– А что касается Роджера и Джозефа, – продолжал Марк, – то в том периоде много неясного. К тому же, Роджер, в отличие от большинства наших предков, не вел дневника, или же вел, но дневник этот каким-то образом исчез. Во всяком случае, нигде в архивах этого дневника не сыскать. Так что Джозеф мог искать своего брата, он мог даже и найти его, но нам об этом ничего неизвестно.

– Вопрос о том, как кусочек медальона, принадлежавший некогда Роджеру Мендоза, оказался в доме Лили в Филдинге, за рамой картины, так и остается открытым, – резюмировал Энди.

– Да, это пока ждет своей разгадки, – согласился Марк. – Лили, пожалуйста, не могли бы вы еще раз рассказать мне, где именно вы его обнаружили?

– За картиной, в моем доме. Утверждалось, что эта картина принадлежала кисти Констэбля. Вообще-то, она, конечно, была подделкой, хотя я об этом не знала буквально до последних лет. А когда мне было лет тринадцать, мне однажды вдруг захотелось посмотреть, как выглядели обои раньше, и я сняла картину, чтобы рассмотреть выгоревшее место под ней. А это было заткнуто сзади, за раму.

– И положено в конверт, на котором было что-то написано, – добавил Энди. – Лили показывала мне его много лет назад: «Кордова, Испания, дом М… и далее неразборчиво». Предположительно, Мендоза.

Мануэль продолжал сидеть неподвижно, молча глядя на них. Так как от волнения они не могли говорить медленно, он не схватывал их слов, и Сьюзен вполголоса переводила ему. Вдруг он поднялся и быстро сказал что-то по-испански. В его голосе чувствовалось неподдельное волнение.

– Дядя Мануэль говорит, что ты должен кое-что объяснить ей, – перевела Сьюзен.

– Что объяснить? – спросил Энди.

Марк принялся трясти головой, как бы пытаясь предостеречь своего кузена от чего-то, но тот не обращал на него внимания.

Вообще-то сейчас всеми делами дома, финансовыми операциями заправлял Роберто, сын Мануэля, но формально главой оставался Мануэль и многие традиционные правила оставались в силе. Старик стал говорить отдельными фразами, чтобы Сьюзен имела возможность перевести.

– Дядя Мануэль утверждает, что этот медальон не что иное, как кодекс законов. Он говорит, что его изготовил в XIII веке один ювелир по заказу Бенхая Мендозы, тогдашнего главы дома.

Сьюзен замолчала и снова стала слушать, что говорил ей Мануэль. То, что ей пришлось сейчас услышать, она доселе не знала, и ей приходилось его останавливать и переспрашивать. После того, как этот приглушенный диалог был завершен, она приступила к объяснению для всех остальных.

– В 1391 году в Андалузии пышно расцвел антисемитизм. Однажды вечером один верный человек предупредил Бенхая о готовящемся в Кордове погроме и тот был вынужден скрыться вместе с женой и детьми. На следующий день были зверски убиты две тысячи евреев. Трупы их так и остались лежать на улицах непогребенными. Весь еврейский квартал выгорел дотла, включая и большую часть их дома, но семье Мендоза удалось спастись. Бенхай Мендоза вручил этому человеку медальон, как свидетельство того, что он всегда сможет впредь рассчитывать на поддержку со стороны дома Мендоза.

Мануэль снова заговорил и Сьюзен перевела его слова.

– Более века спустя один человек представил тогдашнему главе дома этот медальон и просил о помощи. Он был виноделом и стал партнером Мендоза в торговле вином. К тому времени формально евреи уже были изгнаны из Испании, и семья Мендоза были католиками, за исключением Рамона, который вернулся в иудаизм. Если бы он оставался в Кордове, всей семье пришлось бы испытать на себе, что такое инквизиция. И отец помог Рамону отправиться в Англию. Перед отъездом он дал ему этот медальон, который должен был служить связующим звеном между двумя ветвями дома – кордовской и лондонской.

Мануэль откашлялся. История была досказана, но он желал добавить к ней кое-что еще. И снова Сьюзен слушала бормотание старика, затем она повернулась к остальным.

– Дядя Мануэль говорит, что и Лили тоже имеет право заявить права семье Мендоза, как владелица этого кусочка. И требование ее должно быть удовлетворено. А она должна вернуть этот кусок, потому что медальон должен быть собран в единое целое.

Марк презрительно махнул рукой.

– Боже мой, времена теперь иные. Послушай Сьюзен, скажи ему по-испански, что…

Но Мануэль понял, что сказал молодой человек, и протестующе покачал головой.

– Он утверждает, что это было бы нечестно, что дом Мендоза никогда не идет на обман и не поступает в ущерб семейным традициям.

Марк повернулся к Лили, сопровождая слова извинительным пожатием плеч.

– Дорогая, я очень сожалею. Мы ведь очень старомодны и верны нашим феодальным привычкам и обычаям, как вы сами убедились. Скажите, пожалуйста, есть ли что-нибудь такое, в чем вы очень нуждаетесь и что мы могли бы сделать для вас в обмен на этот кусочек? О деньгах я не решаюсь спросить, но если бы вы были так любезны назвать свою цену, то мы, разумеется…

– Мне деньги не нужны, Марк, – тихо ответила Лили.

Она чувствовала, что Энди сейчас не сводит с нее глаз, но продолжала смотреть на его брата.

– У меня такое ощущение, что вы все обо мне знаете, – сказала она.

На мгновенье повисла тишина.

– Дорогая, нет необходимости… – начал Энди.

– Я понимаю, что нет необходимости объяснять, – перебила его Лили. – Но уж позволь мне оставаться и сейчас американкой. И выложить карты на стол. Я – незаконнорожденное дитя. Вы все здесь, я в этом не сомневаюсь, отлично знаете, кто мои родители и что они предпочли не общаться со мной в детстве.

Она дотронулась до своего кусочка, висевшего у нее на шее на золотой цепочке, и поднесла его к свету так, что он сверкнул.

– Но это очень загадочная вещь. Узы с семьей, можно сказать… Он не только завершает круг. Именно это в данный момент мне и нужно больше всего и именно об этом мне хотелось бы в данной связи заявить. Вы выясняете, что произошло в действительности с Роджером и каким образом это маленькое сокровище оказалось в Филдинге и расскажете мне об этом. И тогда я вам его возвращаю.

Нью-Йорк, Грэсмир, Лондон, 1981 год.

В Нью-Йорке стояла невыносимая жара. И на Лой такая погода действовала сильнее, чем когда-либо. Возможно, потому, что Энди вместе с Лили отправились в Лондон двумя днями раньше, и Лой никак не могла избавиться от смутного предчувствия грозящей катастрофы. Ей чудилось, что над ней завис огромный меч, готовый вот-вот опуститься на ее голову.

– С Лили все будет в порядке, – заверяла ее Ирэн, догадавшись о причинах ее беспокойства. – Я не сомневаюсь в этом. Мне кажется, что эта поездка в Англию для знакомства с родственниками Энди была сама по себе идеей очень разумной. Во всяком случае, это должно помочь ей обрести под ногами твердую почву.

– Не знаю! – ответила Лой капризным тоном маленького ребенка.

– Ты стала такая раздражительная, – отметила Ирэн. – Поверь. Волноваться не о чем. Все будет в порядке. Вот увидишь, Диего все же пойдет на какой-то разумный шаг, он уже, наверное, предпринял его.

– Откуда нам это знать? Я все думаю о том, что мы не сказали Лили всего, – добавила Лой, понизив голос.

– Не думай об этом, – жестко сказала Ирэн. – Забудь. Ты должна забыть.

По ее виду никак нельзя было сказать, какой душевный надлом она пережила всего несколько дней назад, когда они встречались на квартире у Лили. Теперь это решительная женщина, способная трезво оценить обстановку и принять правильное решение.

– Об этом знают лишь двое: я и ты. И незачем нам ни о чем ей рассказывать.

Лой открыла рот, чтобы возразить, потом снова закрыла. Это был груз последней лжи, истина, которую она смогла удержать на своих плечах даже вместе со своим сиамским близнецом в образе Ирэн, со своим вторым «я». Ирэн ошибалась, когда утверждала, что никто больше не знал. Диего знал тоже. Лой рассказала ему об этом очень давно. Если бы она этого не сделала, он никогда бы не пошел на то, чтобы позволить вторую пластическую операцию, обеспечившую им их маски, а тем самым – безопасность. Диего никогда об этом не упоминал и не шантажировал ее знанием этой тайны – до сих пор… Но Лой не сомневалась, что он ничего забыть не мог.