— Эту возьми, этой брейся.

Солдат начинает бриться.

Старик стоит у стола, а Петер тяжело опускается на лавку и смотрит на бреющегося русского солдата. Звонарь прощается и уходит.

Так вот они какие, эти русские. Такие простые, симпатичные. Добродушные. И спокойны.

Две тысячи километров прошли они с боями. А сколько километров им еще предстоит пройти?

Юрий бреется деловито и не спеша.

— Мы будем тут спать, если вы разрешите. Можно?.. — говорит он, снимая с плеча вещмешок.

— Можно, можно. Спите, сколько душе угодно! — радостно отвечает Шойом.

Они не боятся спать в чужом доме, на чужой земле. А венгерские солдаты оставались друг другу чужими, боялись друг друга, следили друг за другом. И сеяли смерть на далеких бескрайних полях России, куда их никто не звал. Вот ее след на лице у русского солдата по имени Юрий. Он бреется и старается не задеть бритвой шрам под глазом.

С покорным и тупым упорством Петер дергал шнур гаубицы, стреляя по русским, в то время как в постели рядом с его Вероникой лежал гитлеровский унтер.

Юрий тем временем плещет себе в лицо водой, хлопает мокрыми ладонями под мышками и громко фыркает.

— Хорошо вам теперь будет, — говорит он старику, вытирая полотенцем лицо. — Заживете по-новому...

— Нам?

— Вам.

— Почему?

— Сами увидите.

Старик задумывается, кивает солдату.

— Хорошо, товарищ Юрий...

Петер смотрит на русских, хотел что-то сказать им, но передумал. К чему сейчас слова?

Солдат со шрамом надевает на себя гимнастерку, ищет в кармане расческу, но под руку попадается бумажник. Юрий вытаскивает бумажник вместе с расческой, кладет его на стол и весело подмигивает старику. Он вынимает из бумажника потрепанные любительские фотокарточки с мятыми краями.

— Смотри!

Старик вежливо берет фотографию в руки, смотрит, потом говорит Петеру:

— Иди погляди.

Петер поднимается с места.

Юрий объясняет:

— Моя семья.

Петер выходит из оцепенения.

Русский солдат подает ему одну карточку за другой.

— Это мой отец.

На фотографии человек с большой бородой и внимательными глазами под черной кепкой.

— А это мать.

Седая женщина с непокрытой головой улыбается карими добрыми глазами.

— А вот это мои дочки.

Две очень похожие девочки с испуганными глазами держатся за руки.

— Жена.

Петер особенно внимательно смотрит на эту карточку.

Красивые длинные волосы растрепал ветер, стройная фигурка женщины так легка, что, кажется, еще минута — и она улетит.

Петер грустно опускает голову.

Вероника тоже легкая. У нее тоже длинные волосы. Она такая же красивая.

Солдат со шрамом, заметив печаль во взгляде Петера, удивленно смотрит на него.

Воцаряется тишина.

— А у тебя есть жена? — спрашивает Юрий.

Желтый огонек лампы колеблется, потом успокаивается. Это Вероника потихоньку проскользнула в калитку и незаметно заглядывает в окно кухни. На ее лицо падают красные отблески керосиновой лампы.

— Есть, — отвечает, не поднимая глаз, Петер и отодвигает от себя карточки.

Лицо русского солдата смягчается.

Петер отворачивается. У него не хватает сил сказать ни слова. Старый Шойом, поправив фитиль в лампе, отвечает вместо Петера:

— К соседям пошла... Его жена...

Солдат застегивает гимнастерку, собирает со стола карточки.

В этот миг за стеной раздается взрыв. От воздушной волны стекла в окнах разлетаются вдребезги.

Юрий, схватив автомат, бежит к двери и кричит старику:

— Ложись, быстро!

Петер и Шойом удивленно переглядываются. Старик толкает Петера в бок.

— Ничего не поделаешь, война... — печально говорит Шойом, и они оба ложатся на пол.

Солдат ничего не успевает им объяснить. За окном еще раз вспыхивает ослепительно белый свет. Пламя керосиновой лампы ложится набок и гаснет.

По ужасному вою и звукам разрыва ясно, что это бьют гитлеровские минометы. Еще несколько разрывов, а потом взрывы уходят вперед и в сторону.

В этот момент со двора доносится чей-то стон.

Юрий прислушивается, а потом, взяв автомат в руку, выскакивает во двор.

Старый Шойом смотрит вслед выбежавшему Юрию, потом вынимает коробок и чиркает спичкой. Воздушная волна смела со стола все. На полу валяются черепки тарелок, две кисточки для бритья, разбитая лампа.

Шойом поднимает лампу. Стекло разлетелось вдребезги. Старик поправляет фитиль, подносит к нему спичку. Фитиль коптит, не горит.

Юрий что-то кричит со двора, но они не понимают. Старик вытягивает шею, прислушивается, потом, сгорбившись, выходит в дверь. Петер уныло следует за ним. Его бьет мелкая дрожь, ему страшно.

Никита водит электрическим фонариком по веранде.

— Сюда, скорее! — кричит он.

У входа на веранду, в том самом месте, где каждой весной красиво цвели петуньи и анютины глазки, в пестром платье лежит Вероника. Лицо ее в крови, пестрое платье тоже. Юрий, опустившись на колени, достает бинт из индивидуального пакета.

Петер замер. Он не сводит глаз с пестрого платья. С таким видом, наверное, стоят люди, когда понимают, что пришел конец света. Петер хочет опереться обо что-то, но руки его цепляются за воздух. Он опускается на землю, трогает пестрое платье жены, тихо и жалобно зовет:

— Вероника...

Больше он ничего не может выговорить.

Старый Шойом, закусив губу, стоит на пороге веранды. Веки у него нервно дергаются. Плакать он не может, но когда его постигает горе, у него всегда нервно дергаются веки.

Выражение лица Вероники кроткое и просветленное. Она с трудом поднимает веки, ищет глазами Петера, который стоит тут же, около нее, на коленях.

Вероника с усилием приподнимает руку, смотрит на мужа. Петер встречает ее взгляд, и ему кажется, что он понимает, чего она хочет. Он берет руку Вероники, гладит и целует ее. Вероника плачет.

Вот то, чего она хотела больше всего — увидеть именно таким мужа, которого ждала целый год, от которого так хотела иметь ребенка.

Теперь она спокойна. Может быть, ей хочется услышать еще раз его голос, услыхать одно-единственное слово, одно-единственное слово прощения. Ей очень хочется услышать это слово, но у нее нет больше сил, чтобы дождаться его. Взгляд Вероники скользит по лицам присутствующих и останавливается на губах Петера. Она ждет этого слова. Последняя ее мысль о нем. Она закрывает глава.

Плечи Петера дрожат. Ему хочется закричать изо всех сил, излить в крике свою боль и отчаяние, но ни один звук не срывается с его губ, он только жадно ловит ртом воздух.

Петер продолжает гладить и целовать неподвижную, безжизненную руку Вероники.

Через час они унесли Веронику в маленький черный сарайчик на краю леса, чтобы, по обычаю предков, через два дня предать погребению.

Четверо мужчин — Петер Киш, старый Шойом, Юрий и маленький хмурый казак — сидят в кухне. Сидят и молчат.

Старик уже успел принести от соседей стекло для лампы, заклеить разбитое окно грубой оберточной бумагой и даже исправить дверную щеколду.

Юрий сидит у стола, опустив руки в карманы, тихонько лаская пальцами потрепанные фотографии.

Казак Никита сидит на топчане, опустив руки на колени. Убитая была очень красивой женщиной. Ему от души жаль и ее, и ее убитого горем мужа, и этого доброго старика, так смешно говорящего по-русски.

У старого Шойома все еще дрожат веки. Что-то удерживает его здесь, не дает уйти домой. Он чувствует, что своим присутствием как-то облегчает горе Петера.

Петер сидит на низенькой скамеечке у печки. Взгляд его скользит по присутствующим, не различая лиц, он видит лишь какие-то туманные пятна. Слезы застилают глаза. Он прячет лицо в ладонях.

Юрий вынимает из кармана кусок газеты, кисет с табаком, крутит длинную цигарку. Старик протягивает ему коробок со спичками. Солдат закуривает и, крепко затянувшись, говорит старику: