– Со Студенцов? Что-то я тебя не помню. Как тебя звать-то, вратарь?

– Кириллом записан. Так вы и не могете меня знать. Меня прежний барин в рекруты забрил, вот, отмаял двадцать пять годочков и домой вернулся, а дома-то и нет, и вся родня померла от холеры. Ну, Баер меня сюда и определил, сначала за стройкой присматривать, а потом и вас, вашество, дожидаться. Баньку мигом спроворим. Я там чаевничаю… Может, чайку с дороги? Коня-то давайте, сведу на конюшню. Ой, знатный жеребец. Аргамак, видел таких у грузинцев, когда воевал на Кавказе. Проходьте, вашество.

Н-да, соскучился ветеран по человеческому общению. Фиг этот фонтан заткнешь.

Кирилл отвел Петра Христиановича в дом. Внутри тоже все было перестроено. Вместо магазина со складом сейчас было большое помещение людской и рядом кухня, из коридорчика вела витая лестница на второй этаж. Не хоромы, конечно, дом от силы десять метров на десять, ну, на двенадцать. На столе в кухне, куда и отвел Брехта сторож, стояли кружки глиняные и лежали в большой миске вареные яйца, которые и поглощал ветеран. Весь стол был в скорлупе, словно проводили соревнование, кто, почистив яйцо, больше мусора сотворит.

Дедок хмыкнул и сгреб со стола белые скорлупки. Брехт отметил в голове, что это готовый мел, но мысль не задержалась. Затрещало что-то на печи, и котелок, стоящий на чугунной плите, запрыгал – вскипел.

– О, сей момент и запарю чаек. Матрена знатный выдала. Духмяный, – Кирилл снял с полки берестяной туесок и, взяв оттуда жменю зеленых листиков и веточек, сыпанул не скаредничая в котелок. – Вы, вашество, сидайте, я мигом. Пока запаривается, так я и затоплю баньку, там печь шустрая, и часа не пройдет, как готово все сдеется. Сидайте, – и словоохотливый сторож, смахнув второй рукой, не занятой яичной скорлупой, с лавки невидимые пылинки, унесся из помещения.

Котелок Кирилл с печи не снял, и вода в нем продолжала бурлить, время от времени крышку приподнимая. Ароматный пар начал наполнять помещение. Явные нотки смородины присутствовали.

Стоять. Бояться. А ведь на дворе осень 1801 года. Через год Гей-Люссак опубликует свои опыты и выведет закон, что при постоянном давлении объем постоянной массы газа пропорционален абсолютной температуре. А еще через десяток лет появится закон Авогадро. Хрен им, этим лягушатникам и макаронникам. Он десятки лет эти законы школьникам вбивал, и понимает их лучше и гея этого, и авагадры итальянской. Или это сейчас Австрийская империя? Да без разницы. Нужно срочно описать свои мнимые опыты, сформулировать законы и вывести константу. Гей-Люссак, кстати, не очень точно ее определил. Написать и срочно отправить человека во Францию, чтобы он это опубликовал. Параллельно отправить письма, с этими же выкладками, во Французскую академию наук (Académie des sciences). Да и в Великую Британию стоит послать. В Лондонское королевское общество. (Royal Society of London for Improving Natural Knowledge – Лондонское королевское общество по развитию знаний о природе). Чтобы точно эти два открытия за Россией застолбить. Вся химия вышла из закона Авогадро. Пусть вся химия выйдет из закона Витгенштейна. Двинем вперед российскую науку, тут никакого ущерба России нанести нельзя – это не пулемет, и не цельнометаллический патрон, и даже не бессемеровский метод получения стали. Промышленность эти два закона вперед не двинут.

А еще нужно и про йод вспомнить. Тоже ведь Гей-Люссак откроет, кажется. Хрен ему, нужно отправить человека в Архангельск за водорослями. Стоп. А еще вроде формулу воды тоже Гей этот открыл. Эх, раззудись, плечо! Размахнись, рука! Ты пахни в лицо, ветер с полудня!

– Все, вашество, запалил, – в кухню, пропахший дымком ароматным, вломился сторож. – О, и тут чаек запарился. Сейчас почаевничаем и мыться айда, уж обработаю вас веничком. Насушил за лето. Знатно обработаю.

– Кирилл, а тут рядом есть магазин, где бумагу, чернила и перья купить можно?

– Так рядом совсем. Там и Баер покупает, бывал с ним, – разливая в кружки глиняные коричневый отвар ароматный, покивал ветеран.

– Держи золотую пятирублевку. Мельче нет, и дуй туда, купи лучшей бумаги и чернил тоже лучших, перьев прихвати и пресс-папье, и назад бегом. После бани письма нужно мне написать. Важные.

– А чаек?

«После споем с тобой, Лизавета», – про себя.

Эх, хорошо… Брехт, напаренный, разомлевший и даже отдохнувший, уселся напротив печи в деревянное кресло, покрытое медвежьей шкурой, и, вытянув ноги, прикрыл глаза. Надо было идти спать, но понимал, что только уснет – и сразу разбудят. Должны были приехать на коронацию: жена Антуанетта, Ванька и Стеша Котковская – ключница у убиенных безвинно Чарторыйских, ну и два конюха еще. Завтра чуть свет выезжать в Слободской дворец ему, и в Кремль: Ваньке, Стеше и Антуанетте, а их до сих пор нет. А ведь еще, сто процентов, наряды после перевозки пару часов развешивать и поправлять будут.

С Ванькой уже не успеть. В смысле ему теперь тоже положен мундир гвардии Преображенского полка. Александр, под умильные взгляды сестер, произвел его своим указом в сержанты этого полка и, за проявленное мужество, наградил орденом Анны четвертой степени, той самой «клюквой», что на шпагу крепится. За вечер мундир не построить и по нему шпагу не просто найти. Одиннадцать лет только в походе этом исполнилось.

Все же вырубило, потому как очнулся от того, что Кирилл тряс его за плечо.

– Вашество, гости прибыли. Это… Хозяева. Тьфу. Хозяйка прибыла. Графинюшка.

Брехт поспешил во двор. Мать же твою же ж. Ну понятно, почему уже по темноте прибыли. В огромный английский дормез бывшего посланника английского его же четыре шайра и были запряжены. Да, кони здоровущие, но рысью не побегут. Эти тридцать километров тащились со скоростью чуть больше, чем у пешехода. Антуанетта ему на шею кинулась, Ванька тоже обниматься полез, даже Стеша повисла на плече. Воссоединение, блин, семейства в прямом смысле этого слова. Обнял их всех Брехт огромными генеральскими ручищами и покружил немного во дворе.

Поставил назад и критически осмотрел жену. Ну чего уж. Красавица, конечно, только тяжко ей придется при дворе. Она обычная деревенская простушка, а там интриги, сплетни, борьба за место возле кормушки. Нет. Пусть сидит в деревне. Свежий воздух. Дети. Продукты натуральные. Он же, один черт, все время будет воевать. Защитить от интриг не сможет. В деревню, к ведьмам, в глушь, в Студенцы. Или в Крым перевезти? Там солнце, море. Хорошая мысль. Виноградникам опять же пригляд нужен хозяйский. Сейчас уже где-то подъезжают к Судаку те армяне, с которыми он при посредничестве священников договорился. Должны привезти, посадить и месяц ухаживать за пятьюстами саженцами винограда. Сорта разные. В том числе и те самые знаменитые «дамские пальчики» с длиной виноградины в вершок. Очевидно, сорт вскоре исчезнет, так как ни о чем подобном в будущем Брехт даже и не слышал. Армянин Акоп (вроде переводится – держащийся за пятку) сказал название на нескольких языках, только ни одним граф Витгенштейн не владел. Перевод потребовал.

– Черный сапфир.

Ну, если Брехт правильно понял значение слова «йакунд». Яхонт. Так же на Руси сапфиры называли.

По договоренности, на следующую осень армяне привезут еще столько же укорененных молодых лоз. Деньги за все это удовольствие Брехт главе их диаспоры в Санкт-Петербурге отдаст и, вообще, возьмет над ними шефство. Еще двое армян сейчас среди тех, кого должны были устроить в числе приехавших с графом Витгенштейном инородцев.

Эти должны через своих родичей договориться о поставке из Европы оборудования для фабрики по выделыванию бумаги из тростника и сманить из той же Европы несколько специалистов, понимающих в этом деле и способных наладить производство.

– Пойдемте в дом, прохладно на улице, – Брехт подхватил жену на руки и перешагнул через огромную кучу, что уже шайр один успел наделать.