в блокаде, тяжелые потери несли наши войска северо-западнее Москвы, крупные силы противника пробивались к Волге, а на юге его части вышли к Главному Кавказскому хребту и подступили к Грозному. Сколько наших бойцов и командиров в первый год войны попало в плен, сколько было расстреляно дезертиров, сколько стали служить оккупантам, мы не знали. А теперь мы видели, как наши части отступали, а некоторые разбегались. Но подавляющее большинство окружавших нас, осознавая опасность гибели, всеми силами поддерживало партийно-советские и военные власти, принимавшие самые суровые меры для организации отпора захватчикам. И я, как советский патриот и интернационалист, считал своим долгом участвовать в вооруженной борьбе против захватчиков и их союзников ради защиты социализма и продвижения к его победе во всем мире. Наше поражение представлялось мне совершенно невозможным.

Однако даже в августе 1942 г. мне, оказавшемуся в действующих войсках, попасть на передовую было непросто. Коммунистический батальон, бойцом которого я стал, насчитывал несколько сотен девушек и ребят. Кажется, в него были призваны все грозненские комсомольцы, закончившие средние школы и не имевшие тогда постоянной работы. Из ребят в нем собрали тех, кого военкоматы не призвали из-за изъянов здоровья или по малолетству. Мы гордились, что потребовались для защиты города, и были готовы с оружием в руках под руководством имевших боевой опыт командиров противостоять наступавшему противнику. Надеялись, что прав был Наполеон, утверждавший, что стадо баранов во главе со львом одолеет стадо львов во главе с бараном.