— Что, бабушка, воды принести? — спросил я. Сейчас я был готов сделать для нее все, что бы она ни пожелала.
Но бабушка отказалась от моей помощи.
— Дуралей ты, дуралей! — заговорила она, смотря на меня в упор и горестно качая головой. — И в кого ты такой? Не знаю…
Я молчал. Потом искоса поглядел на бабушку и спросил:
— А в футбол играть разрешишь?
— Разрешу, — ответила бабушка. — Только новые ботинки не надевай…
— А на Сунже купаться можно?
Бабушка кивнула.
— Купайся…
— И к Сулейману пустишь?
— Когда ж я не пускала тебя к Сулейману? — ворчливо заговорила бабушка. — Делай что хочешь, только под ногами у меня не путайся!
Я лег в постель, но мне не спалось. Мама уже кончила шить, бабушка прекратила греметь кастрюлями, а я все еще лежал, свернувшись калачиком, и думал.
А все-таки я правильно сделал, что взялся за групповой портрет! Дяде, конечно, обидно, что я не посадил его на почетное место, что забыл нарисовать ему усы, вот он и злится! А мама не злится. И бабушка не злится…
«Хорошо, что у меня такая мама и такая бабушка! — подумал я. — С ними жить можно!»
ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ КАНИКУЛ
В шесть часов утра проснулось бабушкино радио и заговорило на весь дом. Сначала речь шла о строительстве новой домны в Днепропетровске, потом — о подготовке еще одной экспедиции в Антарктику. А затем начались местные известия. И тут вдруг я услышал: «Систематически перекрывает норму выработки тракторист Холак Илиев. Скромный, упорный, трудолюбивый — таким знают Холака Илиева жители Сунжа-Юрта!»
— Бабушка! — закричал я, вскакивая на ноги. — Про нашего Холака говорят!
— Слышу, — откликнулась с кухни бабушка. — Пусть говорят что хотят, а у меня к Холаку все равно душа не лежит.
— Почему же?
— «Почему, почему»! — повысила голос бабушка. — Твой Холак еще не пророк, чтобы я его ежедневно в молитвах поминала!..
Скажу правду, я знаю, почему бабушка недолюбливает тракториста. Это из-за меня.
С некоторых пор бабушка забрала себе в голову, что я обязательно должен стать судьей.
Она иногда говорила:
«Когда ты вырастешь, Гапур, я пройду с тобой рядом по всему аулу, — пусть люди видят, какого внука я на ноги поставила! Ты будешь судьей…»
У меня нет желания стать судьей. Я вам об этом уже говорил. Мне хочется стать трактористом. Поэтому мне обидно, если бабушка называет Холака чумазым. И дядя Абу неправ, когда утверждает, что Холак еле-еле выполняет норму. Радио не врет! У Холака многому можно научиться!
И сейчас, прослушав последние известия, я подумал, что обязательно научусь, стану трактористом и про меня тоже скажут: «Систематически перекрывает нормы выработки тракторист Гапур. Скромный, упорный, трудолюбивый — таким знают Гапура жители Сунжа-Юрта!»
Если я говорю бабушке, что стану трактористом, она сердится. Одно имя Холака выводит ее из себя.
Я всего четыре раза сидел на тракторе. И все эти случаи запомнились мне навсегда. Не думайте, я не унижался перед Холаком, не лез к нему с просьбами. Мне достаточно было встретиться с трактористом взглядом, чтобы он все понял. Тогда он по-дружески подмигивал мне и без всяких разговоров протягивал мне руку: лезь, мол, ко мне, Гапур!
Но сколько я сидел на тракторе? Пять минут, десять, от силы полчаса. Мало мне было этого!
Как-то раз я устроился между ног Холака и держался за рычаги, воображая себя хозяином машины. И тут невдалеке показалась бабушка. Не успел я спрыгнуть на землю, как она уже стояла около трактора, — я ведь вам говорил: бабушка у меня реактивная.
Что тут началось! Сначала бабушка ругала меня. Потом принялась за Холака.
— Смотри не порть мне внука! — говорила она. — Я растила его не для того, чтобы он ходил чумазый, как шайтан. Твои планы мне известны. Только не видать тебе Гапура в учениках! Он будет судьей — ты понял? Заруби себе это на носу! Если я еще раз когда-нибудь увижу внука рядом с тобой на тракторе, не будет тебе прощенья ни на этом свете, ни на том!..
Холак улыбнулся.
— Конечно, тетушка Хагоз, работать на земле, копаться в моторе и не запачкаться — такого не бывает. Это вы верно заметили, что трактористы чумазые ходят. Только грязь грязи рознь, уважаемая Хагоз! Наша грязь особая — она в поле заработана… Стало быть, ничего зазорного в профессии тракториста нет! Наоборот, это нашим трудом и по́том земля цветет — хлеб родит…
Складно ответил Холак бабушке. Мне понравилось. Но бабушка не захотела его слушать.
— Эка, задумал учить! — Она махнула рукой. — Я тебя сама чему угодно научу… Только не стану я терять время на пустые разговоры. Скажу напоследок: Гапур трактористом не будет, у него дорога другая — он будет судьей!
— Ну что ж, судьей так судьей, — согласился Холак. — Слезай, Гапур…
Он видел, что моя бабушка кипит от злости, и не хотел скандала.
Честно говоря, я раньше не знал, почему бабушка выбрала для меня такую профессию. Это потом стало ясно. Но, решив, что я стану судьей, она уже не отступала. Кажется, я был в третьем классе, когда она впервые заговорила об этом. И вот уже два с лишним года она сообщает всем и каждому: «Гапур обязательно станет судьей!»
Бабушка у меня неграмотная — ни писать, ни читать не умеет. И в этом нет ничего странного: ведь в школу она никогда не ходила. Впрочем, если уж говорить правду, в то время, когда бабушка была маленькой, никакой школы в Сунжа-Юрте не существовало. Была мечеть. Была кутузка, в которой старшина и стражники гноили бедняков, не уплативших недоимки. А школы не было…
Однажды бабушка рассказывала мне, что лет сорок назад в ауле открылись курсы ликбеза. Сейчас ребята этого слова не поймут. Спросят: «Что это за штука такая — ликбез»? А слово так расшифровывается — ликвидация безграмотности.
На курсы эти и бабушку приглашали. Но у нее тогда уже было много детей, большое хозяйство на руках, — не могла она идти учиться.
Когда бабушка, вспоминая старое, произносит слова «не могла», лицо ее грустнеет. Кажется, ей обидно, что, несмотря на сильную занятость, она не пошла на курсы и не научилась читать и писать.
А ведь бабушка очень способная! Ума у нее — на двоих, я же вам говорил. Даже председатель колхоза во время войны похвалил бабушку, сказав: «Золотая у тебя голова, тетушка Хагоз!»
Если я приношу из школы тройку, бабушка обязательно говорит:
— Была бы я молода, я бы пошла в школу и училась лучше всех!
Я ей верю. Это правда, если б бабушка родилась попозже, если б она была такая, как Зара, она бы обязательно в отличниках ходила!
Но хотя бабушка и неграмотная, за моей учебой она следит получше всякого грамотного. Я был в третьем классе, когда бабушка спросила у меня:
— Ну, выучился русскому языку?
Не зная, что сказать, я молчал. Уроки русского языка начались только год назад, все кругом говорили по-ингушски, — откуда же мне знать русский?
— Что пялишь глаза, будто первый раз меня видишь? — прикрикнула бабушка. — Отвечай, если спрашиваю! Умеешь ты говорить и писать по-русски?
«Будь что будет», — решил я и ответил:
— Умею.
— Так скажи что-нибудь.
— «Нани» — по-русски будет «мама», «мякх» — «хлеб»…
Бабушка усмехнулась.
— Это и мне известно. — Она говорила так уверенно, словно по крайней мере лет десять ходила в школу. — Значит, за целый год ты только и выучил, что «нани» — это «мама», а «мякх» — «хлеб»? А скажи-ка, как по-русски бера[15] и сискал[16]? Не знаешь?
Я действительно не знал этого. Я только опустил голову и начал разглядывать свои ботинки.
— Чему вас учат в школе, если ты до сих пор не знаешь, как по-русски «бера» и «сискал»? — ворчала бабушка. — Ничего, я сама пойду к твоей учительнице и все выясню…
Русский язык у нас вела Мария Алексеевна, которая теперь завучем работает. Но бабушка почему-то решила обратиться к нашему классному руководителю, Гамиду Башировичу. Встретив его в коридоре, она завела с ним такой разговор:
