– Ты прав. Но мы ведь хватаемся за соломинку. А что нам может дать дополнительная информация об этом Крэндалле? До тех пор, пока мы не сможем нащупать его ахиллесову пяту, все это не очень существенно.

Питера заботило другое.

– Скажите, а вы не можете указать нам источник этой информации? Ведь если есть кто-то, чьи подозрения совпадают с нашими, так нам уж лучше знать об этом человеке.

– Не беспокойтесь, – заверил Энди. – Я просто решил, – что лучшая маскировка – полное ее отсутствие. Информацию я получил от секретарши лондонского офиса. Я сказал ей, что одна газета обратилась ко мне с просьбой кое-что написать для нее о моей семье и о нью-йоркской фирме. Мои родственники никогда особенно не жаловали мою писанину, но знают, что ее я никогда не брошу и посему не очень-то препятствуют мне в получении кое-какой информации. Это все блестящий изворотливый ум моего братца, который предпочел сам предоставлять мне сведения вместо того, чтобы ставить меня перед необходимостью выдумывать их. Вот поэтому-то ничего загадочного в этой информации о Крэндалле нет и быть не может. Не настолько мне доверяют, чтобы санкционировать доступ к тем сведениям, которые хранятся в их сейфах.

– Сейчас пользуются не сейфами, – сказала Лили, – а банками данных. – Она встала и начала убирать со стола.

Мужчины поднялись и стали ей помогать. Когда все было закончено, все трое вернулись в гостиную.

– Хорошо, ребята. Есть какие-нибудь идеи относительно того, как нам действовать?

Питер быстро взглянул на Энди. Не нравилось Питеру его присутствие.

– Я, пожалуй, не буду вам мешать и пойду, – произнес Энди, будто мог читать мысли Питера. – Лили, я могу тебе позвонить потом, попозже.

– Да, позвони. – Когда Лили вернулась в гостиную, проводив Энди, ее первый вопрос к Питеру был: – Ну как, понравился он тебе?

– Очень понравился. Теперь я могу понять, что именно тебя в нем так притягивает, – голос Питера стал нежнее. – Ты же и сейчас любишь его, да?

Она тяжело опустилась в кресло.

– Думаю, что да. Я никогда не переставала его любить. Но меня приводит в ужас мысль о том, что он может теперь вернуться ко мне, а через какое-то время без всяких объяснений опять бросить меня. Во второй раз этого я не выдержу, Питер.

– Перестань, – нежно успокоил ее Питер. – Подумай хоть немного о себе, займись своей собственной жизнью. Пойми, эта пресловутая безответная любовь – страшная докука. Тебе говорит человек, который знает, что это такое.

– Верю я этому человеку, – она улыбнулась. – Как бы мне хотелось влюбиться не в Энди, а в него…

– Когда-то в стародавние времена и я этого хотел, – он поднялся и поцеловал ее в лоб. – Но я о другом хотел спросить. Лили, не кажется ли тебе, что молчание Лой затянулось, и мы не можем больше ждать?

– Кажется. Но что мы можем поделать?

– Ну подумай сама, все оперативные распоряжения исходят от Джереми Крэндалла. Он здесь самый главный, правильно?

– Правильно.

– Ладно. Ты и я, оба знаем, что он ведет себя не так, как следовало бы, темнит, явно преследует какие-то свои собственные цели или же представляет интересы других, словом, что-то от нас скрывает. Короче, доверять ему нельзя. Следовательно, нам остается действовать так, как нам подсказывает наша интуиция. Как ты думаешь?

– Нам необходимо встретиться с остальными членами правления компании, – не раздумывая ответила Лили. – И это я говорила еще тогда, когда этот южанин-нумизмат впервые был упомянут. С какой стати они должны последовать совету этого Рэндолфа Деммера и позволять пихнуть издательство этому типу из Нью-Мексико? Ведь их можно убедить, что они могут зарабатывать свои деньги и с нами.

– Так вот, мои мысли полностью совпадают с твоими, – согласился Питер. – И у нас с тобой должно быть два предложения, которые следует довести до их сведения сразу при встрече. Либо мы получаем от них какие-то серьезные заверения в том, что они не будут голосовать против нас и, таким образом, мы сумеем перетянуть голоса в свою пользу, либо мы возвращаемся к самому первому нашему сценарию и выкупаем акции одного-двух из них, и обретаем тем самым возможность контролировать компанию, – он зажег сигарету. – Это снова вернет нас к деньгам.

– Нет, – не соглашалась Лили. – Я не думаю, что проблема здесь в деньгах, Питер. Все дело в той дымовой завесе, которую распустил Крэндалл. Если принять во внимание, сколько мы имеем и насколько грандиозны наши планы, то не думаю, что какой-нибудь банк согласится оказать нам поддержку. До тех пор, пока мы не сможем убедить их в том, что акции будут проданы нам, а не этому миллионеру-коллекционеру. Вот тогда мы сможем провернуть эту сделку.

– Ладно, ты меня убедила. Значит мы должны стремиться овладеть этими акциями. Это наше исходное условие для переговоров.

– Да, именно это, – Лили направилась к столу и достала из ящика список членов правления. – С кого мы начнем?

– Я и так помню его наизусть, можешь мне не показывать, – заверил ее Питер. – И, полагаю, даже знаю, с кого нам следует начать.

– Уилла Крэйсон? Дочь, вызвавшая такое недовольство у покойного мистера Бэсса?

– Нет. Прошло двенадцать лет с тех пор, как умер Бэсс. У меня нет такого чувства, что миссис Грэйсон до сих пор носит по нему траур. Нет, это должен быть кто-нибудь из свеженьких, попавших в опалу. Мамочка Харви Майкла Деммера, например.

Назавтра, в четверг, во второй половине дня Лили занималась записями некоторых сцен для передачи, она была свободна до трех часов. Еще вчера было решено, что именно ей, а не Питеру, следует позвонить миссис Деммер.

– Если верить словам Харви Майкла, – размышлял вслух Питер, – мамочка не только боится этого старикашку, но и ненавидит его всей душой. Этого, конечно, маловато для нас, но все же мне кажется у тебя больше шансов, чем у меня.

И она согласилась. И стояла теперь в вестибюле дома на Восточной шестьдесят пятой улице в четверг, в одиннадцать утра под плотоядным взором лакея. Вчера вечером она разговаривала с этой женщиной по телефону. Теоретически неожиданный визит мог бы быть и результативнее, но на практике это было неосуществимо. Нынче уже не оставалось возможности просто так попасть на верхние этажи мало-мальски приличного манхэттенского дома, избежав допросов и выяснений. Лили наврала ей по телефону с три короба, убедив эту леди в том, что им следует побеседовать относительно будущей телепередачи Лили.

– Лили Крамер, – повторила ее имя эта дама. – Знаете, а моя кухня очень далека от совершенства. Даже когда был жив мой муж, мы часто ели в гостях или ресторанах. А сейчас и подавно…

– Я просто собираю материал для серии передач о манхэттенских квартирах и различных типах кухонь и мне хотелось бы взглянуть на вашу, – очень вежливо прервала ее Лили.

– Ну, если вам так надо, то поговорить можно. Заходите.

И теперь лакей этой самой миссис, изучив ее, принялся говорить в домофон:

– Да все так. Это именно та леди, которая рассказывает о ресторанах по телевизору. Я ее уже много раз видел. Это действительно Лили Крамер. Я в этом не сомневаюсь.

Лили должна была быть благодарна человеческой натуре. Бывало, проходя по улицам, обедая в ресторанах, делая покупки в магазинах, она замечала, что ее не узнают. Но стоило чуть подтолкнуть людскую память, хотя бы намекнуть, кто она есть, что они могли ее видеть по телевизору, и люди тотчас же ее узнавали. Может быть, и не узнавали, так делали вид. Люди не очень охотно готовы признать свою невежественность в отношении тех или иных событий культурной жизни, и Нью-Йорк в этом смысле не исключение. Она поблагодарила привратника и направилась к лифту.

Луиза Деммер имела светлые волосы с латунным отливом. Вероятно, ей лет пятьдесят пять, пятьдесят шесть, отметила Лили. Далеко не красавица: очень длинное лицо, почти полное отсутствие подбородка, но эти недостатки с лихвой восполнялись ее фигурой, которая и теперь была очень хороша. На ней было одно из платьев в стиле Дианы фон Фюрстерберг – одеяние, обернутое вокруг тела. Разумеется, теперь оно не было последним криком моды, но достоинства фигуры оно подчеркивало. Она поздоровалась с Лили за руку, и чего в этом жесте было больше: жадности до впечатлений или осмотрительности, Лили так и не смогла понять, и привела ее в гостиную, представлявшую собой жуткое смешение эпох и стилей, переполненную мебелью и безделушками, со стенами, на каждом квадратном дюйме которых что-то висело.