Аманда решила не делать никаких заявлений по этому поводу, но все же записать все то, что ей в детстве нашептывали родители в их доме на Тридцать Третьей улице.
«Возможно, лет через сто, кто-нибудь возьмет и прочитает эти ее опусы, – думала она, – и поймет, что к чему». Это решение внесло в ее душу некоторое успокоение, но до настоящего покоя было еще далеко. Несмотря на то, что ее покойный муж очень бережно относился к нажитому им, при составлении завещания, у нее оставалась одна вещица, ни в каких завещаниях не фигурировавшая и принадлежавшая ей еще в качестве ее приданого. В день, когда должна была состояться свадьба, отец отдал ей на хранение нечто очень любопытное.
– Ты покидаешь мой дом, дорогая моя, я больше не несу ответственности за твое счастье, – торжественно произнес тогда Роджер Мэннинг. – Я вручаю тебе картину английского художника Констэбля. Он очень своеобразный мастер, который когда-нибудь в будущем может представлять большой интерес. И эта его картина тоже. – Одновременно с этим он вложил ей в ладонь маленький предмет. – Когда ты, не дай Бог, окажешься в очень большой нужде, когда исчерпаешь все средства, чтобы добиться помощи, возьми это и отправляйся в Испанию, в Кордову и предъяви это главе дома Мендоза. Тебе не нужно будет давать никаких объяснений, само по себе владение этим достаточно. И я обещаю тебе, какая бы помощь тебе не потребовалась, она будет тебе оказана.
Молодая невеста была весьма удивлена этим напутствием, причем в гораздо большей степени, чем самой этой маленькой штучкой.
– Папа, а если я действительно окажусь в нужде, то как сумею добраться до Испании? – задала резонный вопрос дочь.
– А вот это решать придется уже тебе самой. Но, как бы там ни было, поверь мне. Я не шучу, все действительно так. Это самая ценная вещь из того, что у меня есть. Из года в год это передавалось от отцов к сыновьям, потому что существуют правила, заведенные раз и навсегда, и они никогда не меняются. Братья твои – люди, способные позаботиться о себе. А ты женщина и тебе нужна защита и протекция, причем, в большей степени, чем им. Поэтому я и решил, что именно ты должна владеть этим сокровищем.
Аманда спрятала этот талисман в свой ридикюль.
– Спасибо, папа, – прошептала она, когда они прощались. – Я буду беречь его… Обещаю тебе это.
В вплоть до этого дня, когда паром увозил ее в Бостон, Аманда так и не рассмотрела как следует этот кусочек золота, который дал ей отец. Оказалось, что там по краю шли какие-то надписи, но буквы были ей незнакомы, и она понятия не имела, что они означали. Она положила медальон подальше, и мысли о нем отодвинула куда-то вглубь сознания, чтобы они хранились там, пока не возникнет в этом нужда.
Но, как оказалось, нужды такой не возникло. Не было в жизни Аманды больших потрясений и ничто не подвигло Аманду на то путешествие в Испанию, какое предрекал ей отец. И она, разумеется, никогда не обсуждала этот медальон с Сэмом. Заговорить с ним об этом значило бы заговорить о своем тщательно скрываемом прошлом. А заставить ее пойти на это могло лишь нечто совершенно экстраординарное, какое-то чрезвычайное обстоятельство. А обстоятельств таких, к счастью, не было.
К тому времени, когда ее Сэм почил вечным сном, а Томас женился, она уже почти забыла о существовании этого кусочка золота. Потом она случайно наткнулась на него среди других ее драгоценностей, которые она тоже упаковывала перед отъездом в Нью-Йорк. И поняла тогда, что еще до конца не выполнила свои обязательства.
И вот в последний вечер своего пребывания смотрительницей дома на Вудс-роуд Аманда открыла свою шкатулку, в которой хранила драгоценности, и извлекла на свет Божий нечто крохотное, завернутое в папиросную бумагу. Она долго держала его в руках, не разворачивая, и снова утвердилась в своем решении ничего не рассказывать об этом своему сыну. Но одновременно с этим она приняла другое решение, которое впоследствии, вероятно, смогло бы кое-что изменить.
После полуночи, когда все домашние спали крепким сном, Аманда незаметно прокралась в гостиную. В том, что ее не услышат, она была уверена, но все же решила запереть двери, и, несмотря на то, что в доме уже было электричество, решила воспользоваться единственной маленькой свечкой. Придвинув к камину одно из обтянутых красным бархатом кресел, она сняла еще одно из завещанного ей отцом – Констэбля. Рама картины была из массивного багета, Аманда едва справилась с ней, но все же ей удалось относительно бесшумно и очень аккуратно поставить его на пол. Эти хлопоты вымотали ее, ей стало жарко, и она была вынуждена передохнуть. Аманда подошла к дверям и еще раз прислушалась. Ей казалось, что шум, хоть и небольшой, мог привлечь чье-либо внимание, но в доме стояла тишина. Затем, вернувшись к камину, она принялась за работу и вскоре картина лежала лицом вниз на ковре. Как она и рассчитывала, между холстом и рамой имелась небольшая щель.
Золотой талисман лежал в кармашке ее пеньюара, он был запечатан в конверт. На конверте были написаны следующие слова: «Кордова, Испания. Дом Мендоза». Аманда увидела, что последнее слово было слегка смазано, но у нее не было с собой ни пера, ни чернильницы, чтобы поправить дело, а идти искать их означало лишний раз рисковать. Томас и Джейн могли в любую минуту проснуться. Она сложила конверт сначала вдвое, потом вчетверо и так до тех пор, пока он не превратился в маленький сверточек, и она смогла его сунуть под золоченую багетовую раму. Когда все было сделано, она, мобилизовав все свои силы, даже те, о наличии которых она и не подозревала, подняла картину, вскарабкалась на кресло и водрузила ее на прежнее место.
Теперь она была спокойна. Она не нарушила связи прошлого с будущим, она совершила то, что было в ее силах. Остальное – в руках Бога, или судьбы, или того, кто управляет людьми и создает тот неповторимый орнамент из обстоятельств, которые и составляют в конечном итоге человеческую жизнь.
Марк замолчал. Молчали и все остальные. Он неторопливо сложил листки и положил их на стол перед собой.
– Завтра вы получите письменную копию этого, Лили, – пообещал он.
– Благодарю вас, – негромко поблагодарила Лили. – А пока, пусть вот это останется у вас: чуть привстав, она отдала Марку свою часть медальона.
Мануэль бормотал по-испански слова благодарности.
– Дядюшка Мануэль сказал, что вы сохранили веру, – перевел ей Энди слова старика и обнял за плечи. – Мне хотелось бы заменить одно украшение на другое. Как ты на это смотришь?
– Энди, незачем это делать… Этот медальон принадлежит всем остальным и…
Он прижал палец к губам.
– Ни слова больше, женщина. Ты грозишь испортить великую минуту. Этот мой жест ни в коей мере не означает «зуб за зуб». Это нечто совершенно другое… – Энди сунул руку в карман. – Я давно собирался купить тебе что-нибудь поновее, но вдруг вспомнил одну вещицу и обратился к Марку с просьбой взять ее и он дал согласие. Это принадлежало когда-то Бэт Мендоза – моей прапрабабушке. – Он взял ее ладонь и надел на палец кольцо.
Лили посмотрела и восхищенно ахнула: на пальце красовался огромный рубин, сверкая в филигранной оправе серебра.
– Боже, ведь это такая роскошь… – прошептала она. – Я даже не знаю, что и сказать…
– Скажи, что ты не собираешься отказываться от своего обещания. Скажи это здесь при свидетелях. Скажи, что выйдешь за меня замуж при первой же возможности.
Лили подняла глаза. Ее улыбка сияла, как солнце.
– Я скажу это, я торжественно клянусь. Здесь при свидетелях.
Марк и Сьюзен восторженно зааплодировали, раздались радостные возгласы и пожелания.
– Послушайте, – радостно воскликнул Энди. – Слушайте вы, все древние Мендоза, древние как сам мир, Мендоза, полные таинственности, проклятье моей жизни, слушайте вы? Самая красивая, самая чудесная из женщин собирается замуж за меня, и я теперь уже не буду больше паршивой овцой среди вас, – после этого он обнял и поцеловал Лили.
Большая часть следующего дня для Лили прошла в золотой дымке блаженства. Она любила Энди, он любил ее и до конца жизни они пребудут вместе. Большинство вопросов, мучивших и одолевавших ее, получили ответы, другие же были просто забыты. Конечно, оставались еще и трещины, и шрамы и груз пережитого. Но думать о них не следовало, не позволит она им и дальше омрачать ее счастье.
