— Ну вот ты же знаешь, — отшутился я, сгреб девушку в охапку, расцеловал и перешел на деловито-наставительный тон:

— Теперь давай о прозе жизни. Придет твой… извини, не твой! Придет гражданин Трегубов — не открывай. Тебе с ним говорить не о чем. Говорить с ним буду я.

— А если те… придут?

Я поразмыслил.

— Маловероятно. Очень. Смысла нет им сюда ходить. Дом у вас непростой, престижный, в нем нарываться на неприятности — себе дороже. У них есть безотказный Трегубов на крючке, вот его и будут посылать. Они, поверь мне, публика очень неглупая. К сожалению.

— Да уж знаю, — поморщилась Настя.

— Да. И никуда не выходи, ради Бога! Потерпи.

— Я и не хочу, — отмахнулась она. — Честно говоря, устала, как собака. Сейчас хочу завалиться и поспать. Кто будет звонить, стучать, просто не открою, и все.

— Смотри. Если припрется все-таки — надо ему дать понять, что ты дома. Но это ты и так поймешь, когда он ключом начнет ковыряться в замке.

— Ладно, — она улыбнулась. — Встану, пошлю его подальше, за мной это не задержится.

— Тогда я побежал!..

Чмокнув ее на прощание в щечку, я побежал в прямом смысле: дел мне предстояло много. Москву взял в плен антициклон: ясное синее небо, роскошный иней на ветвях деревьев, мороз под двадцать градусов. Я сперва подумал было взять такси… но потом решил, что в метро будет теплее. А там как-нибудь добегу.

Так оно примерно и вышло. Перед тем как выбраться из техногенного тепла метрополитена вновь на мороз, я пошарил по карманам, нашел двухкопеечную монету…

А вскоре был уже у двери родной коммуналки. Отпер ее, и Савелий Викторович прямо-таки вышел мне навстречу, ясно было, что он ждал меня с нетерпением.

— Артем!.. — просиял он. — Проходите! Я на кухне расположился, жду вас.

Когда я, после всех необходимых процедур вроде мытья рук и тому подобного, прошел на кухню, то аж присвистнул от приятного удивления: так симпатично, щеголевато, со вкусом был сервирован стол. Водка в графинчике, а не в бутылке; хрустальные рюмки; соления в фарфоровой посуде. Нарезка сыра, буженины, копченой колбасы. Умопомрачительный пряный аромат.

— Савелий Викторович, — пошутил я, — а вы не пробовали переквалифицироваться в кулинары?..

— Хм! — усмехнулся он. — Я вообще мастер на все руки. Даже странно. Мне вот, например, шить нравится. Особо этим не занимался, но уверен: если этим заняться, выйдет из меня неплохой портной. А может, хороший. А может, и отличный! Вот странно, честное слово.

— Почему же странно?

Он усмехнулся еще саркастичнее.

— Вот что: давайте выпьем.

— С удовольствием. Но немного. Прошу извинить, у меня сегодня еще дела есть.

— Понимаю. Сам не много собираюсь. Утро все-таки. Но чуть-чуть… Для аппетиту, так сказать.

Я кивнул. Чуть-чуть я бы и вправду принял с удовольствием. И мы приняли по первой, закусили огурчиками-помидорчиками. Сосед вернулся к прерванной теме:

— Почему странно, говорите вы? А вот почему. Я ведь в самом деле давно заметил: за что я не возьмусь, у меня все получается. Как будто все само собой клеится. И по слесарной части, и по столярной, и автомобиль отремонтировать… И вот знаете, дорогой мой писатель, вот это все обернулось отсутствием чего-то главного. Понимаете? У человека ведь должен быть один какой-то главный талант, стержень в жизни. Вот как у вас. Вы писатель! Нашли себя. Да и у других многих так. Кто музыкантом станет, кто доктором наук, кто мастером спорта… Ну, понимаете, что я хочу сказать. А у меня? Черт его знает. Вот так, знаете, вроде все могу по мелочи, а толку-то нет. То есть чего-то такого, что я бы мог делать лучше всех, что стало бы делом всей жизни!..

Тут Савелий как-то оборвался, потупясь, упорно глядя в стол. Я понял, что он не решается сказать то, что сказать хочет.

— Давайте еще по одной, — стремительно проговорил он, схватил графин за длинное горлышко, и мы, чокнувшись рюмками, выпили по второй. После этого он вновь уткнулся взглядом в стол. Я никак не торопил, ничего не подсказывал ему, понимая, что сосед должен созреть для главного разговора.

И он созрел.

— Знаете… — промолвил он, не глядя на меня, — у меня давно есть какое-то предчувствие…

— Какое? — невольно вырвалось у меня.

Он пожал плечами.

— Трудно это объяснить. Знаете… как будто вдруг на тебя найдет какая-то тень-не тень, темное облако, что ли. Весь свет не мил, глаза бы не глядели на него. Как будто ничего хорошего от жизни мне не ждать. Понимаете?

Еще бы мне не понимать! Мне, знавшему печальный финал судьбы Савелия Викторовича в прежней ветви времени. Неприятный холодок прокатился по спине сверху вниз.

А он внезапно распрямился, улыбнулся, глаза блеснули:

— А теперь это ушло! Знаете, ушло, и нет его! Я чувствую. Вот там, в глубине себя. Как будто та темная сила исчезла.

— Так это потому, что вы переменили судьбу, — уверенно сказал я. — Женились на Марианне!

— Еще не женился, но в целом верно, — признал он. — Но это не главное. А вернее, это часть главного.

И сосед немедля развил мысль. Все это, включая перемену судьбы, это все случилось потому, что он нашел стержень жизни. Он понял, для чего рожден на свет!

— … это, не удивляйтесь — это ваш роман! Понимаете? Вы решили сделать вашего героя романа с меня… ну, то есть я прототип вашего героя, так ведь?

— Так.

— Вот. И он, ваш герой, теперь растет, развивается, как… ну, не знаю, как дерево на почве. А его почва — я. Я пришел в мир, чтобы писатель Артемий Краснов смог написать главную книгу своей жизни… Наверное, это смешно звучит, я нелепо выражаюсь?

— Нет-нет, что вы! Я вас отлично понимаю. Мне кажется, я даже понимаю то, что вы так и не решаетесь, сказать, — я улыбнулся.

Савелий Викторович снова потупился.

— Может быть, — не глядя на меня, пробормотал он. — Тогда скажите…

— Вы хотите, чтобы с моим героем не случилось плохого. Потому что вы с ним связаны незримой нитью. Так? Если я сделаю плохо ему, то будет плохо вам. Так?

Он взялся за графин.

— По последней, — предупредил я. — У меня дела, мне больше нельзя.

— Мне тоже, — сказал он. — Не знаю. Лучше промолчу. Есть вещи… вернее, слова, которые нельзя произносить. Они как пули, могут ненароком и убить. Знаете, я совсем недавно стал это понимать. Вот как стал читать вашу книгу.

— Табу, — вырвалось у меня, я запоздало прикусил язык, но сосед понял и не удивился.

— Можно и так, — он чуть хмельно кивнул. — И у каждого оно, конечно, свое. И, конечно, я не имею права указывать автору, как и что ему писать.

Не дожидаясь меня, он запрокинул рюмку. Я глянул на часы… и решил свою не пить.

— Савелий Викторович! — решительно произнес я. — Я вас понял, скажем так. Принял к сведению. Извините, мне надо идти, срочные дела. А этот разговор мы, конечно, не закончили.

Он с закрытыми глазами высасывал мякоть из соленого помидора.

— Я знал, что вы меня поймете, — по завершении данной процедуры сказал он.

Я встал:

— Будьте здоровы! И будьте уверены, что в ближайшее время мы вернемся к данной теме.

Я пожал руку соседу и вышел из-за стола. А про себя подумал, что возможно, Савелий Викторович просто почувствовал, что я изменил его судьбу, но, естественно, не смог этого объяснить самому себе… Теперь он не сгинет в будущем, не попрется невесть куда, ведь я его свел с Марианной Максимовной. Жизнь его встала на новые рельсы. Он почувствовал, что все будет хорошо, но ощущение это, наверное, связала с моим романом.

…В дверь Настиной квартиры я позвонил условным звонком, она тут же открыла.

— Как дела? — с ходу спросил я, еще не раздевшись.

— Отлично! — шутливо отрапортовала она. — За время вашего отсутствия происшествий не было!

И не успела она так сказать, как затрезвонил телефон.

Настя поспешила к нему, сняла трубку:

— Слушаю! — и по мгновенно изменившемуся в неприятную сторону лицу я понял, что звонит Трегубов.