Матэ скользнул взглядом по слегка располневшей фигуре начальника почты, который стоял у окна и боязливо задергивал занавеску.

— Я мало что знаю, — запинаясь, ответил начальник почты на вопрос Матэ. — Утром к окошку подошел рыбак и сказал, что он пойдет к затону и затопит там свою лодку.

— А вы ему что ответили?

Начальник почты молчал, растерянно переступая с ноги на ногу, потом переспросил:

— Я?

— Что-то сказали ему, наверное?

— Действительно, что-то сказал, но что именно, сейчас не помню. Все село было похоже на растревоженный улей.

Матэ в сердцах дернул начальника почты за пиджак:

— А вы чего испугались? Уж не того ли, что партсекретаря пырнули вилами?

— Ходят слухи, что всех нас за это убийство накажут: мужчин упрячут в лагерь для интернированных, а имущество конфискуют.

— Кто распространяет такие нелепые слухи?

— Сейчас трудно сказать, кто именно, но факт остается фактом: сегодня утром во многих дворах забили поросят и телят.

— А вы молча слушаете эти сказки да держитесь за пистолет?

— А что я мог сделать? — удивленно спросил начальник почты.

— Нетрудно было додуматься.

— Я не имел права покидать почту, я приносил присягу почтовому ведомству.

— А райкома для вас разве не существует?

Начальник почты испуганно замолчал.

— Почта — учреждение очень важное, — наконец выговорил он, подобрав нужные слова. — Если почта находится в руках партии, в ее руках, считай, вся местная сеть связи...

— А в это время убивают секретаря.

Начальник почты покраснел. Взяв со стола пистолет «ТТ», он положил его во внутренний карман пальто. С той ночи, когда его подняли с постели и он позвонил, чтобы вызвать «скорую помощь», он только и ждал той минуты, когда приедет кто-нибудь из начальства, но никак не думал, что секретарь райкома сразу же появится здесь.

— Все произошло совершенно неожиданно, — тихо начал начальник почты. — Примерно в половине третьего ночи кто-то пробежал по улице и прокричал, что тревога была ложной. Мол, партсекретарь нашелся, а чтобы он протрезвился, мать облила его холодной водой. Люди бросились туда. Кто-то другой крикнул, что Иштван Кун покончил жизнь самоубийством. Я, товарищ секретарь, бросить почту не мог и потому...

— Об этом вы уже говорили.

— В район о случившемся сообщил я лично.

— Если вы не рискнули пойти к людям, хоть бы крикнули им что-нибудь через окно. Ведь они у вас получают деньги, письма, к вам приходят за советом... Да что мне вам объяснять? Хотя бы попытались наставить их на ум-разум!

Через несколько минут они шли по мокрому грязному тротуару. Впереди шагал кривоногий начальник почты, ступая от страха так, что казался еще более кривоногим. Крестьяне, завидев их, прятались под навесы, откуда с любопытством наблюдали, что будет дальше. Матэ останавливался то перед одним, то перед другим домом в надежде, что вот-вот откроется дверь или окно дома и кто-нибудь позовет их, но все его ожидания были напрасны.

— Он умрет? — спросил у Матэ начальник почты, когда они проходили мимо пожарного сарая.

— Сейчас его оперируют.

— Говорят, что беднягу насквозь проткнули.

Оба немного помолчали.

— Вы кого-нибудь подозреваете? — спросил Матэ.

Начальник почты так и застыл от изумления:

— Я? Какое я имею право подозревать? Я член парткома, но мне неизвестно, кто точил зуб на Иштвана.

— А у него были недоброжелатели?

— Не знаю.

— В селе Иштвана Куна уважали?

— Многие его любили. Считали порядочным человеком. Отец его работал до самой смерти здесь же, в селе.

«Если бы все эти люди пережили то, что пережил я, — думал Матэ по дороге, — они не бегали бы по селу, как кошки, не пили бы палинку, не грозили бы Иштвану Куну, не присылали бы анонимных писем мне и не будили бы по ночам, барабаня в окошко».

Снова полил холодный дождь.

Возле артезианского колодца, вырытого в конце длинной улицы, у высокого тополя, стоял худощавый мужчина с сумрачным лицом, держа на поводу крупную лошадь, покрытую попоной. Своей худобой и неуклюжестью лошадь походила на своего хозяина. Мужчина, казалось, не обращал внимания на дождь. Его голову и плечи покрывал мокрый кусок мешковины. Мужчина ждал, когда Матэ подойдет к нему ближе.

Наклонившись к Матэ, начальник почты прошептал:

— По его внешнему виду можно подумать, что у него не все дома. Ему на свете многое пришлось перенести. Во время войны он вот на этой лошади, запряженной в телегу, и приехал в наши края из Трансильвании.

Подойдя к мужчине, Матэ остановился, поздоровался. Незнакомец снял шляпу, но не проронил ни слова.

— Успокойтесь, товарищ! — как можно теплее сказал Матэ. — Мы не для того сюда приехали, чтобы интернировать вас. Как вы могли такое подумать? Подобные слухи распространяют наши враги. Мы приехали для того, чтобы разыскать преступника, который убил секретаря. Такой подлец не заслуживает пощады!

Мужчина продолжал молчать, в глазах его застыло упрямство.

Матэ сделал несколько шагов к колодцу и взялся рукой за отполированную многими ладонями ручку барабана. Он чувствовал себя обманутым. Горькое чувство, которое Матэ всячески пытался заглушить в себе, при виде мужчины с лошадью переполнило его душу. Так и подмывало разразиться ругательством, большие того, ему хотелось ударить этого человека, который как истукан застыл перед ним, словно сросшись со своим конем. Больше на всей улице не было ни души.

Начальник почты испытывал чувство неловкости из-за этой немой встречи.

«И нужно же было секретарю встретиться с этим несчастным», — подумал он и, тронув Матэ за рукав, попросил:

— Оставьте его, товарищ секретарь! Оставьте!

В здании райсовета в двух смежных комнатах сидели судья и председатель райсовета. Они допрашивали лиц, подозреваемых в убийстве. В комнатах было накурено, пахло потом. В помещении кассы, окно которой было зарешечено, устроили импровизированную камеру для задержанных.

Протокол допроса вел лейтенант. Он сидел в конце длинного стола спиной к стене и сосредоточенно стучал на машинке. Сельский полицейский на всякий случай разместился у самой двери, внимательно слушая все, о чем говорил начальник полиции. Отсюда он одним глазом мог видеть и то, что делают задержанные, запертые в кассе.

Начальник полиции, нервно расхаживая взад и вперед по комнате, бросал временами взгляд на собравшихся во дворе свидетелей и обдумывал вопросы, которые могли бы пролить свет на преступление.

Начальник полиции лично осмотрел место преступления, но этот осмотр ничего нового не дал. Можно было предполагать, что тяжело раненный Иштван Кун с трудом дотащился до дому. Там-то его и увидела мать.

Сжав голову руками, начальник полиции думал: «Такого запутанного дела у меня еще никогда не было. Но ничего, я в нем разберусь».

Матэ отозвал начальника полиции в угол и спросил:

— Ты сообщил в область, что мы находимся здесь?

— Да. Сказали, что через час приедет кто-нибудь из области.

— Ты что-нибудь выяснил?

— Двоих арестовал.

— Убийцы?

— Подозреваю, что один из них причастен к убийству, — сказал начальник полиции и дал знак лейтенанту, чтобы тот продолжал допрос. — Один из арестованных наш старый знакомый: моторист с пилорамы. В районе он появился три недели назад. Никто не знает, чем он занимался в ту ночь. Сам он утверждает, что ночь якобы провел в соседнем селе, а сюда приехал на машине только утром. Надо проверить, так ли это на самом деле.

— А другой?

— Другой — председатель сельского совета.

— Председатель?!

— Представь себе, он далеко не овечка. Две недели назад против него было начато официальное следствие. — Подняв руку, начальник полиции по пальцам начал перечислять причины, побудившие власти возбудить это дело. — Во-первых, он пьянствует. Во-вторых, в течение нескольких месяцев он не провел ни одного заседания совета. В-третьих, в его столе восемьдесят одно дело, которые никто никогда не рассматривал, а ведь среди них были такие, как оборудование мебелью детского дома, и другие. Этот тип все дела запустил.