Опять ноги скользят, того и гляди грохнусь так, что костей не соберёшь, лестница очень крутая. Пропускаю ярус со складскими помещениями, лишь на пару секунд остановившись на площадке, вглядываясь в дальний конец коридора, где две рабыни под тусклыми отблесками масляного фонаря что-то нагружают в короб.

Надо бы осветительных амулетов сделать побольше, да это опять же мне придётся изготавливать, ну, или брата Симона от лекарских дел отвлекать. У остальных моих одарённых, у каждого, нужного ассортимента цветовых оттенков не имеется, разве что разыщется иное плетение света.

Вспыхнувшую было идею предложить монастырским магам изготавливать артефакты совместно пришлось выбросить на помойку. Не получится. Плетение может создаваться из нитей только одного одарённого. А так-то мысль была отличная. Скажем, нет у Георга жёлтой нити, зато есть красная, а у казначея наоборот. Вот вдвоём бы и дополнили возможности друг друга. Но, нет. Моя задумка как тот ёжик — очень сильный, только, гадство, лёгкий, если его пнуть — она великолепна, но не реализуема.

На последнем тюремном ярусе, куда я спустился, слава Создателю, не скатившись сюда кубарем, в коридоре достаточно светло, горят все шесть ламп. Обычно, если верить Никите, хватает одной. Ради меня постарались, устроили иллюминацию. Что ж, молодцы, чего уж.

Встречают два орангутана. Ну, так выглядят помощники брата тюремщика. Здоровые, сутулые, с сильными, бугрящимися узлами мышц, длинными руками и тупыми лицами, не обезображенными интеллектом. Где нашёл таких уродов? Даже спрашивать не хочу. Главное, брат Никита ими доволен, я, пожалуй, тоже был бы, да от них и их засаленных балахонов несёт так, что блевать тянет.

— Лжепророк уже подготовлен к допросу, ваше преподобие. — тюремщик гасит факел в бочке. — Как вы и приказывали, его раньше атамана в допросную поместили.

В этот момент из ближайшей камеры, сквозь маленькое, размером в две ладони оконце раздаётся скулёжь:

— Ваше преподобие, пощадите, умоляю. Я больше не буду.

— Кто там? — реально не соображу.

— Так этот, слуга казначея Степик. Вы же распорядились.

Точно, я. Вроде на одну ночь сказал. Или не говорил? Впредь надо быть внимательней к своим словам. Здесь всё воспринимают буквально. Не определил сроки заключения, так бы мой почти тёзка и сгнил в подземелье, если бы я о нём не вспомнил.

— Выгони его отсюда. Хватит ему отдыхать. Наверху работы полно.

Из камеры наказанный обидчик Юльки выполз. Нет, в самом деле зачем-то появился на коленях и двинулся ко мне, да так быстро и неожиданно, что чуть ли не отпрыгиваю назад.

— Ваше преподобие. — заныл он.

— Беги отсюда, пока я добрый. — советую. Что уж он там хотел, ноги мне облобызать или руки, не хочу ни того ни другого. Повышаю голос. — Ты слышал? Беги, говорю!

Уговаривать обормота не пришлось. Напугал его, вижу, сильно. Оно и к лучшему, больше не станет хамить, тем более, девчонкам. Ну, так во всяком случае надеюсь.

У Дюма я читал про средневековые темницы? Нет, какой к чертям Дюма? У Мориса Дрюона. В его серии «Проклятые короли», да. Там бывшие руководители тамплиеров своей участи дожидались в холодной темнице с маленькими под потолком окнами и гнилой соломой в качестве подстилки. Не знаю, наверное, к счастью, как обстоят дела в других тюрьмах, а в моей лишь одно совпадение — холод. Ни окошек — какие могут быть окна на третьем подземном ярусе? — ни соломы. У меня узники живут прямо на каменном полу. Камень никто специально в камерах не клал, просто рыли пока не упёрлись в скальную породу. Чувствую, монахи народ настолько упёртый, что не встреть они препятствие, прорыли бы Паргею насквозь.

Миновали камеры с атаманом и его подельниками. Увы, с моей идеей использовать этих придурков в качестве моих лесных разведчиков, так сказать, перевербовать, тоже пришлось расстаться. Не появились здесь ещё робингуды, благородные разбойники. А может их и у нас на Земле не было на самом-то деле? Выдумали всякую чушь. А грабили те, как и здешние, всех подряд: богатых, бедных, аристократов, горожан или крестьян — без разницы, и рабов тоже. Ладно бы только грабили. Лейтенант уже доложил про тех, кого нам доставили. Убивали твари всех без разбора, включая детей. Казалось бы, вчерашние крестьяне, взявшие от отчаяния в руки оружие — пусть не совсем настоящее, топоры, вилы, дубины — должны сочувствовать таким же как они беднякам, однако, ничего подобного. В деревушке Орловка, где проживали графские крепостные, вырезали всех поголовно. Сволочи.

— Милорд? — выжидательно смотрит на меня брат Никита.

— Открывай, кому стоим? — хмурю брови.

Дверь оказалась только закрыта, а не заперта, и внутри пыточной моего прибытия поджидают. Действительно, всё готово для допроса с пристрастием.

Кроме распятого на цепях обнажённого бандитского проповедника и стоявших рядом с ним палача с помощником — уж не знаю, насколько они опытны, по идее, давно своим ремеслом пробавляются, должны быть умельцами экстра-класса — за длинным почти чёрного цвета столом сидит какой-то монах. Сидел. При моём появлении вскочил, как та ракета стартовала с Байконура. Лицо знакомое.

— Брат Михаил. — представляется.

Ещё один? Я скоро запутаюсь в них. Впору блокнот изобретать и носить его с собой, грифели для скорых записей здесь давно придумали, торговцам без этого никак.

Лицо знакомое. Вспомнил, это же помощник брата Симона. Вон и сосудики со всякими лечебными настоями и бальзамами перед ним стоят. Вдруг палачи перестараются, а тут он своими препаратами из ртути, свинца или каких-нибудь костей жаб окончательно добить поможет.

Нет уж, дружок, в случае чего бастард Неллерский своими исцеляющими плетениями обойдётся. Не дам отравить или сгноить того, кому ещё в Готлине предстоит ответить за свои преступления.

— Ты иди, брат, отсюда. — говорю. Ага, по добру, по здорову. — Моя магия лучше твоих снадобий.

Смрад в допросной жуткий. Кроме крови, дерьма с мочой, жжёной плоти, ощущаю запах мук и страданий. Не носом конечно, а сознанием.

С одной стороны горит камин, в котором греется до красного каления кочерга с деревянной рукояткой. С другой длинный верстак с набором инструментов, которым даже Святая инквизиция бы позавидовала — пилы, тиски, две металлические удавки в виде гарроты, молотки в ассортименте, от небольшого совсем для ударов по пальцам до здоровенной кувалды, которой при однократном применении и кость бедра можно раздробить. Ещё какие-то коловороты, воронки, крюки. Моё воображение не настолько широко, чтобы понять, как можно использовать даже половину вот этого всего.

Миры — мой прежний и мой нынешний — разные, а люди в плане изобретательности причинения боли своим ближним мало чем отличаются.

Пока мой секретарь располагается на прежнем месте брата Михаила, покидающего допросную с явным сожалением и настолько медленно убирающего в торбу свои снадобья, что хочется дать ему хорошего пинка под задницу, успеваю разглядеть распятого мужчину. На самом деле он не так уж и стар, лет пятьдесят. Просто длинные седые волосы и усы со всклоченной бородой добавляют лет его внешности.

— Что за щенок сюда пожаловал? — раздаётся его каркающий голос. — Судя по атласу сутаны, сам аббат? Чей-то сынок, раз доверили…

Проповедник не договорил, помощник палача, крепкий молодой мужчина, сильно бьёт его кулаком под дых. Лже-проповедник охает и начинает с хрипом втягивать в себя воздух жадными глотками. Вот и правильно, нечего оскорблять незнакомых людей, пусть и весьма ещё юных.

Сергий уже разложил бумаги для записи, свитки с описанием подвигов монаха-расстриги Георгия — так зовут моего нынешнего подопечного — чернильницу и пучок гусиных перьев, уже наточенных. В монастыре есть мастерская, где их затачивают, но мой секретарь это делает сам, чем-то его не устраивает величина скоса. Кстати, довольно интересно, как он будет вести протокол допроса, стенографической скорописью-то здесь, насколько знаю, тут никто не владеет, даже знаков и букв под это дело не придумали. Будет только самое важное фиксировать? А как у нас раньше было? Вспоминаю какой-то фильм, когда царь Пётр стрельцов допрашивал, так там целый штат писарей за столами располагался. Получается, брали количеством.