– «А вы не слышали последние новости об Энди Мендоза?»

Лили остановилась как вкопанная. Потом едва сдержала себя, чтобы не броситься к тому человеку, задавшему этот вопрос. Тот стоял в окружении гостей, его собеседников, из которых она тоже никого не знала. Подойдя к ним, Лили спросила:

– Я слышала, что вы упомянули имя Энди Мендоза?

– Да, а вы его знаете? Я рассказываю о том, что он сейчас работает еще над одной серией очерков для газет. Рассказывает нам о разного рода идиотских проделках титулованных дурней. А они скулят, воют и зубами скрежещут от злобы.

– Даже, если это так, то Энди вряд ли услышит этот скрежет зубовный – он сейчас в Испании.

– Он был там, – поправил ее кто-то. – Сразу после Нового года он вернулся. Я видел его несколько раз с тех пор.

Невероятным усилием воли она сдержала улыбку на лице, правда, улыбка эта очень походила на гримасу боли. Но другие были поглощены разговором и ей, чтобы ретироваться, не пришлось прибегать к объяснениям и она тихонько отошла от этой группки молодых людей, продолжавших оживленно болтать, и даже сумела найти дорогу к столику с напитками.

Дождавшись пока утихнет дрожь в пальцах, она налила себе отменную порцию бренди, одним глотком выпила, налила следующую, затем третью. А потом сбилась со счета… Энди был в Лондоне с самого Нового года, а она ни слова о нем не слышала. Вот это была настоящая первоапрельская шутка.

На следующее утро Лили очнулась в своей постели одетой. Она не помнила как добралась домой и чувствовала себя так ужасно, как ни разу в жизни. Она вспомнила, что с ней было. Энди был в Лондоне… Был здесь уже с Нового года, так ей было сказано на этой вечеринке. Но к ней он не приехал.

Преодолевая головокружение и тошноту, она прошла в ванную, опустила голову над унитазом, ее вырвало и рвало довольно долго. Затем она кое-как, чуть не ползком, добралась до кровати. Ей хотелось освободиться от стеснявшей ее одежды. Негнущимися пальцами она пыталась расстегнуть блузку, но не могла, у нее не хватало сил. Лили была парализована и тяжким похмельем, и своими мыслями. Она могла лишь всхлипывать и затыкать себе кулаком рот, чтобы не застонать и не закричать.

Так она провела несколько кошмарных часов, лежала, уставясь в потолок и не обращая внимания на телефонные звонки. Ближе к вечеру она уже смогла подняться на ноги, раздеться и минут двадцать простоять под холодным душем. Потом Лили собрала свою одежду, которую надевала вчера на вечеринку и которая теперь бесформенной кучей лежала возле кровати, подгребла ее поближе к камину, вооружилась ножницами, и, разорвав на куски и на узкие полосы, побросала их на горящие угли. Она долго смотрела на пожиравшее ткань пламя, очень долго, пока не стало темнеть. К тому времени она уже поняла, что больше никаких сумасшедших выходок с ее стороны не будет.

Часов в девять она сделала себе кружку чаю, и, положив туда побольше сахару, давясь, выпила его. Лили где-то слышала или читала о том, что это хорошо помогает в ее нынешнем состоянии. «Я не имею права на саморазрушение, – говорила она себе. Я должна жить. Я должна стряхнуть с себя все эти иллюзии и воспоминания, все свои полудетские заблуждения и вместе с ними Энди Мендоза». Она еще станет и богатой, и независимой. Она еще станет знаменитой. Она выкупит этот дом и проведет там не один отпуск, не один уик-энд вместе со своими английскими друзьями. У нее еще будут и гости, и вечеринки, и праздники.

Без нескольких минут десять она набрала номер Рут. Несколько мгновений она боролась с сильнейшим желанием выдать ей всю эту немыслимую историю, разреветься и потребовать сочувствия к себе. Но потом, глубоко вздохнув, поборола искушение.

– Привет, – сказала она весело, как ни в чем не бывало, стараясь изо всех сил, чтобы голос ее звучал как можно беззаботнее, непринужденнее и приветливее. – Послушай, ты мне не звонила? Дело в том, что вчера меня не было весь вечер. А там, где я была, пришлось уйму выпить. Все в порядке, завтра я на работе.

Лили работала, забывая обо всем. Этой, изнуряющей ее работой, она боролась с воспоминаниями о тех днях, о добрых и о плохих, о бессонных ночах в одиночестве и ночах, когда она и Энди любили друг друга. Кроме ее обычной работы по обслуживанию клиентов, у нее имелся еще один проект. После возвращения владельца ее квартиры на Бэнкспид, Лили решила не искать себе новое жилье, а использовала все накопленные ею деньги на покупку маленького домика из четырех комнат на Масборо-роуд в квартале под названием Брук Грин. Когда Лили переехала туда, это место представляло собой ни что иное, как трущобы, но этим районом обещали вот-вот заняться, и Лили не сомневалась в правильности своего выбора в целесообразности вложений.

Однако через несколько месяцев она была в ужасе, ей казалось, что переселившись сюда, она совершила непоправимую ошибку. В начале семьдесят третьего года по милости стран экспортеров нефти имел место топливный кризис, повлекший за собой кризис всеобщий. Потом Рут часто говорила, что Оуэнс и Крамер все же выжили тогда, когда Лондон из развеселого постепенно превращался в город безработных.

Уже очень давно Лили отказалась от своих прогулок по Лондону – пуще дьявола она боялась ненароком нарваться на Энди, столкнуться с ним лицом к лицу где-нибудь в метро или в подземном переходе. Или, хуже того, встретить его не одного, с какой-нибудь женщиной. С другой стороны и Рут помогала заполнить все пустоты в ее чересчур интенсивной общественной жизни. Она бегала в поисках клиентов, без конца висела на телефоне, убеждала, умоляла, уговаривала, словом, делала все, чтобы они не сидели сложа руки. Один раз отыскала даже какого-то там лорда, старикана, из которого уже песок сыпался.

– Так вот, их светлость пожелали, – рассказывала Рут Лили, – чтобы его гостиная и столовая выглядели точно так, как в те благословенные времена, когда его последняя леди заправляла всем домом.

– Так как раньше? – недоумевала Лили.

– Ну да. Он хочет переделать все так, чтобы все выглядело в старом стиле. Ведь ты это вполне потянешь, Лили?

И Лили действительно это потянула. И на деньги, полученные от лорда, им удалось прожить холодную и дождливую осень.

Год этот дался обеим девушкам очень нелегко, но все же и в нем были какие-то просветы. И пример тому – письмо Ирэн, которая попросила Лили встретиться с ней в Париже на Рождество. Лили вдруг страстно захотелось в этот город и она поехала.

К тому времени, когда там появилась ее дочь, Ирэн уже пробыла во Франции несколько дней. Едва они встретились в аэропорту Орли, она с ходу же заявила Лили, что жить они будут у какого-то обедневшего герцога, в его дворце, покои которого он потихоньку сдавал внаем богатым приезжим.

– Разве здесь не очаровательно? – спросила Ирэн, когда они вошли в огромную спальню с высокими потолками, выцветшими гобеленами и легким запахом сырости. – Я знала, что тебе понравится здесь. Завтрак и обед входят в стоимость проживания. Еда здесь – изумление.

Она рассматривала свою дочь.

– Лили, да ты прямо кожа и кости. Ты что, бросила есть в Англии?

– Нет. Просто прошедший год был очень тяжелым. Я как похудела, так все еще не поправлюсь.

Это было очень приблизительное описание ее состояния в течение прошедшего года. На самом деле здесь следовало бы употребить такие слова как «разрушение», «истощение», «перенапряжение», «скорбь», «тоска». Но у Лили не было намерений делиться с Ирэн впечатлениями по поводу своего разбитого сердца, как и сообщать ей о том, что Энди Мендоза все еще маячит где-то на горизонте ее мира. Незачем растравлять себя рассказами о том отчаянье, охватившем ее тогда и которое временами накатывалось на нее и сейчас. Лили предпочла не рассказывать своей матери и о том, что время от времени прочитывала это имя под газетными столбцами. И о том, что однажды увидела в одном из журналов его снимок вместе с каким-то ослепительным созданием по имени Эскот; о том, что очень часто видела его по телевизору, вещавшим с экрана о классовых противоречиях в современной Англии.