Но мнение Писарева, что в сложившейся ситуации «виноваты одни мужчины как единственные деятельные члены этого общества <…> потому, что мужчины дирижируют оркестром общественных убеждений и являются запевалами»299, получило распространение. Этот тезис он сформулировал на страницах «Русского слова» Д. Благовестова еще в декабре 1861 года. Тема ответственности мужчин, их долженствования плавно переходила в тему мужской вины, неспособности мужчин что-либо изменить, их покаяния и призыва женщин к активности.

Таким образом, дискурсные сюжеты, охватывающие женскую проблематику на страницах прессы в 1860‐х годах, были следующие.

1. Концепция женщины. Кто она? Мать, жена, воспитательница человечества?

2. Проблемы общества, связанные с женщиной. Каково значение женщины для общества? Какие существуют каналы женского влияния и ограничения воздействия женщин и женского мнения на общество?

3. Проблемы самой женщины, имеющие общественное значение: проблема бесправия и неравенства (в интерпретации мужчин).

4. Каковы перспективы женщины? Будет ли это путь «жорж-зандизма», «сен-симонизма» или традиционный путь «доброй жены»?

5. Можно и нужно ли модифицировать традиционные модели женственности, идеал русской женщины с характерным для него послушанием, терпением, жертвенностью, смирением, верностью, трудолюбием, молчанием и социальной пассивностью?

6. Каково должно быть отношение мужчины как субъекта социального действия к женщине и ее проблемам? Как воспитывать женщину?

7. Какой должна быть система женского воспитания и как можно использовать «природные» качества и возможности женщины на «пользу общества»?

Интерпретативные схемы (или фреймы), то есть элементы дискурса, определяющие смысл и позволяющие «локализовать, воспринимать, идентифицировать и обозначать события, в которых прямо или косвенно участвуют социально-политические субъекты»300, были следующими:

– фрейм несправедливости. Положение женщины было признано однозначно несправедливым как «вопиющее по своей несправедливости»301 (И. А. Гончаров);

– фрейм ожидания и долженствования. Женщины ждали помощи от мужчин, а мужчины в качестве «каждого честного и порядочного человека» обязаны были ее оказать;

– фрейм «объектности» женщины по отношению к мужчине. Женщина не являлась самостоятельным субъектом изменений, ее должно было развивать, образовывать, выводить из зависимого положения, поднимать до своего уровня, повышать ее значение в обществе.

Эти подходы (фреймы) определили специфическую интерпретацию «женского вопроса», имели долговременное воздействие и определили практику. Так, фрейм несправедливости разрабатывался представителями диаметрально противоположных направлений в русской общественно-политической и философской мысли. На эту тему размышлял славянофил А. С. Хомяков и мыслитель просоциалистического направления Чернышевский. Л. Н. Толстой – защитник патриархатного уклада – считал, что несправедливое и неравноправное положение женщины привело к искажению ее естества. Для Ф. М. Достоевского мысль о несправедливости женской участи была очевидной. Пути решения предлагались взаимоисключающие.

Фрейм женского ожидания и мужского долженствования, когда «каждый порядочный человек <…> обязан ставить свою жену выше себя»302 и его производная – фрейм «объектности» женщины определили реальную практику российской мужской интеллигенции в поддержку женских инициатив. Примеров более чем достаточно. Это и профессор К. Н. Бестужев-Рюмин, взявший на себя ответственность и предоставивший свое имя и свою репутацию Высшим женским курсам (ВЖК) в Петербурге; и профессура ВЖК, в первый год существования курсов отказавшаяся от оплаты за свой труд. Это и многие другие представители мужской научной интеллигенции. Так, по воспоминаниям А. Б. Лесневской – первой женщины-фармацевта303, несколько преподавателей Медико-хирургической академии провели для нее и ее подруги лабораторный курс по химии и физике, который был им необходим для сдачи экзамена на степень магистра. Широкое распространение фиктивных браков с их благородной целью освобождения женщин из-под ига патриархатной семьи также подтверждают этот тезис.

Но практически с начала появления «женского вопроса» фрейму ожидания мужской помощи со стороны женщин противопоставлялась установка «женщина сама». От риторических вопросов начала 1860‐х годов, как мы это видим в статье Е. Ценской, вопрошавшей: «Может ли женщина идти независимым путем без отеческого покровительства мужчины? Как она найдет этот путь? Кто его ей укажет? Кто на нем поддержит?»304, – до серьезного разговора о новых социальных ролях женщин на страницах преимущественно женских журналов (но не только) в 1880–1890‐х годах.

В результате женская тема вышла на другие уровни. В прессе были подняты вопросы о положении гувернанток305, о правах прислуги. Выкристаллизовалась проблема труда женщин в общественном производстве. Дискутировались темы телесных наказаний для женщин306, положение незаконнорожденных детей307, был поставлен вопрос о «падших женщинах» и возвращении их к нормальной жизни308. Причины и рост проституции связывали с «неудовлетворительным состоянием вопроса о женском труде»309. В либеральных кругах вызревала идея о необходимости социального призрения определенных категорий женщин, в том числе проституток.

В среде юристов шло обсуждение правового статуса женщин. Постановка проблемы вызвала к жизни обширную литературу профессионального и популярного характера310. Совершенно очевидно, что юридический статус русской женщины в отношении прав собственности и наследования был чрезвычайно высок по европейским меркам, – довод, который консервативные авторы использовали в дискуссии, утверждая неактуальность «женского вопроса» для России311. Политические права не обсуждались – их не имели и мужчины. Обсуждались темы гражданского брака, специфических женских преступлений, проблема наследования. В среде юристов (Кавелин, Любавский, Беляев, Мотовилов и др.) родилась идея об изменении закона о наследовании в сторону уравнения наследственных прав женщин как одного из путей решения экономических проблем женщин.

Взгляды либералов развивались в борьбе с охранительной идеологией.

Известный публицист и историк С. С. Шашков писал, что «по общему закону исторической жизни <…> стремления женщин должны были вызвать сильную реакцию против их дела и вызвали ее»312. Эта реакция явилась в форме религии, науки, полиции и общественного мнения. Авангард противников составляло духовенство, вторую колонну – тяжелая артиллерия статутов, уложений, сводов и кодексов. За ними следовала старая и молодая гвардия европейской науки – юристы, естественники, политэкономы, историки, а далее волновалась пестрая толпа обывателей всех стран и народов.