— Все? — дрогнувшим голосом спросил дядя.

— Нет, — ответил я. — Тут еще говорится: «О дне вручения высокой Правительственной награды сообщим Вам особо. Поздравляем! Военком… подполковник Волков»…

Я положил письмо на стол и взглянул на дядю. Мне вдруг показалось, что голова у него странно дернулась, — так бывает, когда плачешь.

— Дядя Абу! Вы плачете? — не выдержал я.

Он выпрямился. Он по-прежнему стоял ко мне спиной. Но теперь во всей его фигуре — худощавой, стройной, похожей на туго натянутую струну, — не было и тени слабости.

— Дядя…

Но дядя Абу перебил меня.

— Кто сказал, что я плачу? — спросил он неровным голосом. Но вот голос окреп, налился силой. — Разве мужчины плачут? Ты видел когда-нибудь у ингушей, чтобы мужчина плакал?

— Не видел, — признался я.

Дядя наконец повернулся ко мне. Я впился в него глазами, стараясь понять чувства, овладевшие им. Все ясно: он плакал! Он скрывал это от меня, но он все-таки плакал! Вон в левом глазу еще замерла слезинка!

Да, я не видел, чтобы мужчина плакал. Ингуши не плачут от горя. Но кто сказал, что не позволяется плакать от радости?..

Вы сейчас прочли заголовок и удивились: как это может быть, чтобы счет был не просто два — два, а два — два в чью-то пользу?

Удивляться нечего. Значит, может, если я так говорю. Вот послушайте мой рассказ…

Все началось еще тогда, когда, размахивая пустой сумкой и напевая песню, услышанную от дяди Абу, я шел домой.

Около сельмага на меня налетел капитан футбольной команды Магомет. Он был весь потный и лоснился, словно смазанный вазелином.

— Где ты пропадаешь? — накинулся он на меня. — Я тебя целый час ищу!

— А что случилось?

— «Что случилось»… — иронически протянул Магомет. — Сегодня суббота, забыл?

— Не забыл. А что?

— Через час карабулакцы приезжают! — заорал Магомет. — А он по аулу шатается и песенки распевает!

Теперь уже я накинулся на Магомета:

— Значит, Хасан уехал?

— Уехал.

— И ты меня на левый край ставишь?

— Ага.

Я помолчал, раздумывая, задавать ли следующий вопрос. И все-таки решился.

— А Сулейман будет играть?

— Будет.

— Хорошо, — сказал я. Мне действительно хотелось, чтобы Сулейман играл. Конечно, не вместо меня, а рядышком, как говорится, на пару со мной. — А Сулейман вместо кого?

— Вместо Бийберда́. Он заболел, его мать в постель уложила и Ивана Ивановича вызвала.

— Понятно, — сказал я.

— Ты вот что, — заговорил Магомет, — беги домой, бери бутсы — и сразу на поле…

— Ладно!

Я побежал домой. По дороге я думал: «Легко сказать: возьми бутсы, а где их взять? Ясно, бабушка не даст на игру желтые ботинки. Что же тогда делать?»

Увидев бабушку, я первым делом сообщил ей, что дядю Абу наградили орденом.

— Настоящим? — не верила она.

— А каким же еще?

И только я это произнес, как бабушка засуетилась, забегала, — по всему было видно, что на уме у нее новый той.

— Радость-то какая! — восклицала она. — Твоему дяде дали орден! Настоящий орден! Милостив аллах, отметил он хорошего человека!

Я тут же вставил:

— Это не аллах отметил, а наше правительство!

— Много ты понимаешь! — повысила голос бабушка. — Смотрите, люди, он меня учить вздумал! Ну, что ты еще скажешь, дуралей?

Я стиснул зубами свой язык и приказал ему молчать. Что спорить по пустякам? Я пришел домой не для того, чтобы спорить с бабушкой. Раздражать ее сейчас нельзя. Наоборот, надо делать все, чтобы у нее было хорошее настроение.

— Дядя Абу очень хвалил твои яблоки, — заговорил я. — Он съел три штуки и сразу здоровее себя почувствовал…

— Вот, вот, — обрадовалась бабушка, — я ж сказала: они лечебные, все недуги изгоняют.

— Завтра дядя встанет, — продолжал я, — и обязательно нас навестит…

— Слава аллаху! Когда он совсем оправится, я сделаю такой той, какого в Сунжа-Юрте не было со дня его основания!

Сказав это, бабушка горделиво посмотрела на меня: ну что, мол, здорово?

Сейчас был решительный момент. Я понимал, что именно в эти минуты в наших отношениях с бабушкой должен наступить перелом. Добьюсь я его — получу желтые ботинки, не добьюсь — не получу.

Что бы такое сказать ей — хорошее, дорогое для души?

Я шарил в своей голове, пока не наткнулся на любимые бабушкины слова. Оказывается, я их запомнил.

— Что людям дашь, то сторицей обернется! — медленно и торжественно произнес я.

— О-о, хорошо сказано! — удивилась бабушка. — Золотые слова! Если б ты чаще такие говорил, твой язык надо было бы каждый день медом мазать…

И бабушка посмотрела на меня так, будто правило побольше давать людям придумала не она, а я. Мне показалось, что сейчас самое время заговорить о желтых ботинках.

— Бабушка, а бабушка? — начал я.

— Что тебе, сыночек?

— Разреши надеть желтые ботинки, которые мне мама на Первое мая подарила?

— Желтые ботинки? — переспросила бабушка. — А что случилось? Или сегодня большой праздник, что надо обязательно щеголять в новых ботинках?

— Понимаешь, какое дело, — заговорил я, с каждой секундой все сильнее чувствуя бесплодность моих попыток получить желаемое, — у нас сегодня матч с карабулакцами. Все ребята в бутсах. Не могу же я играть босиком!

— А что это за бутсы-мутсы? — спросила бабушка.

— Ботинки с шипами…

— Так зачем им играть в этих… — бабушка запнулась, — ботинках с шипами, если ты босиком будешь? Пусть разуются…

С большим трудом я объяснил бабушке, почему футболисты не могут разуться. Она внимательно выслушала меня, но желтые ботинки не дала.

— Зачем тебе обязательно новые ботинки? — говорила бабушка. — Надень черные, старые…

— Старые мне жмут…

Бабушка задумалась. Потом вдруг, просияв, заговорила:

— Будут у тебя бутсы-мутсы… Ну, скажи только, кто придумал это странное название? Недолго и язык сломать…

«Твой не сломается!» — подумал я. Меня обижало, что бабушка отказалась дать мне желтые ботинки. А я бы в них так сыграл!

— Дядя Абу как-то оставил у нас свои ботинки, — сказала бабушка, — они тебе впору будут.

Впору! Да у него ноги, как у нарта-великана! Я знаю, что он носит сапоги сорок пятого размера. Кажется, у меня тридцать седьмой. Значит, в дядиных ботинках я буду просто-напросто плавать!

Между тем бабушка разыскала ботинки дяди Абу и поставила их передо мной. Я глядел на них и изумлялся. Разве это ботинки? Разве их можно назвать таким словом? Это корабли! Моя нога в сравнении с ними была утлой лодочкой…

— Подожди, не надевай, — сказала бабушка. — Сейчас я найду тебе шерстяные носки…

Я натянул шерстяные носки, но это почти ничего не дало: в дядиных ботинках было еще много свободного места. Тогда бабушка принесла мне еще одну пару носков, а я на всякий случай сунул в каждый ботинок по газете.

— Вот тебе и бутсы-мутсы! — удовлетворенно сказала бабушка, когда я наконец зашнуровал ботинки и выпрямился.

Какие ноги у меня стали — смотреть страшно! Я, например, не мог глядеть на них без содрогания. Получалось так, что не ботинки были моей принадлежностью, а я был принадлежностью ботинок!

— Смотри быстро не бегай, — начала говорить бабушка. — Не порви ботинки… Я ж твой футбол-тотбол знаю: от него самые крепкие ботинки горят.

— Такие не сгорят, — мрачно заметил я.

— А все равно береги их, — сказала бабушка. — Дядя Абу будет недоволен, если с ними что-то случится… Вот что, — лицо у бабушки осветилось новой мыслью, — я пойду с тобой на этот футбол!..

— Зачем? — испуганно спросил я.

— Для твоей же пользы, дуралей! — воскликнула бабушка. — Я прослежу, чтобы ты бережно обращался с ботинками…

— Бабушка! — взмолился я.

— Будет так, как я сказала! — прикрикнула она. — А если ты против, то снимай ботинки и оставайся дома.

Меня уже не радовала предстоящая игра. Я понимал, что стану посмешищем в глазах ребят. Гапур явился на матч в ботинках-броненосцах да еще бабушку с собой прихватил, — как же тут не смеяться?!