— Задел на праздничный стол? — снова пожатие плечами и предположение не из приятных. — Мутации других видов. К сожалению, ни их философию, ни психологию я знать не знаю, так что и выводов пустых делать не буду. Нужно время. Чуть больше, чем бессонная ночь.

— Простите, Игорь Андреевич, — поджав губы, начал военный, но был нещадно перебит.

— Всё я понимаю, всё, — прокряхтел старый уставший человек. — Еще, что очень важно. Плоть одного вида является отличным строительным материалом для их мутаций. С каждым днем, даже, скорее часом, эти существа будут становиться лишь опасней. Боюсь, Константин Сергеевич, уже через неделю, да какой там неделю, уже через пару дней на покрытую обелисками территорию лучше будет не заходить вовсе. А там, кто знает, возможно и надобность в зоне покрытия отпадет.

— Мы уже наработали систему уничтожения обелисков этих, — проворчал недовольный генерал. — Нужно лишь время и разнесем к чертям собачьим каждый из них!

— А есть ли оно у нас? Время это, — тяжело вздохнул пожилой ученый.

И вот на эту фразу военный не нашел, что ответить.

Отступление к дому, хотя, какое к черту «отступление», самый настоящий суматошный побег! Я чувствовал их — «слышал», если быть точным. Слышал их голод и, пожалуй, злобу. Да, именно так можно охарактеризовать это яркое проявление эмоций. Слишком яркое, чтобы от него можно было хоть как-то закрыться. И, что самое неприятное, внутри у меня рождался ответ. Тот самый, который «не мой». Тот самый, который застилал глаза и отключал критическое мышление. Пока еще я был в состоянии его сдерживать, ужимая тисками своей воли. Но это как пытаться сдержать солнце — без вариантов. Протуберанцы прорывались вспышками злости буквально на всё: слишком скользкий камень дорожки, не оставленная открытой дверь и медленный человек, мельтешащий перед глазами. А твари всё ближе. Не рвутся вслепую вперед, но стягивают петлю, буквально облепляя дом и наступая на пятки.

Близко. Много. Опасно. Страшно. Страшно? Нет. Именно, что опасно. Азарт? Да!

… И уже перед самой дверью, когда Пашка залетает внутрь, я ловлю себя на мысли, точнее, даже не на мысли, а на движении тела, разворачивающегося назад. Сознание сходит с ума — в противовес мне и, словно насмешка, яростное желание Мира поквитаться с тварями.

— Тоха! — в мысли врывается голос друга и тут же рывок за шиворот и выстрел прямо над головой.

Под звон в ушах падаю на задницу и наблюдаю сужающую картину прицельной планки моего взгляда: тварь уже рядом. Выстрел Пахана лишь ее раззадорил и понял я это отнюдь не по выражению морды. Та выглядела иначе, нежели та же горничная. Длинные, слишком длинные конечности, превращали когда-то человека в подобие паука. Пасть оскаленная вытянутая, на практически лысой серой башке. Оставшиеся волосы свисают грязными лохмами, а глаза навыкате подобны черной бездне подземного озера.

«Разорвать в клочья!» — вопит то, что сжимают тиски моей воли.

Секундное замешательство, когда руки без моего участия начинают менять хват оружия. Будто в руках палка, а не то, что смертельным свинцовым подарком может перечеркнуть существование твари. Злость уже моя собственная добавляется к воле и на несколько секунд удается вернуть себе себя. Так, на жопе ровно, упираю приклад в плечо и плавно давлю на спусковой крючок.

Выстрел!

И звон в ушах становится громче, но тварь перестает улыбаться. Хм, а разве до этого она улыбалась?

Выстрел! Выстрел! Выстрел!

Второе попадание пули от меня и картечь от Пашки во временном отрезке в пару секунд, делают из твари не пугающее существо, а куски фарша, что веером разлетаются по зеленому газону.

— В кладовку! Там нет окон! — орет на ухо друг, дергая меня, опять-таки за шиворот.

Снова забег, где мысли мечутся двумя вихрями. С одной стороны, удержание не моих, губительных эмоций, а с других злость на себя же и этот гребаный «Мир». Да как в таком случае вообще может выжить новорожденный псиноик⁉ Всё это кажется неправильным или бракованным. А, может, бракованный здесь я? Пробуждение сил через паразита? Может ли подобный способ оказать столь сильное влияние? Ответ один: да хер его знает! Но, тем не менее, именно мыслительный процесс позволяет немногим выйти за границы своего контроля. Мир вокруг, такой привычный, стены, коридор, в конце которого лестница в подвальные помещения. Тяжесть оружия в руках, ушиб от падения и сухость во рту. А еще — раскаленный шар внутри, что так и норовит вырваться и погрести меня под валом чужих эмоций.

— Сюда, да, — задыхаясь от бега, кричит Паша. — Дверь крепкая, выдержит. Перезарядиться надо!

Залетаю следом, лишь краем глаза уделяя внимание двери. Ну, да, эта выдержит. Дубовая массивная, по размеру, как две створки привычных межкомнатных.

— Шкаф, — хриплю, успев осмотреться. — Роняем!

Стоящий справа от двери, шкаф, падает за несколько секунд наши общих усилий.

— Тупик, — тяжело дышит друг. — Добью магазин. Прикрой.

— Нет их там, — киваю головой на дверь. — Даже не бегут. «Слышу».

— Ага, — заполошное в ответ и щёлки ныряющих гильз. — Ты как? Нормально? Морда у тебя, будто корежит. Повредил, что?

— Нормально, — практически процедил: держаться становилось всё сложнее.

Особенно ощущая, как твари приближаются. Медленно и словно в издевку. Не всей толпой, нет. Сейчас две твари медленно ползут вдоль коридора, а остальные рыщут по дому. В принципе, отстреляться, если не рванут скопом, мы должны смочь. Кладовка в понимании Паши и моем это совершенно разные места. Сейчас мы находились в просторном подвальном помещении, метров, так, сорока в площади. По бокам от двери стояли винные шкафы, один из которых сейчас лежит на боку и подпирает дверь. Запах разлитого вина и стекло от разбитых бутылок отметил лишь краем глаза. Высокие, под потолок, стеллажи вдоль стен со всяким хламом и отличное светодиодное освещение.

Первый удар в дверь больше пробный. Скрип, скрежет и в ход идут когти. Паша отходит чуть в сторону и припадает на колено. Бросаю взгляд в его сторону и вижу капли пота, стекающие по лицу. Легкая дрожь в ладонях и дыхание с резкими всхрипами. Сам в это время заталкиваю последнюю пулю и пытаюсь войти в состояние равновесия. Тщетно.

Каждый удар твари о дверь и тот шар чужой ярости внутри меня пытается пойти в разнос.

Как же. Сука. Бесит.

Потеряю контроль и всё, баста карапузики. Попру на тварей, как дебил, с дубинкой за место ружья. А Пахан попытается меня вытащить и подставится. Так что итог всего этого один: подохнем оба. Причем подохнем зазря и всё из-за меня. Точнее из-за ублюдского влияния, сука, «Мира»! Да гори ты в аду со своей нелюбовью к этим тварям! Хер тебе, а не ярость! Замер, сука! Замер, я сказал!

— Тоха! Тох! — дрожащий от напряжения голос друга, заставил выплыть из подсознания на поверхность.

Поворачивался в его сторону я, ожидая всего, что угодно, но не того, что на меня будет направлен ствол его «помпушки». Мысли ворочались неохотно.

— Ты сдурел? — просипел я, замирая.

— Ты рычал, — сглотнул друг. — Застыл, как статуя. Вообще не двигался.

— Нормально всё, — мотнул головой, чувствуя вспотевшие ладони. — Если, вдруг, что, за мной не лезь. Понял? Проход и коридор узкие, должен отстреляться.

— В смысле «если, вдруг, что»? — повысив голос, дал петуха друг. — Тоха, мать твою! Что происходит⁉

— «Мир» в бешенстве, — процедил я, чувствуя, как протуберанцев становится все больше. — Сука.

Упав на колено от особого сильного приступа, уперся ладонью в пол и заскрежетал зубами. Суууука! Сердце набатом долбилось в ушах. Бросило в жар и капли пота со лба разбивались о пол с противным чавкающим звуком.

— Черта! С два! — хрипел я, борясь. — Я! Это я! Ни гребаный «Мир»! Ни его марионетка! НЕ. ТВОЯ. СУКА. МАРИОНЕТКА!

Если до этого к «Миру» обращался как бы со стороны, не воспринимая его не то чтобы всерьез, но, как нечто нереальное, то теперь, что называется, перешел на «ты». И это сработало.