Осталось всего несколько из нас, кого еще не вызывали. По знаку и команде командира стражи на арену вышел итальянец со злыми, змеиными глазами. Затем командир указал на меня. Я беспомощно озирался, отказывался поверить в реальность происходящего. Лицо командира побагровело от гнева. Он шагнул ко мне. Денхэм подталкивая меня, быстро зашептал.

— Вы должны сразиться с Тальери, — сказал он, указав на итальянца, и волна ледяного холода захлестнула меня на мгновение, а затем отступила.

— Возьмите мой клинок, — продолжал англичанин. — Но будьте осторожны! Тальери — один из наемных дуэлянтов на службе у Чезаре Борджиа, опасный противник, знающий кучу подлых трюков!

Все еще не ощущая реальности происходящего, я, сжав рукоять рапиры, шагнул навстречу итальянцу.

— Удачи! — крикнул мне Денхэм, стоя позади меня, но я не стал оглядываться.

Я смутно видел пылающие алым пламенем огни ламп и искаженные азартом и жестокостью лица болельщиков за столами. Все плыло у меня перед глазами, пока я не встретился взглядом с противником. Холодный и жестокий взгляд Тальери, его издевательская ухмылка вернули моему разуму ясность. Я отчетливо понял: при первой же возможности он меня убьет.

Я поднял рапиру. В студенческие годы у меня была репутация хорошего фехтовальщика, но с тех пор прошло много лет без практики. Да и рапира, слишком длинная и гибкая на мой вкус, не внушала мне особого доверия. Я оглянулся на миг и увидел, что Денхэм обнадеживающе улыбается мне. А потом итальянец двинулся мне навстречу, скривив губы в издевательской ухмылке.

При первом же столкновении наших клинков я понял, что передо мной мастер, с большим опытом фехтования, при этом не ограниченного спортивными правилами. Так что я бросил все мои усилия на то, чтобы парировать его молниеносные выпады. До сих пор удивляюсь тому, что мне удалось это сделать!

Он атаковал меня, казалось, разом со всех сторон. Я парировал удары скорее инстинктивно, чем осознанно. Дважды его клинок рассек мою рубашку. Но после этой первой серии ударов итальянец отступил, и мы закружили, осторожно присматриваясь друг к другу.

Снова он напал, направив молниеносный финт в мое сердце. Пока моя рапира отбивала его клинок, нож в левой руке итальянца устремился снизу в мой левый глаз. Это был удар, который я не мог парировать, но инстинктивно я крутанул головой, так что смертоносное лезвие лишь поцарапало мне левый висок. Кровь на моем лице вызвала ажиотаж и шум за столами.

Но теперь во мне темной волной поднялся гнев, и я перешел от обороны к наступлению. Он слегка отступил, но я уже очень устал и понимал, что бой скоро завершится. И, если я чего-то не придумаю, завершится не в мою пользу. Арена гладиаторских боев в этом городе грядущего вдруг поплыла у меня перед глазами, сменившись на миг яркой картинкой из памяти. Нашим студенческим спортзалом и тренером по фехтованию, объясняющим один из самых сложных приемов. Безумием было пытаться применить этот трюк с чужой непривычной рапирой, усталым, на скользком от крови полу, но это был мой единственный шанс.

Улучив благоприятный момент, я бросился в атаку, одновременно открываясь, так, чтобы казалось, что меня легко поразить прямо в сердце. Тут же Тальери поспешил кинуться на меня. Мой клинок метнулся навстречу, слегка отклоняя его удар, и одновременно его инерция довершила дело, бросив итальянца прямо на острие моего клинка. Острие моей рапиры с треском вошло ему между ребер. Я рванул клинок, и мой противник рухнул на пол мертвым.

Под оглушительные аплодисменты и рев из-за столов я, пошатываясь, побрел назад туда, где меня ожидал Денхэм, который был сердечно рад моей победе. Да и остальные гладиаторы смотрели на меня теперь с уважением.

Усталый и измученный, я равнодушно наблюдал еще два боя. Когда они были закончены, был отдан еще один приказ, и нас вывели из зала, на ту же лестницу, по которой мы пришли. Но оттуда нас повели по другому коридору, там разбили на пары и растолкали по отдельным камерам каждую пару.

Я надеялся быть помещенным в одну камеру с англичанином, но Фортуна устала мне помогать, и я оказался в паре с гигантом викингом, который убил араба в первом бою. Нас грубо втолкнули в камеру, и толстая металлическая дверь с громким лязгом закрылась у нас за спиной.

Десять дней я провел взаперти в этой каморке с яростным гигантом-скандинавом. Бежать было невозможно — камера была лишена окон, проветриваясь через две металлические трубы, а дверь была заперта снаружи. Хотя окон не было, днем наружная стена камеры становилась прозрачной, впуская внутрь солнечный свет. Это объяснило мне отсутствие окон в зданиях-цилиндрах. Очевидно, что стены зданий были прозрачны изнутри и абсолютно непрозрачны снаружи.

Я нашел другие доказательства научных достижений этой эпохи в продуктах питания, что предоставлялись нам дважды в день. Не было никакой еды, кроме золотистой маслянистой жидкости, при этом безвкусной. Тем не менее я обнаружил, что она содержит все необходимые элементы питания для человеческого организма, так как ни разу не ощутил голода, не употребляя ничего, кроме этой жидкости.

Я нашел, что мой сокамерник — товарищ по несчастью, достаточно скучный. Он был угрюм и суров, а в отношении меня еще и крайне подозрителен. Думаю, что он считал меня шпионом… Я обнаружил, что он знает немного английский, странный, архаичный английский, но в объеме, достаточном, чтобы вести разговор. На все мои вопросы парень отвечал с холодным и надменным выражением лица. К этому времени я был убежден, что Лэнтин прав, и мы нашли логово Захватчика, который приволок сюда Денхэма и остальных. Но когда я спросил сурового северного парня, который был моим сокамерником, как он попал сюда, ответом на мой вопрос стало отчуждение и ледяная подозрительность.

Зато он научил меня странному языку этой эпохи. Этот язык, я узнал, был языком Кан Лар, а светловолосая раса господ, правителей города, были кан-ларас. Сам язык был нетруден для изучения, и в те долгие часы заточения я приобрел неплохой словарный запас.

Иногда норманн переходил от молчания к рассказам о своей жизни — о набегах и грабежах, о кораблях, увешанных щитами, рассекающих волны в поисках добычи, о на падениях на прибрежные города и села, о бесконечных поджогах и грабежах, убийствах и насилии. Его холодные глаза вспыхивали яростным пламенем, когда он говорил о таких вещах, а любые мои попытки прервать вопросами эту бесконечную сагу о жестокости и разбоях вызывали у него ярость.

Шли дни, и через прозрачные стены я наблюдал за монотонным чередованием дня и ночи. Я много думал о Лэнтине в те дни. Какая судьба постигла его в гигантском здании? Был ли он жив? Смогу ли я вновь увидеть его, или я обречен погибнуть на потеху публики в очередном гладиаторском поединке?

Одна история случилась в те дни моего тюремного заключения, которая до сих пор заставляет меня содрогаться, когда я вспоминаю ее. За прозрачной стеной нашей камеры раскинулся зеленый газон, и большую часть времени я проводил, глядя на него. Очень немного людей проходило мимо, обычно это были рабы, и очень редко — кан-ларас. На восьмой день заключения я бездумно наблюдал за приближавшимся рабом.

Он нес инструмент, который выглядел так же, как обычная садовая мотыга, и направлялся ко мне обычной механической походкой, свойственной всем рабам в белых одеждах. Он приблизился, я увидел его лицо. Это был Тальери — итальянец, которого я убил восемь дней назад, но теперь это был раб с пустыми глазами и механической походкой. Он приблизился ко мне, так что я мог видеть его ничего не выражающие глаза, затем, двигаясь словно механическая кукла, повернул в сторону и удалился вдоль стены здания.

Несколько часов я пребывал в смятении, пытаясь найти увиденному другое объяснение, кроме очевидного. Я знал, что я убил итальянца в ту ночь, поскольку мой клинок пронзил насквозь его сердце. Но здесь он был, работая в качестве раба для кан-ларас. Неужели таково было происхождение всех местных рабов? Они тоже были по сути своей мертвы?