— А ты, дорогая, сможешь повилять голой попкой, когда я буду наказывать тебя за алкоголизм, и сексуальные извращения.

— Осёл! — восклицаю уже вслух, — ты забыл, что в нашей семье секут только мужа?! Забыл, как я порола тебя в Натальином салоне в присутствии девочек? Времена, когда Дженни была рабыней ушли безвозвратно, понял?

Тотчас он хватает меня за шею и за руку, тащит в тёмную комнату. Для вида я немного сопротивляюсь, даже пытаюсь укусить его. В комнате для role plays он особо не церемонится: срывает с меня одежду, коленом прижимает к дубовой скамье, привязывает. Почти не сопротивляюсь, это бесполезно, к тому же мне нравится быть во власти мужа. Потом Энди включает освещение на полную мощность. Я всем видом изображаю негодование, по-бабьи угрожаю всяческими карами вперемежку с грязными английскими ругательствами. Надеюсь, у меня получается натурально; хотя, вообще-то, актриса я никудышная. Смею думать, что супруг об этом не догадывается.

Когда я ненадолго замолкаю, Энди снимает со стены коричневую плеть семихвостку; поигрывая плетью, садится в кресло передо мной. С ужасом и нетерпением жду, когда он начнёт пороть. Внизу живота чувствую какое-то особое приятное томление.

— Дорогая, — говорит он, — высечь жену куда приятнее, чем рабыню.

Снова прерываю его потоком ругательств на всех известных мне языках.

Он встаёт и без предупреждения начинает драть плетью настолько больно, что я теряю дар речи. Не переставая лупцует мой зад минуты две; от боли я начинаю визжать как дикая свинка. Добившись визга, он усмехается, садится в кресло.

— Ты думала, это будет театр? Сегодня всё по-настоящему, моя малышка. Или мартышка, как тебе больше нравится? И подумай, когда и как ты расскажешь девочкам из Натальиного салона про эту порку.

— Ты охуевший осёл! — кричу ему, едва оправившись от боли.

— Дорогая, неужто в тебя вселился шайтан, побуждающий к грехам, ошибкам и прочим непотребствам? Пеггинг, алкоголизм — это от него? Моей женой овладел шайтан?! — восклицает Энди.

Понимаю, что он глумится. И мстит за ту порку, что я устроила ему в Натальином салоне в присутствии девочек.

— Ладно, успокойся, любимая, — говорит Энди, перебирая хвосты плётки, — возможно, не шайтан вселился в тебя, а всему виной твоя глупость. Попробуй правильно ответить на мои вопросы.

— Какие ещё вопросы? — пытаюсь отвертеться.

— Вопросы, моя радость, стары, как мир. Когда ты поймёшь, что твоё место у моих ног? Когда ты признаешься в этом своим полоумным леди и мистресс?

— Пошёл ты!.. — ору я.

Он встаёт и снова сечёт меня по заду. Долго, крепко. Я рыдаю уже без притворства. Понимаю, что его остановит только моё полное подчинение. Сквозь слёзы кричу, что буду послушной женой. Для убедительности добавляю:

— Sorry, honey! Sorry!!!

— Молодчина! Так-то будет ладнее, — произносит он и прекращает порку.

Чтобы я лучше поняла, добавляет на английском:

— You are my property! Forever!

Я всхлипываю от боли в ягодицах. Говорю, что всё поняла, что хочу его до безумия. Энди отвязывает от скамьи мои ноги, только ноги. Я широко раздвигаю их. Судорожно он расстёгивает молнию на брюках и, не снимая одежды, берёт меня сзади. Балдею от роли жены-рабыни, которую любит её господин.

Потом, как это бывало и прежде, Дженни посетит грусть и чувство одиночества. Но сейчас мне хорошо. И нечего стыдиться признать это, — мысленно втолковываю я той женщине, которую вижу каждый день в зеркале нашей гостиной. Рабство, по сути, — часть жизни; мне оно нравится. От некоторых пристрастий избавляет лишь смерть.

Вместе с леди Евой я сижу за столом в гостиной у себя дома. Перед нами бутылка «Xenta» и две маленькие рюмки, куда абсент периодически перекочёвывает. Ещё на столе имеется открытая коробка шоколадных конфет «Ассорти» и мой любимый prison strap. Картинка не совсем в стиле Дали, однако сей натюрморт мне очень даже по вкусу.

Мы ждём, когда Энди явится домой после работы.

— Иногда мужчину надо опасаться больше, чем укуса змеи, — говорит Ева и испытующе смотрит на меня. Я с этим не очень-то согласна, но молчу.

— А как бы ты хотела? Мужики такие гады! — восклицает Ева. Потом, пригубив рюмку с абсентом, она уточняет: — Инстинкты превращают мужчин в форменных зверей. Но как сладко бывает, когда укрощаешь этих животных, и они становятся твоей собственностью. Есть много разных приёмчиков, например клетка для мужчин. Я держу такую у себя дома.

Не успеваю ответить; слышу, как поворачивается ключ в замке входной двери — это пришёл Энди. Иду встречать.

— Привет, барышням! — восклицает мой муж, завидев в гостиной леди Еву и бутылку абсента. — Закон тяготения действует всегда. Знаете, что было причиной его открытия?

Чуя подвох, я предусмотрительно молчу. Ева утвердительно кивает и говорит про яблоко, упавшее на голову Ньютона.

— Всё было не так! — торжествующе заявляет Энди. — Истинная причина кроется в чёрной кошке… — Энди делает паузу и долго смотрит на длинные чёрные волосы Евы, на её лицо, словно та и является той самой чёрной представительницей семейства кошачьих. — Ньютон собрался по делам в город и уже вышел из дома, но дорогу ему перебежала чёрная кошка, — Энди опять бросает недвусмысленный взгляд на черноволосую сексапильную Еву, та хихикает.

По-моему, между ними устанавливается взаимное притяжение; что ж, тем лучше, — думаю я. Для мужчин внешность женщины — это мёд, завлекающий в улей.

— Дальше всё просто, — продолжает Энди, — Ньютон никуда не поехал, вернулся домой, пошёл в сад, там на него упало яблоко, и он придумал то, что теперь называют всемирным законом. Но первопричиной открытия была всё-таки чёрная кошка, — повторяет Энди и пожирает глазами Еву.

Когда речь заходит о важном деле, я стараюсь, чтобы человека ничто не отвлекало. Вот и сейчас я ухожу в тень и даю Еве возможность исполнить задуманное.

— Энди, — произносит Ева, — ещё в Библии сказано, что ценность достойной женщины выше бриллиантов. Не всякому удаётся встретить её на своём пути.

— Её, это ценность? — ёрничает мой муж.

— Её — это значит достойную женщину, — усмехается Ева и заговорщицки смотрит на меня. Что не ускользает от мужа.

— В Священном писании сказано, что недовольная и вечно ревнивая жена — острее змеиного зуба, — продолжает глумиться Энди.

Тут уж я не выдерживаю и кричу ему, что ничуть не ревнива, а просто хочу, чтоб сосуд нашей семейной жизни не разбился вдребезги. У Энди мои слова про сосуд вызывают саркастическую усмешку, отчего я злюсь ещё больше. Очень стараюсь сдержать гнев.

— Можешь весь сегодняшний вечер провести с Евой, — сообщаю мужу голосом сладким, как мёд, — я этого очень даже хочу.

— Дорогая, намедни ты говорила, что правду нельзя заменить ничем. Сейчас как раз тот самый случай. К тому же правда не может быть ругательством.

— И что? — восклицаю я, теряя терпение.

— Не хотелось тебя огорчать, да ещё в присутствии леди Евы, но ты похожа на слабоумную, плохо выдрессированную мартышку, — заявляет он. — Ещё я слышал, что не рекомендуют садиться на лошадь без уздечки: не известно, куда эта скотина помчится.

Увидев недоумевающий взгляд Евы, он спохватывается:

— Любезные дамы, считайте, что это была аллегория.

Русский осёл! Дрессировку устроим тебе мы, и уздечку тебе выберем! — мысленно говорит Дженни сама себе. Вслух, в окружающее пространство, я угрожающе ворчу:

— Иногда муж просто напрашивается, чтоб его выпороли.

Ева громко смеётся, продолжает мою мысль:

— Потому-то профессию мистресс никогда не упразднят, и без работы я не останусь.

Энди переводит взгляд с Евы на меня и злобно выговаривает:

— Я начинаю думать, что дьявол сидит в женщине постоянно. Изгнать его можно только с помощью пресловутого нефритового стебля, и то лишь на время. Не так ли, дорогая?