Кривоногий лениво зевает.

— Ну тебя к черту, Петер! Ты всегда был задирой! Дома бывало, стоит кому-нибудь косо посмотреть на твою шляпу, как ты тут же бросался на него с кулаками. Сколько тебе доставалось за это!

Петер на удивление спокоен. Он чувствует, что драки не миновать. Драки не на жизнь, а на смерть.

Телеки опять зевает, а потом злорадно ухмыляется.

— Ты сейчас все в драку лезешь. Думаешь, война только тебе осточертела? У всех дома кто-нибудь остался, всем хочется вернуться домой. Все знают, чего стоит бабская верность. Самка и есть самка! Будь это жена или невеста. Все одно.

Петер неожиданно вытягивает вперед руки, словно желая ухватиться за воздух. С ненавистью он смотрит на Телеки, впиваясь в него глазами, готовый вот-вот ударить его.

— Моя жена не такая, — говорит он, глубоко вздохнув, и вспоминает, что ненавидит этого кривоногого с тех пор, как маленький поезд увез их со станции.

Телеки долго не отвечает, потом кивает головой и снова ухмыляется пьяной улыбкой.

— Не такая, говоришь?

Петер угрожающе смотрит на кривоногого и встает с нар.

— Не ухмыляйся!

— А почему бы мне и не ухмыляться? Чем твоя жена лучше других? Вот вернешься домой, убедишься, что у нее никого не было за это время, тогда и говори... Такая же она, как все... — с издевкой смеется кривоногий и снова берется за бутылку с палинкой.

Одним прыжком Петер подскакивает к Телеки и хватает его за грудь. Дыша жаром и ненавистью в лицо Телеки, он кричит:

— Замолчи! Ты, ничтожество! Я и дома с удовольствием всадил бы в тебя нож: ты всегда был хитрым и злым. Когда мы отказывались от поденщины за одно пенге, ты за нашей спиной соглашался на восемьдесят филлеров... А сейчас тебе, конечно, незачем беспокоиться, потому что у твоей жены вечно болит поясница, к тому же она такая уродина, что никому и в голову не придет ее соблазнить.

Телеки, остолбенев, смотрит на сильные дрожащие пальцы, схватившие его за грудь. Глаза его широко раскрыты, ему все это кажется просто глупой шуткой.

Петер поднимает кулак, но неожиданно его хватает сзади за руку Корчог и с силой оттаскивает от Телеки.

— С ума вы сошли, что ли? — задыхаясь, говорит он.

Кривоногий падает на нары. Ему кажется, что накат блиндажа ходит ходуном, но не понимает почему: просто он очень пьян.

Петер стоит, прислонившись к двери блиндажа. Он ничего не видит и не слышит, но люто ненавидит Телеки, только что оскорбившего его Веронику и вечно напоминающего ему о маленьком черном поезде, который на рассвете двадцать пятого марта сорок четвертого года увез его в Тапольцу.

Петер выходит из блиндажа.

Ночь, тишина. Это похоже на затишье перед смертью.

Блиндаж, где сидят Петер Киш и его товарищи, сооружен между двумя толстыми деревьями. Корни дерева висят под нарами, из двери блиндажа виден невысокий холм, поросший лесом. Позади блиндажа на небольшом глинистом холме белое здание фермы.

Там уже русские солдаты.

Недалеко от блиндажа — оборудованная огневая позиция. В двухстах шагах — дерево с искалеченными ветвями, метрах в десяти за ним полуразрушенное железнодорожное полотно, в конце которого несколько осиротевших железнодорожных вагонов ржавого цвета. Под горой, в заброшенной шахте, где раньше добывали мрамор, — блиндаж командира дивизии. На склоне горы двуглавая церковь. В ней под заплесневелыми фресками среди фигур святых разместился перевязочный пункт.

В душном блиндаже теснятся солдаты, блестят медные пуговицы; над лесом дымный горизонт с разбросанными по нему чернильными пятнами.

Половина четвертого утра.

Вот уже два дня командир дивизии полковник в своем блиндаже внимательно рассматривает карту военных действий. Вчера он приказал адъютанту разбудить его без четверти пять, так как ровно на пять назначено наступление.

Через две минуты над колонной машин ржавого цвета пролетает первая русская мина. Русские опередили. Начали наступление. С их стороны несется бешеный шквал смерти.

Одна мина с ужасающим воем врезается в землю рядом с Петером и его товарищами. Блиндаж сотрясается. Корни деревьев дрожат под нарами, с потолка сыплется песок, падают комья земли.

Первым с нар вскакивает бородатый ефрейтор, он судорожно хватается за стойку, поддерживающую накат.

— Атака! — кричит он и в отчаянии мечется по блиндажу.

Земля бьется в конвульсиях.

Ефрейтор инстинктивно бросается к телефону. С силой прижимает трубку к уху, но оттуда несется все тот же оглушительный грохот. Он судорожно крутит ручку телефона, стучит по аппарату, а затем злобно швыряет его в угол.

— Даже телефон и тот оглох, — бормочет он сквозь зубы. Раздавшийся где-то совсем рядом взрыв отбрасывает его к нарам.

Остальные, очнувшись от глубокого сна, бледные, застывшие от испуга, словно растворившиеся в нем, наспех накинув шинели, умоляюще смотрят на ефрейтора, ожидая от него чуда, словно он своей волосатой рукой в состоянии отвести от пятерых солдат приближающуюся смерть.

Кантор протирает глаза. Спокойными, но уверенными движениями зашнуровывает башмаки, вешает на руку автомат и вещмешок. Поглядев на товарищей, стыдливо крестится.

Салаи неподвижно лежит на нарах. Он не боится смерти. Только смотрит, как сыплется между бревен наката песок. Нары под ним ходуном ходят, а он лежит и с улыбкой на губах спокойно ждет смерти.

Корчог встает. Сгорбившись, он качается вместе с блиндажом, нащупывает в кармане прощальное письмо родным.

Телеки, огорошенный и непонимающий, неподвижно сидит на краю нар. Проведя ладонью по одеялу, натыкается на бутылку, видит, что она уже пуста, и сердито бросает ее под стол. Судорога сводит желудок, ноет спина, от боли разламывается голова, а он удивленно смотрит на накат, который все еще ходит над головой, как ходят мехи огромной гармони. Он отрезвел, но страха в нем еще нет.

Петер ждет удобного случая, чтобы сбежать отсюда. Крепко сжав зубы, с оружием, вещмешком, со всей своей несчастной судьбой, он робко подходит к двери. Если накат над головой не выдержит и обрушится, наверное, можно успеть выскочить наружу. Перед глазами пляшут буквы письма, сгибаются, как синие цветки на ветру: «...милый, когда же кончится эта проклятая война?»

Неожиданно блиндаж сотрясает мощный взрыв.

— Спасайся!.. Здесь нам всем крышка!

Первым из блиндажа выбегает Петер. За ним бородатый ефрейтор. Затем кривоногий Телеки. Потом насмерть перепуганный Кантор. И самым последним Корчог.

Выбежав, Корчог сразу же камнем бросается на землю. Совсем рядом вгрызается в землю мина, сотрясая воздух взрывом.

Корчог ждет. Оглядывается.

Только Салаи неподвижно лежит на нарах, словно мраморное изваяние.

Корчог вбегает в блиндаж и стаскивает Салаи с нар.

— Ты! Идиот! Сдохнуть хочешь?! — кричит он.

На лице Салаи толстый слой пыли. Покорно и кротко смотрит он на Корчога, не говорит ни слова, только с трудом шевелит плечами.

Корчог хватает каску, натягивает ее товарищу на голову и тащит к выходу.

— Бежим!

Тот смотрит на него ничего не понимающими глазами.

Земля все еще содрогается от взрывов.

— Дурак! Если мы сейчас же не уберемся отсюда, всем нам конец.

Салаи смотрит на него мутными глазами и закрывает их. Выражение лица кроткое, словно он уже приготовился к смерти.

Корчог с силой бьет Салаи прямо в лицо. Из носа течет кровь. Но тот даже не вздрагивает.

Лицо все такое же спокойное, глаза закрыты.

Корчог задыхается от злости, делает движение, чтобы бежать вслед за остальными, но останавливается, хватает Салаи в охапку, сильным движением выбрасывает его из блиндажа и выскакивает сам.

Несколько секунд они неподвижно лежат на земле, потом Корчог со злостью толкает Салаи в спину:

— Беги!.. Ты что, не понимаешь?.. Беги!

Салаи смотрит на него с укоризной и покорно плетется вслед за остальными.

Земля издает какие-то странные хриплые звуки. Темные облака медленно плывут по небу, поливая землю дождем. Из-за холма сверкают артиллерийские вспышки, осколки мин попадают в деревья и калечат их. Опрокинутые железнодорожные вагоны ржавого цвета задрали к небу свои колеса, словно жуки лапки.