– Куда прешь, орясина басурманская! – Навстречу отряду хана Петера, от рогаток, перегораживающих дорогу, выехал всадник в шитом золотом мундире, но не военном, за ним с примкнутыми штыками потянулись солдатики в зеленой форме.

Как там потом господин Пушкин напишет в «Евгении Онегине»? «К Таlon помчался: он уверен, что там уж ждет его Каверин».

– Павел Никитич! Что ж вы так дорогих гостей встречаете? – Строки поэта не про этого господина – про сына его, Петра, написаны. Петр Христианович мальчика мельком видел, блондинчик такой кучерявый, ангелочек. Как, впрочем, и гарцующий сейчас на кауром жеребце его батянька – обер-полицмейстер Москвы Павел Никитич Каверин. – Рад видеть вас на своем посту вновь!

Действительный статский советник Каверин сощурился, выказывая предрасположенность к дальнозоркости, и шагом подъехал к огромному бородатому горбоносому горцу в золотой парчовой черкеске со странными орденами на груди. Хотя имелся среди двух круглых золоченых орденов и один европейский. Назвать его российским определенно нельзя было. Это был орден Святой Анны, но врученный явно до того, как был причислен к наградам Российской империи и разделен императором Павлом на три степени. Этот же был с бриллиантами и степеней еще не имел. Голштинский орден, врученный еще цесаревичем Павлом.

– Не узнаете, Павел Никитич? – Брехт тоже ногами заставил выделенного ему горцами аргамака сделать пару шагов навстречу.

Граф фон Витгенштейн, будучи еще командиром Ахтырского гусарского полка, с обер-полицмейстером Москвы был знаком. Даже утешал того, когда Каверин неожиданно впал в немилость у Павла и был отстранен от должности. Этот кусочек памяти графа Брехту достался. Интересный фортель тогда судьба выкинула с обер-полицмейстером. Павел сам его и назначил на должность, и чинами новыми, с наградами, каждый год баловал, – и сам же после вдруг резко изменил свое мнение. А виной тому какой-то француз. У обер-полицмейстера возник конфликт с французским подданным (фамилия не запомнилась Витгенштейну), который оскорбил Каверина. Император Павел I, толком не разобравшись, обвинил начальника полиции в жестокости, в декабре 1798 года освободил его от должности и причислил к Департаменту герольдии. И именно в это время у Павла Никитича умирает жена Анна Петровна. Тогда-то граф и приехал его утешить.

Вообще, Павел был непредсказуем. Всех своих любимчиков поснимал и в ссылку из-за ерунды отправил, хорошо хоть смертной казни на Руси не было в этом времени. Брехт тогда такую версию от Каверина услышал, мол, все дело в национальности. Павел тогда воевал руками Суворова с Наполеоном и посчитал, что дуэль с французом ущемляет его честь, будто мстит он Буонопартию таким образом. Вот Каверину и досталось.

Александр одним из первых своих указов обер-полицмейстера Москвы вернул на свое место. Как и одиннадцать тысяч других разогнанных отцом чиновников и военных. В том числе и графа фон Витгенштейна снова сделал шефом Мариупольского гусарского полка. А всего вернул из ссылки триста тридцать три генерала. А ведь на всех этих местах уже служили другие люди. Чехарда первые месяцы правления Александра творилась страшная.

– Петр Христианович? Да вы ли это? Борода? Одежка басурманская? Что это за машкерад неуместный такой? А это тоже все ваши мариупольцы ряженые? Вроде всего полуэскадрон с вами отправлялся. А тут смотрю сотни, да верблюды. Объясните, ваше сиятельство!

– Я теперь не сиятельство, – спрыгнул с каурого аргамака Брехт.

Каверин тоже спешился и, как положено, полез обниматься и целоваться. Хорошо хоть не взасос, как Леонид Ильич.

– Не слыхал я таких новостей. Тут слухи ходили про вас, Петр Христианович…

– Что за слухи? – Брехт поправил папаху на голове.

– Кхм, слухи. Не следует их повторять…

– И не надо. Все врут календари, дорогой Павел Никитич. Прямо с Кавказа я. Мне бы с этими абреками к императору. Где он в Москве остановился?

– Государь остановился в Слободском дворце, где сейчас и пребывает. Только боюсь я вас с эдакой ордой дикарей туда отправлять, может, они тут подождут? А вас…

– Не думаю, Павел Никитич. Тут послы от четырех государств и горцы – все в основном князья и дворяне, что я по приказу государя собрал для организации его конвоя. Уверен, император зело обрадуется этим людям и тем вестям, что я ему привез, – Брехт оглянулся. Н-да. Та еще картинка, и зевак уже несколько сотен собралось.

– А ну, ребята, разгоните зевак! – проследил за его взглядом обер-полицмейстер.

– Не, не. Не надо. Пропустите нас, Павел Никитич, устали люди. Больше месяца в дороге. Я за их хорошее поведение отвечаю. Без сомнения, провожатых надо, чтобы зевак отгонять, а то бросаться же будут под копыта. Верблюды опять же нервные, покусают кого.

– Под вашу ответственность, Петр Христианович, поедем, сам сопровожу, первый и новости узнаю, почему это вы теперь не сиятельство. Любопытно самому, – Каверин повернулся к солдатикам. – Капрал, два десятка человек перед нами по Тверской пусть вперед бегут и зевак разгоняют. Выполнять!

В саду Слободского дворца[1] прогуливалось все императорское семейство. Под ручку вышагивали Александр с женой Елизаветой Алексеевной, а чуть поодаль, о чем-то оживленно разговаривая, шел цесаревич Константин с матерью вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Константин говорил на повышенных тонах и размахивал руками, но явно не на мать голос повышал, так как Мария Федоровна шла, улыбаясь и покачивая головой, очевидно соглашаясь с сыном. Повдоль дорожки, по которой шли помазанники, стояли рядами гайдуки гигантского роста в мантиях и киверах. За монархами шли, с мамками и дядьками, молодые и маленькие великие князья и княжны.

Брехт, смотрящий на эту картину, поразился: в саду было полно москвичей и, как говорится, гостей столицы, которые находились практически рядом с монархами, и никто даже нормального оцепления не организовал. Он с обер-полицмейстером еле пробился сквозь толпу любопытствующих, да и то с помощью тех самых преображенцев, что их и сквозь толпы на улицах провели.

На центральную эту тропинку Петр Христианович с Кавериным выскочили из толпы в десяти метрах позади Марии Федоровны с Константином Павловичем и быстрым шагом стали их догонять. При этом, увидев золотого бородатого горца огромного роста, толпа зевак заволновалась, послышались крики, и все четверо прогуливающихся повернулись. Обер-полицмейстера Москвы Каверина царственные особы узнали и подались вперед, образовав своеобразный полукруг.

– Павел Никитич, что-то случилось? – выступил вперед Константин.

– Петр… Петр Христианович! Вы ли это? – чуть сбилась Мария Федоровна.

– Граф? – государь был без шляпы, взъерошил себе чуб. Детская привычка: при волнении чуб себе лохматить.

– Ваше императорское величество, разрешите доложить! Ваше приказание выполнено – восемьдесят горцев для вашего конвоя мною доставлены! – проорал «командным» голосом Брехт, задрав голову к верхушкам деревьев.

– Отлично, Петр Христианович, прямо порадовали меня, – Александр отцепился от руки жены и, подойдя к Витгенштейну, осмотрел его внимательно. – Странный у вас вид, граф.

– Выше императорское величество, разрешите доложить!