Оба вошли в дом и, не зажигая огня, сели. Спать уже не хотелось. Прокурор, сидя на кровати, по-мальчишески болтал ногами и вертел в руках булыжник, которым было выбито стекло.
«Если это булыжник, — размышлял он про себя, — то следует вывод, что эти негодяи имеют какое-то отношение к строительству дороги».
— Проклятое место, — сказал он вслух, в темноте глядя на Матэ. — Ты ради них сил не жалеешь, жизнью рискуешь, а спать должен ложиться с мыслью, не подожгут ли ночью твой дом.
Матэ промолчал.
Комната тем временем основательно выстыла. Прокурор достал из шкафа пуховое одеяльце. Они легли и укрылись. Оба лежали, тесно прижавшись друг к другу, словно родные братья.
— Послушай-ка, прокурор! — заговорил после некоторого молчания Матэ.
— Что такое?
— А мне ночью снилась собака.
— Собака — это хорошо, означает верность.
— А ты откуда знаешь?
— Моя мать всегда объясняла мне сны.
Снова замолчали. Каждый думал о своем. Услышав, что прокурор засопел, Матэ отвернулся к стенке и задремал.
И приснилось ему, будто рядом спит Магда, хрупкая и стыдливая, какой она была до встречи с ним.
Уже засыпая, Матэ решил, что завтра обязательно даст Магде телеграмму: пусть она отправит ребенка к матери, а сама едет к нему. Прокурор, если она приедет, сможет переночевать у себя в кабинете.
Утром погода испортилась, стало холоднее. Из-за реки медленно плыли дождевые тучи. Матэ налил в голубой тазик воды, бросил туда несколько горстей сухого гороха, чтобы он размок, и ушел на работу. Шел невыспавшийся и злой, перешагивая через дождевые лужи. По дороге в райком зашел на почту и отправил Магде телеграмму. В райкоме ему передали, что звонил начальник полиции. Предчувствуя что-то недоброе, Матэ тут же созвонился с ним.
— На мосту через Драву ночью закололи вилами сельского партсекретаря, а тело сбросили в реку, — сообщил Матэ начальник полиции. — Что ты на это скажешь?
Матэ сначала растерялся, а затем спросил:
— Иштвана Куна?
— Да, Иштвана Куна.
Матэ вспомнил, как на последнем партактиве Иштван Кун, улыбаясь, подошел к нему и спросил, получит ли его родственник пропуск в пограничную зону. Воспоминание об этой улыбке больно кольнуло Матэ в сердце, а все его старания и усилия, которые он прилагал до сих пор, работая в районе, показались ему мизерными и никому не нужными.
— Он умер? — спросил Матэ.
— Главный врач сейчас оперирует его в больнице.
— Преступника задержали?
— Хорошо еще, что ты не требуешь от нас, чтобы мы его уже казнили, — усмехнулся начальник полиции. — Нам пока ничего не известно. Следователь выехал на место преступления.
Райкомовская «шкода», похожая спереди на кривоногого железного пса, тяжело тронулась в путь. Проехали кукурузные делянки, на которых еще не начали ломать початки. Ближе к реке пахота сменялась заливными лугами, на высоких местах виднелись небольшие рощицы, в которых до поздней осени всегда полно грибов. Это были благодатные, плодородные места. Вдоль дороги, бежавшей по опушке леса, то тут, то там валялись куски колючей проволоки.
Матэ молчал. Трагический случай с партсекретарем глубоко потряс его. В голове роилось множество вопросов, но ни на один из них не было ответа. Он вспомнил, как всего две недели назад Кун сидел рядом с ним на партконференции, а когда Матэ сказал, что создание производственных бригад — дело добровольное, но было бы хорошо в течение осени утроить их количество по району, Кун радостно заерзал на стуле и что-то записал себе в блокнот. И вот теперь его закололи вилами, а сейчас он, быть может, уже скончался под ножом хирурга.
Выехали к реке. «Шкода» начала чудить, как только под колесами оказалась мокрая земля. Матэ всматривался в даль, где виднелись прибрежные пятна песков. Там проходила государственная граница.
«Если дождь не кончится, река совсем разольется и выйдет из берегов», — подумал Матэ, а вслух сказал:
— Послал жене телеграмму, чтобы приезжала вечерним поездом. — Сказал он это только для того, чтобы хоть что-нибудь сказать и как-то отделаться от мыслей об Иштване Куне, которые преследовали его всю дорогу.
— Плохую погоду ты выбрал для свидания, — заметил начальник полиции.
— Я уже недели три не видел жены.
Начальник полиции открыл рот, словно хотел что-то сказать, но так ничего и не сказал. Он смотрел в ветровое окно, за которым мелькали повороты, на голые ивы, росшие возле ям, из которых брали песок для строительства. Полная фигура начальника полиции, сидевшего на заднем сиденье и молча рассматривавшего бегущий навстречу пейзаж, казалась особенно грузной и тяжелой.
Когда съехали с насыпи, начальника полиции охватило такое чувство, будто он что-то упустил из виду. Чем ближе подъезжали к деревушке, в центре которой возвышалась церковь со сбитой колокольней, тем яснее начальник полиции понимал всю важность расследования трагического происшествия с партсекретарем. В течение долгого времени его сотрудники только тем и занимались, что разбирали случаи драк да кражи кур. Поэтому не удивительно, что сам начальник полиции был полон жажды кипучей деятельности и отнюдь не против показать себя в разбирательстве убийства, совершенного по политическим мотивам. Человек он порядочный и добрый, а как работник был способен на большее.
— Словом, достукались мы! — неожиданно пробормотал он.
— Что ты говоришь?
— А то, что теперь очередь за нами! Пора кончать с этими политическими безобразиями! Ты тоже все время призываешь к терпению. Вот тебе плоды твоей терпеливости, получай на здоровье! Партийный секретарь, проткнутый вилами! К кому я должен быть терпеливым, работая в полиции? К старым господам? К кулакам?
— А известно, кто напал на Иштвана Куна? — перебил его Матэ.
— Этого мы пока не установили. Но ты сам должен понимать, кому было выгодно убрать его с дороги. Сколько раз я предупреждал, что враги демократии не перевелись у нас и не прекратили своей подрывной деятельности. Они только притаились на время и ждут удобной минуты, чтобы продолжить свое черное дело. Из волка барана не сделаешь. Сейчас они распространяют всевозможные слухи, организуют поджоги, убивают наших лучших людей.
— Если послушать тебя, — сказал Матэ, — то можно подумать, что в нашем районе царит полная анархия и неразбериха.
— Я этого не говорю. Но настало время покончить со всей этой сволочью. Нам пора снять белые перчатки: они не для наших рук. У меня отец всю жизнь батрачил на богатеев, но у него болит сердце, когда он видит, как кто-то поджег хотя бы стог сена, испортил трактор или поднял руку на партийного работника.
— Ты хочешь сказать, что я равнодушен к этим безобразиям?
— Этого я не говорю, ты опять меня не так понял. Я только хочу сказать, что пора жестоко карать наших классовых врагов.
Село лежало в долине, на берегу реки. На главной улице им встретились хмурые люди с опущенными головами. Перед воротами одного дома в грязи стояло несколько телег без лошадей. Во многих дворах плакали женщины и дети, стоя возле узлов с вещами. У конюшни мужчины запрягали лошадей. Село напоминало собой осажденный лагерь, готовящийся к эвакуации. Заметив «шкоду», люди разбегались по дворам.
Возле пожарного сарая «шкода» забуксовала, мотор немного почихал и затих. Неизвестно откуда появились две промокшие до нитки старухи в толстых полушалках.
— Не такой мы считали вашу демократию! Не такой! — закричали они визгливыми голосами.
Матэ вылез из машины, ступил прямо в грязь. Осмотрелся.
Старухи скрылись в первом попавшемся дворе и через забор наблюдали за Матэ.
— Что здесь случилось? — сурово крикнул Матэ.
Начальник полиции высунул голову из окна автомобиля.
— Чувствуется, что мой лейтенант начал работать, — предположил он.
Матэ прошел на почту. Начальник почты встретил его внутри здания. Провожая Матэ по коридору, украдкой выглянул на улицу, словно хотел удостовериться, что за Матэ никто не идет. Он впервые в жизни столкнулся с опасностью. Всю ночь не спал, запас почтовых марок он спрятал в погребе, а ключ от сейфа закопал в золу. Он ждал каких-то чрезвычайных событий, но каких именно, и сам не имел ни малейшего представления. Загнав патрон в ствол пистолета, он охранял здание почты и, хотя дрожал от страха, решил ни за что не подпустить к двери ни одного человека, даже если ему придется применить оружие. В Матэ он увидел своего спасителя и очень обрадовался ему.
