— А все война... Гитлер... Понимаешь?

Шойом неподвижно смотрит на пламя лампы, потом утвердительно кивает и встает с места.

Старик подходит к Петеру, гладит его по голове, словно вернувшегося домой строптивого подростка.

— Послушай, сынок... — прерывает он долгое молчание. Холодно тут... Затоплю-ка я печь, а?

Петер смотрит на него снизу вверх, но ничего не отвечает, словно не понимает, о чем его спрашивают.

Старик, облокотившись о печь, набивает трубку.

Петер снова вскидывает на него глаза. Старик присаживается на корточки рядом с Петером, внимательно глядит на него. Хочется ему утешить, успокоить несчастного соседа. Ведь и лет-то Петеру всего только тридцать один, а вид у него сейчас как у старика.

— Знаешь, что я тебе скажу, сынок, — начинает старик тихо, — человек не может уйти из жизни, если не сделает того, что ему положено. Не имеет права...

Петер открывает печную дверцу, начинает по одной класть в печь хворостины.

Он вытаскивает из кармана спички, зажигает, держит огонек под хворостом. Но сырые прутья не горят.

Юрий некоторое время смотрит на Петера, потом начинает рыться в своем вещмешке, вытаскивает оттуда паклю для чистки оружия и баночку с машинным маслом. Пропитав паклю густым маслом, он запихивает ее под хворост.

— Вот теперь зажигай, — говорит он сидящему на корточках перед печкой Петеру.

Петер подносит к масляной пакле спичку, пакля ярко вспыхивает, от нее загорается и хворост.

Все молча смотрят на огонь.

Старый Шойом с трубкой в руке усмехается. Маленький хмурый казак, сидя на топчане, задумчиво смотрит на пламя. А Петер с Юрием сидят на корточках у самой печной дверцы.

В глазах четверых мужчин теплится надежда.

Они знают, что война подходит к концу.