Взрослея, некоторые одноклассники подружились с девочками своего или младшего класса. Я отставал. Напоминавшая популярную тогда актрису стройная и подвижная блондинка Валя отклонила мое предложение подружиться, а молча смотревшая на меня и красневшая семиклассница с пышными локонами и большими голубыми глазами соседка Полина казалась мне скучной. Но в начале весны 1941 г., когда я у своего крыльца готовил велосипед к новому сезону, подошла ко мне соседская девочка Ира. Она жила с мамой в другом конце нашего корпуса. Прежде я ее почти не замечал. С искрящимися серыми глазами она расспрашивала меня о велосипеде и попросила обучить ездить на нем. Это было лестно, и я обещал.

Ира научилась за несколько уроков, ставших началом нашего взаимного увлечения. Мы встречались у Пролетбата. Ходили по аллеям в опьяняющем запахе зацветших акаций. Вместе посещали кино. Она с интересом слушала мои рассказы о прочитанном, моих мечтах и планах получить инженерно-техническое образование и изучить международные отношения, поездить по стране и по всему миру. Главное – впервые моим другом стала девочка. Ира заканчивала школу отличницей. Она была чуть выше меня и на два года старше. Не мог понять, что ее привлекает во мне, а меня в ней привлекали ее внешность, отзывчивость, живость ума и обаяние. Со мной происходило удивительное, о чем уже читал, но еще не испытывал.

В мае 1941 г. мне, наконец, исполнилось 15 лет и меня приняли в комсомол. Это стимулировало мой интерес к социально-политическим проблемам и международным событиям, а также общественную активность.

Завершение десятилетки большинством поколения, в котором я оказался, пришлось на первый, полный неожиданностями и самый тяжелый год Великой Отечественной войны. Даже для продолжавших учиться в школе эти события стали более суровым испытанием зрелости, чем экзамены на аттестат.

О нападении Германии я узнал в первый день летних каникул после девятого класса вместе со многими старопромысловцами во время футбольного матча на районном стадионе. Зрители и футболисты бросились по домам – слушать выступление Молотова по радио.

Оказалось, что давно ожидавшееся простыми людьми вероломное нападение Германии для руководства страны и ее вооруженных сил было внезапным. Но Молотов сказал: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» Газеты призывали: «оградить завоевания социалистической революции» и «дадим сокрушительный отпор!». И еще никто не подозревал, сколько времени, сил и жертв потребуется для этого.

Большинство не только детей, но и окружавших взрослых надеялось, что через несколько дней, через неделю-другую Красная армия, в соответствии с предвоенными заявлениями, песнями и кинофильмами, «гремя огнем, сверкая блеском стали», сметая войска агрессоров, двинется на Берлин и при поддержке трудящихся Германии и других европейских стран за месяц-другой освободит их не только от фашистов, но и от капиталистов. В нашем классе многие сожалели, что мы опаздываем принять участие в этом. Новая песня – «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой…» вернее всех прежних выражала охватившие нас чувства.

На Старых промыслах жертвой первой недели войны стал рабочий – участник гражданского патруля, натолкнувшегося на пост вооруженных пожарных, обстрелявших патрульных, принятых за диверсантов. Он имел жену и двух малых детей. На его похороны пришло множество людей, но никто из них еще не подозревал о масштабах наших потерь в те сутки на фронтах.

Как и мои соученики, я желал успеть принять участие в освободительном походе Красной армии в Германию и другие европейские страны. Некоторым из одноклассников удалось поступить в военные училища. А меня не брали – недоставало двух лет.

Шли дни и недели войны, а Совинформбюро сообщало о невероятно быстром наступлении противника. Это было больно слушать и не хотелось верить. Наконец, речь Сталина положила конец недоумениям и довоенным иллюзиям, ориентировала на напряжение всех сил в ожесточенной и беспощадной Отечественной войне. Только после этого мы оценили заявления о солидарности с нами правительств Великобритании и США и их обещания помогать СССР, хотя ничего серьезного не ожидали даже после возникновения с участием СССР антигитлеровской коалиции: ведь мы воевали не только за освобождение, но и за победу социализма.

Начавшаяся с первых дней войны мобилизация в Красную армию многих возрастов расширялась. Районное руководство занялось направлением служащих и учащихся в совхозы и на предприятия для срочной замены призванных в армию. Почти во всех организациях было введено дежурство, упорядочено ночное патрулирование нефтепромыслов и заводов. Милиция выселила куда-то семьи немцев, приехавших в 1920-х годах помогать строить социализм, одна из которых жила рядом с нами.

Хотя фронт был далеко, освещение улиц, поездов и автомашин было прекращено, окна домов затемнены. По требованию военкомата, видимо, для пресечения вражеской пропаганды, население сдало ему все радиоприемники, включая детекторные, и почему-то – велосипеды. Вскоре был арестован директор нашей школы: он знал немецкий язык и слушал немецкие передачи по остававшемуся в школе радиоприемнику, а завхоз школы подслушал и донес. Больше о директоре никто ничего не слышал.

Жизнь изменилась. Вести от ушедших в армию приходили не часто и не от всех. Некоторые родные погибших получали «похоронки». Все остававшиеся дома так или иначе работали для фронта. Родителям в школе приходилось замещать преподавателей, ушедших в армию. Были введены карточки на продовольствие. Нормы по ним постепенно уменьшались, да и то, что в них значилось, не всегда выдавалось. Мы, как и все вокруг, недоедали больше прежнего. Для покупки нужных вещей средств вовсе не было.

Просыпаясь утром и перед сном все слушали радиосообщения Совинформбюро о фронтах. Нередко положение казалось катастрофическими, хотя мы и не подозревали, что к зиме уже несколько миллионов советских военнослужащих оказались в плену у гитлеровцев, а сталинское руководство бросило их на произвол судьбы, отказавшись от предложения Международного красного креста передавать им продовольствие, одежду и медикаменты. Но сообщения о разгроме немецких войск под Москвой дали основание надеяться на поворот в ходе войны. Газеты и радио радовали репортажами о подвигах летчиков, танкистов, пехотинцев, партизан, и мы стали многого ожидать от действий наших войск на ряде направлений. Порой хотелось сбежать на фронт, чтобы участвовать в решаюшем наступлении.

Летом с Ирой вместе ходили на организованное райкомом комсомола ночное патрулирование. На уборку урожая выезжали в разные места, но разлуки только усиливали взаимное притяжение. Она поступила на физико-математический факультет пединститута, и с осени стала ежедневно ездить туда в город. Наши вечерние встречи стали реже. А весной 1942 г. ходили за тюльпанами в Терский хребет, посещали концерты знаменитостей.

Мои родители стремились прервать наше сближение. Я протестовал, отстаивая свою свободу. Как относилась ко мне мама Иры, я не знал. Одноклассники, ничего не высказывая прямо, пытались развеять мое увлечение. Шурик Лихарев со своей подружкой пригласили меня в компанию девочек, одна из которых под аккомпанемент гитары спела песню А. Вертинского, которая заканчивалась так:

Я и виду не подал, что это относится к нам с Ирой.

Взаимные нежности с ней в парке на скамейках и на траве становились горячими. Однажды она предоставила мне свободу действий, но определенной черты мы не перешли. Моя уверенность в себе ослабла, и мне стало казаться, что наши отношения ее не вполне устраивают. Она любила танцевать и хотела обучить меня, настаивала, но я не мог преодолеть какое-то предубеждение против галантных танцев, да и смущало, что ростом был ниже нее. Сопровождал Иру в клуб на танцы и стоял рядом. Ей было досадно, что из-за моего присутствия ребята не приглашали ее. Это вело к размолвкам, и мы встречались все реже.