В 1994 году была развязана первая чеченская война, которая закончилась странным перемирием в 1996 году. А через три года началась вторая чеченская кампания, которая длилась с 1999 по 2010 год. Все это смутное время шла беспредельщина и откровенный произвол на всех уровнях, продавались земельные участки не только муниципальной собственности, но и Министерства Обороны.

В Зеленогорском военном Доме отдыха Ленинградской военно-морской базы ночью сгорает столовая странным образом, только по периметру, вдоль стен. Шесть картин из запасников Эрмитажа, висевших в столовой, таким же странным образом исчезают, «сгорев» в странном пожаре. Никакой реакции со стороны командования медицинской службы Ленинградской военно-морской базы, в ведении которой находился Дом отдыха, не наблюдалось, хотя о странном пожаре и пропаже картин в газете «Новый Петербург» были опубликованы две мои статьи. Прошел месяц после выхода последней, третьей, статьи в газете «Новый Петербург». Тишина, никто-ничего, гробовое молчание. Даже подумал, что всем безразлична судьба шести шедевров Эрмитажа. Но я ошибался, мои статьи тихо прошлись по Петербургу. Мне позвонили Михаил Иванович Яровой с Владимиром Алексеевичем Алексеевым, ветераны военной медицины, поздравили с выходом статей и предупредили, что начальник Ленинградской военно-морской базы Шурга Тимофей Ярославович очень недоволен этим фактом.

Дом отдыха готовили к банкротству, а территорию — к продаже каким-то зарубежным олигархам. Старики и подсказали, что Шурга вывез из Дома отдыха «сгоревшие» люстры, ковры и другое имущество и хранит их на складе НЗ у майора медицинской службы Пивня (по-русски Петухов). Другую часть Тимофей Ярославович передал на хранение в Кронштадтский госпиталь Рябчуку. В ту же ночь позвонил Пивень и, смеясь, доложил, что Шурга только что на двух «Камазах» вывез из его склада спрятанные у него вещи в неизвестном направлении, ругаясь нецензурно в мой адрес. А утром следующего дня разлетелась новость: ночью сгорел деревянный склад в Кронштадтском госпитале, где хранилась часть вещей, вывезенных из Зеленогорского Дома Отдыха. Начали следы заметать.

В 2010 году мне в Северную Осетию вдруг позвонил Андрей Кирилов, мой старый приятель, и рассказал, что история о «сгоревших картинах» из Зеленогорского Дома отдыха имеет продолжение. Оказывается, часть картин обнаружилась в Лондоне на аукционе, и они сейчас в распоряжении частных коллекционеров. На тот момент Андрей еще работал в особом отделе Балтийского флота. Я сказал ему, что с картинами можно попрощаться навсегда, хотя непосредственные виновники хищения спокойно проживают в Ленинграде. Так оно и вышло.

Как-то в конце декабря 1996 года, около шести часов вечера, возвращался домой из поликлиники по своему устоявшемуся маршруту. На улице было морозно, а я забыл перчатки дома, пальцы на руках замерзли и просили тепла, но руки в карманы шинели не засунешь. Нельзя морскому офицеру руки в карманах держать, уставом морским не разрешается, как и ношение зонта в дождь. Приходилось терпеть, но в дороге мне еще десять-пятнадцать минут дефилировать, а мороз стал крепчать.

Дошел до конца улицы Советской, когда обратил внимание на двухэтажное строение, вернее, на освещенное окно на первом этаже, затем машинально скользнул взглядом по вывеске, висевшей на стене рядом с массивной дверью учреждения. И с окончательно сформировавшимся решением направился к двери библиотеки, ибо вывеска обозначала именно ее, график работы определял закрытие учреждения в 20.00. Открыл массивную дверь и вошел внутрь. Как же здесь было тепло. Большие чугунные батареи, явно дореволюционные, создавали зону комфорта в фойе библиотеки. Положил руки на батарею и сразу же одернул, она была невыносимо горячая. Сверху вдруг послышался строгий, но приветливый женский голос:

— У нас своя котельная на газе, книги сырость не любят, поэтому мы поднимаем температуру воздуха в помещениях зимой до тридцати градусов. А Вы к нам погреться или в читальный зал? Мы закрываемся через два часа. Поднимайтесь наверх, я Вас чаем с вареньем угощу, это все же лучше, чем у батареи стоять. Я заметила, как Вы мое окно разглядывали с улицы…

Сквозь зубы весело усмехнулся ее наблюдательности. Затем решительно стал подниматься, стремительно преодолев десять ступеней, и оказался перед входом в читальный зал, рассмотрев за застекленной дверью, что он был весьма емким, учитывая ровные ряды столов, стоящих в шахматном порядке. Два ряда шли вдоль стен и один-по центру, на полу между столами-ковровые дорожки, и на каждом столе размещалась настольная лампа. Уютно и тепло, что, наверняка, в первую очередь и прельщало кронштадтских читателей. Налево от входа в читальный зал находился кабинет директора библиотеки, на это указывала закрепленная на двери аккуратная табличка из латуни. Кабинет был небольшой, но и не маленький. Слева у стены стоял письменный стол, а к нему примыкал еще один стол и четыре стула. Судя по количеству стульев штат — состоял из трех-четырех человек. Сидя за чаем с хозяйкой кабинета, мы и познакомились. Звали заведующую библиотекой, она же директор, Виктория Владимировна Гессель, незамужняя девушка лет тридцати, с явно нерусскими чертами лица. Светлый слегка завивающийся волос, продолговатое бледное лицо с прямым носом и голубыми глазами с обесцвеченными ресницами- ну вылитая шведка или норвежка. И, как аксессуар, прямоугольные очки в тонкой оправе, которые завершали композицию ее красивого лица. И сейчас, сидя напротив, она откровенно, оценивающим взглядом разглядывала меня, ничуть не смущаясь, угощала чаем с брусничным вареньем и печеньем.

— Предки Ваши не шведы ли были? — спросил ее откровенно и с любопытством, — ростом вроде Вас бог не обидел, а лицом схожи с жителями Скандинавии. Не из дворянского ли сословия будете, сударыня? В Кронштадте до революции морские офицеры сплошь и рядом были выходцы из дворян Западной Европы. Я иногда такие редкие фамилии в поликлинике слышу: Бриль, Мейке, Стессель, Рошаль…, которые ранее и не встречал, так что, Виктория, колитесь и сознавайтесь. Кто Вы, доктор Зорге?

Мы беседовали более часа, она великолепно разбиралась в библиотечном деле и весьма неплохо — в мужской психологии. Заметив, что меня интересует история участия кронштадтских матросов в революционных событиях в октябре 1917 года, а также возникновение и подавление кронштадтского мятежа в 1921 году, она вышла из кабинета и вскоре принесла из архива материалы, которые при беглом знакомстве оказались мне совершенно незнакомы и вызвали неподдельный интерес. Наличие таких раритетов в архивах Кронштадта вызвало нескрываемое удивление. Откуда в провинциальной библиотеке такое богатство?!

Виктория вновь ненадолго удалилась, а когда вернулась, в ее руках я заметил книгу с обложкой светло-коричневого цвета, где-то на шестьсот страниц. Протянув ее мне, стала внимательно наблюдать за моей реакцией. На обложке было написано: «Судебные процессы над правотроцкистским блоком в 1937 году», а сверху стоял штамп ДСП (для служебного пользования). Я обомлел от того, что впервые держал в руках материалы суда над целой группой троцкистов, да и каких выдающихся: Бухарин Николай Иванович, Рыков Алексей Иванович, Пятаков Георгий Леонидович, Сокольников Григорий Яковлевич, Радек Карл Бернгардович, Серебряков, Леонид Петрович, Лившиц Яков Абрамович, Муралов, Николай Иванович, Дробнис Яков Наумович, Богуславский Михаил Соломонович, Князев Иван Александрович, Ратайчак Станислав Антонович, Норкин Борис Осипович, Шестов Алексей Александрович, Строилов Михаил Степанович, Турок Иосиф Дмитриевич, Граше Иван Иосифович, Пушин Гавриил Ефремович, Арнольд Валентин Вольфридович. Они обвинялись в том, что, будучи активными участниками антисоветской подпольной троцкистской организации, совершили преступления, предусмотренные ст. ст. 58-1а, 58-8, 58-9 и 58–11 Уголовного Кодекса РСФСР (госизмена).

А вот и военные маршалы, готовившие антисталинский переворот. Закрытое заседание Специального судебного присутствия Верховного Суда СССР по делу состоялось 11 июня 1937 года. Все подсудимые были признаны виновными и расстреляны немедленно по вынесении приговора.