— Доктор! — я молитвенно закатил глаза к потолку, покрытому многочисленными трещинами и густыми подтеками извести: — Но ведь это безумно долго!

— Долго? Долго? — заржал садист в белом халате: — Да знаете ли вы, что вашего знакомого лечат по новейшему, непрерывному методу, а по недавно отмененному Приказу Минздрава СССР номер триста двадцать, от семьдесят четвертого года продолжительность обязательного стационарного лечения проводилось при заболевании сифилисом не менее ста двадцати дней, гонореей — сорока дней, а просто обследование — тридцать дней, а чтобы выписаться надо было мозговую пункцию брать как окончательный анализ.

— Спасибо, доктор. — я встал и изобразил легкий поклон: — Не могу сказать, что вы мне помогли, но то, что сильно просветили и оттолкнули от беспорядочных половых связей — в этом уверен на все сто процентов. До свидания, доктор, здоровья вам.

— Паша, ты ничего не хочешь мне сказать? — очевидно, что пока я отсутствовал, Наташа, чертовка грамотная, прочитала название учреждения, которое я посетил, на черной табличке у входа и теперь она, сжавшись в комок, смотрела на меня злыми глазами, отодвинувшись на максимальное расстояние: — Мне уже начинать бояться?

— Прости пожалуйста…- я устало провел ладонями по лицу: — Если ты про меня спрашиваешь, то у меня со здоровьем все в порядке. Кроме желания упасть в кровать и уснуть, никаких иных болезненных симптомов нет. У меня просто товарищ на работе попал в больницу по этому поводу. Когда я его видел, жаловался, что им, очевидно, в качестве наказания, очень болезненные уколы несколько раз в день ставят, ничего не объясняют. Вот я и заехал в ближайший диспансер, у врача за бутылку коньяка консультацию получить — нельзя ли какую альтернативу изыскать, чтобы не варварскими методами любовные болезни лечить. Оказалась нельзя.

— Это точно? — не знаю, о чем конкретно спросила Наташа, но я ее уверил, что очень точно.

— Ладно, ты только руки особо тщательно вымой, как домой приедем, и в машине ничего сильно не касайся.

— Успокойся, я как эту богадельню вошел, ничего открытой кожей не коснулся, только через одежду. Ты же знаешь — привычка не оставлять отпечатки пальцев в посторонних помещениях — она мне в подкорку вбита.

Я повернул ключ в замке, включил вторую передачу и двинулся в сторону дома — ехать нам оставалось чуть больше километра.

Глава двадцатая.

Декабрь одна тысяча девятьсот девяносто второго года.

Седьмой день лечения.

О посещении мной скорбного медицинского учреждения мы с Наташей больше не говорили, но я, несмотря на желание упасть и уснуть, решил проверить степень ее доверия. Проверил, не оттолкнула, что радует, осталось только оправдать полученные от девушки авансы. С этой мыслью я и уснул, чтобы в шесть утра все закрутилось по-новому — черный собачий нос, громко втягивающий воздух у моего уха, получасовая прогулка с Демоном, утренний кофе с бутербродом, бросок до проходной завода, прощальный поцелуй от пассажирки и бросок через реку, чтоб, без пятнадцати девять утра, быть в бывшей Ленинской комнате Дорожного РОВД на утреннем селекторе.

Сегодня ночью бойцы ночной спецроты опять кого-то гоняли, причем в нашем районе. Зад светлой иномарки был щедро облеплен грязным снегом, так что, государственные регистрационные номера не читались, а мощная переднеприводная «японка» играючи уходила от «шестерки» спецроты, а когда бойцы ГАИ пару раз пальнули по колесам нарушителя, тот тормознул и ответил короткой очередью из чего-то автоматического, пару раз попав в обрез крыши «Жигулей». Гаишники тормознули и открыли «ураганный» огонь по, вмиг оторвавшимся, красным фонарям стоп-сигналов, выпустив по обойме из своих «макаровых», после чего оповестили дежурного областного ГАИ о случившимся форс-мажоре и стали охранять место происшествия. Операция «Перехват» результатов не дала, к утру в двухметровом снежном валу у дороги, чудом была найдена стрелянная гильза калибра 5, 45 мм, от автомата Калашникова, а мне, как старшему по линии преступлений в отношении автотранспорта вручили под роспись пачку бумаг секретных и несекретных. Невзирая на различия в грифах в верхнем правом углу этих посланий, смысл их был один — установить, разыскать и задержать злодеев, о результатах работы докладывать дважды в сутки.

— Я не верю! Он не такой! — у дверей моего кабинета, когда я нагруженный свежими документами и материалами, спустился в подвал, встретили две женщины — мать задержанного Сергея Кривошеева и тетка Олега Володина, она же потерпевшая по квартирному разбою.

При моем появлении они одновременно бросились ко мне, наперебой треща о невиновности своих мальчиков.

Пока женщины не поняли, что они обе проходят по одному делу, пришлось, строго цыкнув на Кривошееву (она для меня оказалась более управляемой, особенно после того, как посидела в камере несколько часов), тащить тетку Олега наверх, чтобы относительно спокойно поговорить.

— Что вы от меня хотите, Алина Михайловна?

— Я хотела сказать, что Олег не виноват…

— С чего вы взяли, что Олег виноват?

— Да бросьте, юноша! Сегодня к Олегу домой приезжал ваш сотрудник, его разыскивал. Моя сестра звонила в полнейшей прострации, обзывает меня по-всякому, требует, чтобы я заявление забрала.

Вот не хотел я, чтобы в раскрытие этого разбоя влезли своими грязными сапогами «квартирники». Оказалось, что Дима Тимонин, не удовлетворившись тем, что я пообещал его записать в число раскрывавших разбой, вместе с братом –близнецом, на рассвете, нагрянули по месту жительства Олега Володина. Но, сказав «А», они не сказали «Б». В квартиру, где проживает Олег, они не вошли, удовлетворившись беседой с мамой подозреваемого в прихожей (напуганный Олег в это время, со слов тети, прятался в шкафу с одеждой). Так, как спросить меня о подробностях дела Дима не захотел, то информацией, что Олег ездит на теткиной машине, у него тоже не было, поэтому на стоящую у подъезда иномарку братья тоже не обратили внимание.

Олег же, выбравшись из шкафа, и убедившись (окно выходило во двор), что милиция загрузилась с «бобик» без опознавательных знаков и двор покинула, ругаясь вполголоса, быстро собрался и, даже не позавтракав, уехал на теткиной машине в неизвестном направлении. И теперь, накрученная мамой Олега, Алина Михайловна настаивает, чтобы ей вернули ее заявление.

— Да, да, конечно, уважаемая Алина Михайловна…- я ухватил даму под локоток и поволок ее в пустой кабинет группы розыска «потеряшек», ключи от которого, с недавних пор, я таскал в кармане.

За двадцать минут я объяснил даме, что вернуть ей заявление я никак не могу, так как государство это прямо запрещает. Вот если бы ей просто надавали пощечин, или несколько раз больно ущипнули, то да, это ее личное дело, можно и забрать заявление назад, но в случае с тяжкими преступлениями это сделать никак не возможно.

В довершении всего, я еще умудрился взять у Алины Михайловны заявление о угоне ее автомобиля (Вы же понимаете, что ваш племянник в таком состоянии, двигаясь на автомобиле, может натворить дел? А ответственность, если он кого-то собьет, будет лежать исключительно на вас, уважаемая. Да вы до конца своих дней будете жить в нищете, выплачивая потерпевшим или их семьям возмещение вреда). В нищете жить дама не хотела, даже ради племянника, поэтому в розыск мы машину ее выставили и заявление о угоне зарегистрировали. Окрыленная моим напутствием, что несмотря ни на что, надо держаться, женщина покинула здание РОВД, а я двинулся вниз, где мерила нервными шагами коридор мама Сережи Кривошеева.

— Присаживайтесь. — я распахнул дверь кабинета: — Чем я вам могу помочь?

— Вы обязаны немедленно освободить моего сына!

— С чего бы?

— Вы прекрасно знаете, что он ничего не совершал!

— Я знаю, но мои знания никуда пришить невозможно. В уголовном деле есть протокол допроса вашего сына, где он отказывается сообщать, при каких обстоятельствах в гараже оказались вещи, похищенные из квартиры гражданки…М.