«Дуралей! — выругал я себя мысленно. — Что бы мне сказать, что кружочек — это не окно, а дверь. Теперь бабушка будет придираться!»

Только мыслей этих я не выдал.

— Знаешь, бабушка, — спокойно и твердо заговорил я, — делали этот корабль большие ученые, им лучше известно, почему нужно окно и не нужна дверь…

Я даже палец вверх поднял, чтобы бабушка прониклась почтением к большим ученым. Но это не помогло. Никакого почтения к тем, кто предпочитает лазить в окно, вместо того чтобы входить в дверь, у бабушки не было. Она иронически выпятила нижнюю губу и спросила:

— А у себя дома эти большие ученые тоже через окно лазят?

— Зачем же? — Я совсем вышел из себя и в возбуждении стал размахивать руками. — Дома они через дверь ходят… Ты пойми, космический корабль маленький, там места нет, чтобы сразу и окна делать, и двери…

Бабушка неожиданно кивнула.

— И вправду маленький…

Тут меня снова заело. Разве настоящие космические корабли маленькие? Они побольше нашего дома, быть может, даже больше аульского клуба. Это на моем рисунке корабль маленький получился, потому что тетрадный лист меня ограничивал.

Но разве это бабушке втолкуешь? Я и так устал от ее вопросов…

Когда-то — и в первом, и во втором классе — я рисовал бездумно, просто для того чтобы водить карандашом. Меня увлекал сам процесс появления на бумаге домов, неба, солнца, самолетов. Сейчас все изменилось! Достаточно было нарисовать дом, чтобы я мысленно уже заселил его. Достаточно было очертить контуры машины, чтобы я представлял себе, как сажусь за руль…

Теперь время, которое я проводил за рисованием, наполнилось для меня самыми чудесными переживаниями. Я участвовал в сотнях сражений и, конечно, всегда побеждал. Я плавал на атомном ледоколе «Ленин». Я исходил всю Москву вдоль и поперек — видел метро, стоял на Красной площади и раз сто спускался по мраморным ступеням в Мавзолей…

На ракетах я тоже летал. Конечно, бабушке это знать незачем, но тот космонавт, что по воле больших ученых влезал в свой корабль через окно, — это ведь был я!

В общем, вы, наверное, поняли, почему меня так тянет к бумаге и карандашу…

Вопросы бабушки отбили у меня охоту рисовать. Я решил сбегать на футбольное поле: может, школьная команда уже начала тренировку? И правда, тренировка шла полным ходом, Над футбольным полем клубилось облако пыли, и в этом облаке как угорелые бегали потные, разгоряченные ребята. Я узнал Сулеймана. Капитан школьной команды восьмиклассник Магомет, заметив меня, крикнул на ходу:

— Гапур, становись на левый край!

Мне хотелось заранее выторговать право играть в воскресенье с карабулакцами. Сейчас для этого представился самый подходящий случай.

— А на матч меня поставите? — спросил я Магомета, рысцой устремляясь за ним.

— Видно будет! — увильнул капитан и, сделав неожиданный скачок в сторону, заорал диким голосом на Сулеймана: — Ты что, не видишь, я открылся?! Пассуй сюда быстрее!

Сулейман откинул ему мяч, Магомет ударил по воротам и промахнулся.

— Ва, Магомет, — окликнул я капитана снова, — ты лучше сразу скажи: играю я в воскресенье?

Магомет пожал плечами.

— Вот пристал! Если Хасан из седьмого «А» уедет в гости к дяде — дядя у него в Джерахе живет, — будешь играть на левом краю…

Два часа я бегал по полю и гонял мяч, пока меня не подковали. Прихрамывая, я отправился домой.

Дома я поел и, не найдя, чем бы заняться, вышел к калитке.

Улица была пустынна. Вдруг из-за поворота вынырнул Касум, который год назад работал мельником, а теперь переведен в полеводческую бригаду. Заметив его, я шмыгнул во двор, — у нас с Касумом старые счеты, и я его побаиваюсь.

— Ва, Гапур, — окликнул меня Касум, — я слышал, твоя бабушка продает осла?

Мне показалось, что Касум нарочно так говорит — насмехается. Откуда у нас осел? Я ослов терпеть не могу. Лошади — это другое дело! Я когда на них гляжу, у меня в горле щекотать начинает — так мне хочется вскочить в седло и помчаться наперегонки с ветром!

— Нет у нас никакого осла! — сказал я, глядя на Касума с откровенной злостью. — Ничего мы не продаем!..

Когда он, круто повернувшись, зашагал к своему дому, я побежал к бабушке.

— Только сейчас приходил Касум! Он спрашивал, не продаем ли мы осла…

— Касум? — Бабушка покачала головой. — Интересно…

— Что — интересно? — спросил я.

— Интересно, откуда он узнал, что я продаю осла?

— Но ведь у нас нет осла! — воскликнул я.

— Есть, — ответила бабушка.

— Откуда он взялся?

— Это осел моего внучатого племянника, — начала объяснять бабушка. — Племянник через неделю уезжает на целый год в Казахстан, работать там будет, вот он и отдал мне осла… А зачем мне осел? Продам его — и дело с концом…

— Интересно, — сказал я.

— Что — интересно? — спросила бабушка.

— Интересно, как же Касум узнал, что ты продаешь осла, если я об этом не знал?..

Бабушка пожала плечами.

— Я тоже удивляюсь, ведь я никому, кроме Жовхар, об этом не говорила…

Я снова вышел за калитку и, устроившись на лавочке, стал вспоминать, как Касум из мельника превратился в простого полевода.

Дело было в прошлом году. Понадобилось бабушке помолоть пшеницу, которую маме выдали на трудодни. Бабушка привезла мешок пшеницы к Касуму и, ни слова не говоря, принялась втаскивать его на весы. Тут Касум и сказал, что взвешивать пшеницу не надо.

— Сорок килограммов муки тебе хватит? — спросил он, поглядывая на мешок и прикидывая, сколько в нем.

Бабушка сначала не поняла его хитрости.

— Разве я не могу получить столько, сколько выйдет из всей пшеницы?

Касум пренебрежительно махнул рукой: вот, мол, навязалась на мою голову, от дела отрывает.

— Не тяни резину, тетушка Хагоз, — грубо сказал он. — Высыпай свою пшеницу и набери вон из того ларя сорок килограммов муки. — И Касум отвернулся, показывая этим, что вести дальнейший разговор не намерен.

Но бабушка не думала уступать мельнику. На каждую косу ведь найдется камень, и вот таким камнем она стала для Касума.

— Ты что, ишачьих мозгов объелся? — повысила голос бабушка. — Почему это за полный мешок пшеницы я должна получить всего сорок килограммов муки?..

Меня на мельнице не было, и я не знаю, что дальше говорила бабушка Касуму. Но я верю ее словам, когда она рассказывает, будто закатила мельнику такой скандал, что ему небо с овчинку показалось. Вам же известно, как здорово работает язык у бабушки, коли ее рассердишь!..

Прошло два месяца. Бабушка теперь то и дело честила Касума вором и мошенником. Если она слышала его имя, она тут же ввязывалась в разговор:

— Божий гнев когда-нибудь обрушится на землю, по которой ходит этот вор и мошенник!..

Как-то я сказал бабушке:

— И зачем ты ругалась с Касумом? Пошла бы лучше к председателю колхоза. Не хотела идти к председателю — поговорила бы с дядей Абу, как-никак он в колхозе главный бухгалтер!..

— Только этого мне не хватало, — усмехнулась бабушка, — на старости лет жалобщицей стать. — Затем, взглянув на меня, сердито заговорила: — Ты думаешь, я такая беспомощная, что не справлюсь с вором и мошенником без помощи председателя колхоза или главного бухгалтера? — Тут она посмотрела на меня с таким вызовом, словно не я перед ней стоял, а мельник Касум. — Жаловаться — значит показывать свою слабость! Нет, это не по мне! Слава аллаху, я не из тех, кто вымаливает правду и справедливость: я сама их добыть могу!..

Бабушка говорила, что божий гнев обрушится на землю, по которой ходит Касум, но шли дни, и никакого гнева с неба не падало, и мельник два раза в день преспокойненько шествовал мимо нашего дома — утром на работу, вечером с работы.

Надо сказать, что, узнав, как Касум хотел обмануть бабушку, я тоже невзлюбил его. Встречая мельника, я обязательно старался открыть в его лице и фигуре какие-нибудь неприятные черточки. И, верите ли, легко находил!