Замершее было в надежде сердце медленно и тяжело бухает о рёбра. Вместо ответа Павел просто достает один из шариков из коробки: яркий и рыжий, как волосы Лины.

— Ты прав, давай лучше наряжать. А-то я размечталась.

Лина грустно хмыкает и подхватывает из коробки старенькую шишку.

* * *

Останавливаются они лишь тогда, когда в коробке не остаётся ни единой игрушки, а вся мишура пушистой змеёй обвивает ёлку. Лина тянется к розетке, втыкая вилку удлинителя и включая гирлянду. Та вспыхивает, раскрашивая ёлку ещё более яркими красками, и Павел выключает свет, погружая комнату в переливающуюся огоньками темноту.

— Красиво, да? — почему-то шепотом спрашивает Лина, подходя ближе к ёлке.

— Красиво, — так же шепотом соглашается Павел. Громкий голос сейчас кажется ему неуместным.

Он мягко подступает ближе к обнимающей себя за плечи Лине и замирает в каком-то шаге от неё, когда слышит тихий сбивчивый шёпот:

— Знаешь, мне так страшно… Нет, с одиночеством я справлюсь, до того как я переехала сюда я почти всегда была одна, маме нужно было строить карьеру и искать себе нового мужа, друзей у меня близких не было, но… Я не хочу терять тебя, понимаешь? Без тебя не просто одиноко, пусто. Не вокруг… Внутри.

Павел вздрагивает от этого признания и от того, как морщится, растирая грудину Лина.

«Всё будет хорошо» — хочется ему сказать, но язык не поворачивается. Будет ли это самое «хорошо»? Получится ли восстановить связь или тот, кто всё это делает, добьётся своего? Да и стоит ли что-то говорить, если она всё равно не услышит?

— Я только сейчас поняла… — Лина замолкает, прикрывая рот ладонью, и в свете мигающих огоньков капельки влаги в уголках её глаз вспыхивают разными цветами.

— Всё будет хорошо, — всё-таки шепчет Павел и, обняв Лину со спины, прижимает к себе. — Я буду рядом.

— Паш… — дрогнувшим голосом шепчет Лина и ладонь её ложиться поверх его переплетённых рук. Будто она чувствует… — Паш, это действительно ты?..

«Чувствует» — понимает Павел, когда пальцы Лины сжимаются на замке его рук и сердце заходится в груди от недоверчивой радости.

— Я, это я. Я рядом, — шепчет Павел на ухо, прижимая Лину к груди теснее и не боясь той пресловутой жадности, что вновь вспыхивает в нём.

— Паш, кажется… Я тебя слышу. И чувствую…

Лина разворачивается в его руках, обнимая за шею и упираясь макушкой под подбородок. И оставаясь в его объятиях.

— Только не вижу, — ворчит она, продолжая обнимать. — Но я закрою глаза.

— Всё будет хорошо, — повторяет он уже уверенней, ведь их связь начинает восстанавливаться.

Сейчас ему плевать, что они просто хозяин и домовой. Об этом он подумает потом.

* * *

Павел снова спит с Линой в форме кота, прижимается пушистым боком к её животу и слушает тихое, уютное сопение, а наутро дёргается от телефонного звонка.

Серая хмарь заглядывает в окно, будто удивляясь, и чего это люди проснулись, однако мелодия звонка так и не затихает. Лина тянется к мобильнику, отвечая не глядя, и тут же садится, распахивая глаза.

— Привет, Лев.

Павел, решивший в этот момент потянуться, замирает в неудобной позе, прежде чем сесть и прислушаться, только вот собеседника расслышать не удаётся, как он не старается. По ту сторону линии слышится лишь белый шум, будто и нет там никого кроме сплошных шипящих помех.

— Нет, я сегодня тоже…

Лина замолкает и появившаяся меж бровей хмурая морщинка исчезает. Всё её лицо как-то внезапно разглаживается, приобретая пустое выражение. Павел подступает ближе, осторожно трогая лапой локоть, но Лина на это никак не реагирует. Так и продолжает с отсутствующим взглядом слушать собеседника и только обвивающий запястье нитяной браслет пульсирует, вновь набираясь цвета.

— Хорошо, — отмирая, соглашается Лина и на губах её внезапно появляется едва заметная улыбка. — Встретимся сегодня, посидим. Ладно, я там буду. Увидимся.

«Что?..»

— Паш, прости, сегодня я учиться не буду. Да и компанию тебе не составлю. У меня свидание. Поможешь выбрать платье?

«Платье?..» — хочется переспросить Павлу, но он только молча наблюдает за тем, как Лина, соскользнув с дивана, спешно направляясь к шкафу. — Ты обычно не носишь платья…»

Обращаясь внутрь себя, Павел чувствует, как вновь истончается связывающая их нить, и сердце в его груди болезненно сжимается.

* * *

«Всё, я ушла. Ужин можешь не готовить, буду поздно» — единственное, что сказала Лина прежде чем хлопнуть дверью.

Будто и не было вчерашнего вечера, будто и не было объятий и вновь крепнущей связи. И тихого признания: «Без тебя не просто одиноко, пусто».

Павел меряет комнату шагами: от одной стены до другой, от ёлки в уголке, до балконной двери и стола и так вновь и вновь.

День прошёл в приготовлении к пресловутому свиданию. У Павла Лина спросила только про платье и больше к нему не обращалась. Будто забыла о его существовании.

Перед глазами Павла до сих пор стоит её лицо: отстранённое, равнодушное, будто налепленная кем-то маска. И этот пульсирующий нитяной браслет, что обвивает запястье… Будто поводок.

«Поводок!» — вспыхнувшая в голове мысль заставляет Павла замереть на месте.

Он так и не посмотрел их проблему в книгах, но сейчас даже и не думает об этом, всё равно даже не понятно в какой из них искать нужное. Да и есть ли там… это самое нужное. А Лина ушла ко Льву и…

«Ты просто ревнуешь».

Павел мотает головой, отгоняя от себя мысли и пытаясь сосредоточиться. Только холодок внутри становится всё сильнее.

— Ты не должен, — бормочет вслух Павел, не боясь быть услышанным, и косится сначала на ведущий в коридор проём, а затем на ящик, где скрывается амулет.

— Ты не сможешь, — поправляет он себя, но всё-таки открывает верхний ящик, где среди ручек и нескольких блокнотов лежит то, что ему нужно.

Костяной кругляшок на шнурке больно жалит пальцы, когда Павел пытается коснуться его. Ведь только с помощью амулета есть надежда выйти за порог.

Новое прикосновение к амулету оканчивается ещё одной вспышкой боли и Павел снова отдёргивает руку. На коже, словно крапивница, растекаются красные точки.

Прикрыв глаза и сжав пострадавшую руку в кулак, Павел обращается внутрь себя и, глядя на то, как прямо на глазах бледнеет их с Линой связь, решается.

Шнурок причиняет не такую боль, как сам амулет, будто по нему приходят лишь отголоски не желающей подчиняться ему силы.

— Прости, но мне нужно выйти, хоть ты и считаешь, что мой удел это эти стены. Я хочу убедиться, что с Линой всё в порядке, что ей ничего не угрожает. Но для этого мне нужно выйти за порог. Ты понимаешь, кусок ты кости этакий?

Шумно выдохнув, Павел надевает амулет, опуская его за ворот тонкого джемпера цвета кофе. Стоит костяному кругляшу коснуться кожи и тело сводит болью, так что дыхание перехватывает и Павел сгибается, хватаясь за грудь и опираясь на стол.

«Мне нужно убедиться, — повторяет он мысленно, хватая ртом воздух, будто амулет разумный и может его понять. — Я не буду докучать, если у неё всё хорошо и отступлю. Обещаю».

Боль отступает. Она не уходит полностью, но становится вполне терпимой, будто амулет действительно понял и убавил мощности. Дыхание восстанавливается и вот уже Павел может стоять без поддержки стола.

— Спасибо, — шепчет он в пустоту.

В следующий раз он замирает на пороге. Всего-то и нужно, распахнуть дверь и сделать шаг. Однако… Мысли о том, что может не получиться, что стена может снова встать на пороге, не давая ему его переступить, заставляют медлить.

Будто подстёгивая, грудь снова опаляет яркой вспышкой боли, и Павел решается, открывая дверь и делая шаг через порог.

На этот раз никакой стены на его пути не появляется.

Павел цепляется за связывающую их с Линой нить, чтобы найти дорогу. В груди жжёт болью амулет, а в солнечном сплетении разрастается холод, тот самый, что словно шепчет: «Поторопись, иначе рискуешь лишиться связи». И он торопится, переходя на бег.