– Вы говорите, что он вытянул это из вас. Как ему это удалось? – потребовала Лили.

В ее тоне не чувствовалось особых симпатий к Лой.

И Питер и Энди, хотя сидели в разных углах гостиной, синхронно слегка отпрянули, даже не отпрянули, а выпрямились. Движение это было практически незаметным для постороннего глаза. Оно свидетельствовало о том, что оба они вдруг поняли, что все это их, в общем-то, не касалось. И как бы каждый из них ни любили этих женщин, они не имели права вмешиваться. Лили и Лой суждено было пережить эти страдания в одиночку. Это были их страдания, и право вынесения приговора принадлежало им и только им.

И бой, разыгравшийся между двумя женщинами, был предопределен.

«Конечно, и Ирэн была отведена своя особая роль», – подумал Энди.

Почему она все время молчит? Он внимательно посмотрел на нее. Ирэн сидела, уставившись в потолок. Казалось, эти страсти, разыгравшиеся здесь, в этой гостиной, ее не касались. От этой женщины исходил замогильный холод, и Энди даже невольно поежился.

Лой все еще пыталась оправдаться.

Когда я поехала в Мадрид, я со многими там говорила, в том числе и с моими старыми друзьями. Они сказали мне, что Диего стал мягче, терпимее. Но когда я обратилась к ним с просьбой одолжить мне денег, они наотрез отказались. Все боялись испортить с ним отношения.

– Чудеса, да и только, – вздохнул Энди.

Лой посмотрела на него, а потом на Лили.

– Я даже с Мануэлем пыталась говорить, мы ведь с ним всегда были близки. Но он болен. Сьюзен сказала, что…

Энди наклонился к Лили и прошептал ей прямо ухо:

– Мануэль – глава дома, что-то вроде монарха на троне. Его жена несколько лет назад умерла. Сьюзен – англичанка. Она живет в Кордове во дворце и присматривает сейчас за Мануэлем.

Лой дождалась, пока он закончит это объяснение, и продолжала:

– Сьюзен сказала, что сейчас не время нагружать Мануэля проблемами. Ему уже за восемьдесят. В последнее время он маялся с вирусным гриппом. И мне ничего не оставалось, как обратиться к самому Диего. Разве это непонятно? – умоляющим голосом спросила она. – Я ведь хотела, чтобы все было как можно лучше. И мне казалось, что стоило рискнуть.

– Думаете, стоило? – холодно спросила Лили.

Энди видел, что она напряглась.

– И как же это было?

– Мы встретились с Диего в его охотничьем домике в Сан-Доминго де ла Крус. Он хотел… – Лой осеклась, быстро взглянула на Питера, и продолжала. – Это неважно… Важно то, что, в конце концов, мне пришлось объяснить, для кого я прошу эти деньги. Иначе он не стал бы со мной разговаривать. И когда он отказался, то поступил скверно, потому что ты – его дочь.

– И он не дал вам денег?! – это прозвучало как утверждение.

– Нет, не дал. Он заявил, что я нарушаю стабильность ситуации, которая складывалась годами. Что я вношу нервозность… Он желал, чтобы я все это прекратила.

– Значит, он считает, что из-за меня много шума, – с горечью констатировала Лили. – Он желал, чтобы вы забыли о моем существовании и намеревается сам сделать то же самое. Следовательно, ему до меня нет никакого дела. Но мне на это наплевать.

Лой откинулась на спинку кресла и замолчала, утомленная этим разговором. Прошло несколько секунд.

– В действительности все дело было не столько в тебе, хоть и слышать тебе это будет неприятно, я знаю. Диего получил возможность наказать меня за мое молчание все эти годы и за то, что я ушла от него. Он ухватился за эту возможность. Диего не из тех, кто прощает…

Лили спрятала лицо в ладонях, пытаясь одолеть это отвратительное чувство, когда тебя обманывают. Лой – женщина, которую Лили всегда уважала и ценила, отправила ее, свою дочь, подальше, в какой-то Филдинг и на протяжении многих лет, по сути говоря, всю ее жизнь, не обращала на дочь никакого внимания. А человек, который на самом деле был ее отцом, о ком она столько грезила, был жив и здоров и жил припеваючи в Мадриде и нисколько не был заинтересован знать, как поживает его собственная дочь.

– Здорово мне перепало в последнее время, – шептала Лили.

– Я никогда не хотела, чтобы ты хоть что-то из этого узнала, – устало сказала Лой. – И уже очень давно решила это для себя, мне казалось единственно разумным не ворошить прошлое.

Лой сцепила руки на коленях и сидела, уставясь на них, ища в этом утешение или, по крайней мере, понимание в созерцании своих длинных изящных пальцев, белых костяшек, голубоватых прожилок вен.

– Все это из-за меня… Я совершила ужасную ошибку, познакомившись с тобой через Питера. Ирэн предупреждала меня, что…

Упоминание этого имени напомнило им о присутствии здесь и третьей женщины. Она съежилась в своем кресла. Челюсть отвисла, голова была склонена набок, были заметны старческие складки дряблой кожи на шее. Плечи ее были вывернуты вперед. Впечатление угловатости усиливалось проступавшими из них костями. Из ее прически выпало несколько шпилек и пепельно-серые волосы рассыпались. Ее пепельно-серые волосы, которые испокон веку были собраны в строгую прическу, висели сейчас седоватыми лохмами вокруг лица. Буквально за несколько минут Ирэн превратилась в старуху, немощную, траченную жизнью старуху.

– Ирэн? – пробормотала Лой.

Это был вопрос.

– Мать, – позвала ее Лили.

Ирэн не отреагировала ни на один зов. Лили это испугало. В поведении ее матери Лили видела что-то совершенно незнакомое, абсолютно чужое. В этом распаде личности таилось что-то непривычно жуткое.

– Мать, – повторила Лили, теперь уже обеспокоенно, – что с тобой?

Казалось, Ирэн не слышала этих слов.

Лили наклонилась к ней и взяла мать за руку. Рука была безжизненной и холодной. Ужас охватывал душу Лили, он теперь заглушал все остальные эмоции, с которыми она пыталась сражаться на протяжении всего этого вечера. Что бы ни произошло, какие бы обвинения не могли быть бы выдвинуты против этих двух женщин, эта была и оставалась ее матерью, женщиной, ее вырастившей. Лили лихорадочно искала подступы к Ирэн, пыталась пробиться через толщу ее безразличия и апатии.

– Мать, вчера вечером, когда я была у Лой, а мы говорили о Гарри Крамере и обо всем, что тогда произошло, ты помнишь, как ты сказала мне… – Лили осеклась.

Серые глаза Ирэн сфокусировались теперь на ней, но в них не было и следа понимания того, кто был сейчас перед ней.

– Мать, – повторила Лили, пытаясь побороть панику, охватывавшую ее. – Ты разве не помнишь, как ты сказала, что до сих пор вспоминаешь Шарлотту?

– Шарлотта… – шептала Ирэн. – Шарлотта… – Лили опустилась на колени возле кресла, в котором сидела Ирэн, она схватила мать за руки, пытаясь отогреть ледяные ладони в своих. – Да, да, о Шарлотте Мендоза. Энди видел ее несколько дней назад. Он может тебе о ней рассказать.

– Шарлотта, – повторила Ирэн. – Шарлотта, – продолжала заунывно, без всяких эмоций бормотать она, – Шарлотта, Шарлотта… Это было взывание к неведомому Богу, хотя очень напоминало проклятье.

Лили попыталась сменить тактику. Слова вырывались из нее спонтанно, неожиданно для себя она поняла, что говорит сейчас то, что уже давно безуспешно пыталась сказать.

– Мать, я понимаю. Я все понимаю. И тебя, и Лой… Я не обвиняю ни тебя, ни ее в том, что произошло. Нечего об этом и думать. Понимаю, что ты всегда делала лишь то, что считала лучшим для меня.

Ирэн никак не восприняла и эти слова Лили. И та женщина, которая спустя секунду заговорила, была просто чужим человеком для Лили, незнакомкой, которую она никогда в своей жизни не видела.

– А ведь Шарлотта так и не узнала, куда я уехала, – шептала она. – Я так все рассчитала, так умно…

Фраза эта завершилась коротким смешком, хихиканьем сродни квохтанью, которое затем перешло в смех. Было ясно, что Ирэн не осознавала присутствия остальных. Она продолжала.

– Шарлотта всегда считала себя умнее всех. Но ей так и не удалось узнать о том, что я переменила имя и фамилию и отправилась в Америку. А потом она свихнулась и уж вообще ничего не соображала. – И снова этот безрадостный отрешенный смех. – Шарлотта рехнулась, – торжествующе объявила Ирэн. – Я знала, что это когда-нибудь произойдет и это произошло.