Вся процедура на следующий день прошла без сучка и задоринки, то есть без каких-либо осложнений. Катя была безмерно счастлива, что все так благополучно завершилось. Подлужная впоследствии рассказала мне, что держалась она молодцом. Да я и сам чувствовал правильность совершенного. Но что-то подсказывало, что я обязан поставить в известность маму Кати, я и сделал это, правда, спустя два месяца после описанных событий. Во-первых, Катя к тому времени полностью восстановила свое здоровье и пришла в себя после сильнейшего стресса, а это уже была индульгенция для меня со стороны Татьяны Львовны, мамы Кати. Во-вторых, мое вмешательство было несомненно оправдано результатом моих действий и прошедшим временем, ибо родители и их дочь избежали огласки и позора.

Поэтому набравшись мужества, я зашел к ней в администрацию местного самоуправления города Кронштадта, что находилась на проспекте Ленина. Татьяну застал в кабинете одну, она была рада моему приходу и довольно приветливо меня встретила. Я дружил с папой и мамой Кати и нередко бывал у них в гостях. Учтиво поздоровавшись, присел напротив и потихоньку в хронологическом порядке начал неторопливо излагать ей все события, связанные с ее дочерью от начала до конца. За все время моего монолога она не разу меня не перебила и не задала ни одного вопроса. В конце я обозначил все лица, которые были информированы о происшедшем или были непосредственными участниками мероприятий по восстановлению Status quo — «возврата к исходному состоянию». Мертвенная бледность растеклась по ее лицу и сохранялась все время пока я говорил. Наконец, я замолчал. Таня сидела с закрытыми глазами, опершись головой на руки, и горькие слезы стекали по ее щекам. Через минуты две, взяв себя в руки, спросила:

— Как думаешь, родители мальчика в курсе этого?

— Сложно сказать, мальчик мог им ничего не рассказать, или же, испугавшись, наоборот поставил их в известность. Думаю, что сейчас поднимать шум и предъявлять какие-либо претензии к родителям будет излишне, они могут предать огласке происшедшее, а это не в твоих интересах. И особенно для Кати. Смотри сама, о содеянном знает ограниченное количество лиц, и нежелательно дальнейшее распространение информации. И еще тебе отлично известно, что общество всегда осуждает в первую очередь девушку, а не парня…

Уходил от Татьяны Львовны с каким-то облегчением, понимая, что влез в чужие семейные дела, но не мог поступить иначе, ибо выбрал из худшего лучший вариант. Я и сейчас считаю, что, верно, поступил. А если, допустим, был неправ, зачем Холодова и Подлужная стали бы помогать Кате Смирновой!

С тех событий прошло двадцать шесть лет. Я давно проживаю в Северной Осетии. Мой сын работает в закрытом бюджетном учреждении во Владикавказе, и по роду служебных обязанностей нередко выезжает в командировки. Вот и недавно он вернулся из очередной командировки в первопрестольную, то есть из Москвы. И надо же такому случиться, что на Красной площади совершенно случайно столкнулся с Катей Смирновой. Она теперь живет в столице, и у нее двое детей. Между прочим, расспрашивала обо мне. Тимур ей рассказал, что я не работаю, вышел на пенсию. Она просила передать мне привет.

Неторопливой походкой я шел по улице Джанаева в направлении проспекта Мира — этот район когда-то считался центром Владикавказа, как вдруг неожиданно услышал мужской голос, явно обращенный ко мне:

— Извините, уважаемый, Вас не Руслан зовут? Вы в Кронштадте не были начальником поликлиники?

Обернувшись на голос, обратил внимание на стоящего в открытых дверях магазина верхней одежды мужчину лет пятидесяти с залысинами и в форме охранника.

— Да, меня зовут Руслан, и я был начальником кронштадтской военной поликлиники, но это было давно.

— Заур Хугаев, — представился мужчина с залысинами, — я был призван матросом в 1995 году в Кронштадт, где проходил службу в четвертом учебном отряде, когда мы с Вами познакомились. Вы меня еще пригласили в поликлинику, и врач стоматолог Тамара Георгиевна лечила мне зубы по Вашему распоряжению.

Был весьма удивлен тому, что он вспомнил, как звали мою бывшую подчиненную Талалаеву — зубного врача кронштадтской поликлиники. Вспомнить же его самого не смог, как не напрягал память, но было приятно встретить бывшего матроса Кронштадтского гарнизона и тем более-земляка. Мы поговорили минут десять в кругу его друзей охранников, к нам присоединились женщина и мужчина в идентичной форме, вероятно, из той же охранной фирмы. Приятно пообщавшись с ними, продолжил свой путь, находясь еще некоторое время под впечатлением неожиданной встречи. Несколько раз я пытался вспомнить матроса, но все усилия были напрасны.

Но вот вечером, находясь уже дома, понял, что неправильно вспоминаю. Я пытался вспомнить матроса тридцатилетней давности, срисовывая его с лица взрослого мужчины, а не того восемнадцатилетнего юношу, и как только я переключился в 1995 год, все стало на место — то есть образ худенького матроса Хугаева мгновенно всплыл в памяти. Но если вспоминать события того года, все же лучше пользоваться хронологическим порядком, а не эмоциями и сумбуром.

В 1995 году полным ходом шла первая чеченская война или, как у нас официально говорили в средствах массовой информации, «операция по восстановлению конституционного порядка в Чечне». Помню основные сводки, передаваемые по телевидению: штурм Грозного, начавшийся в декабре 1994 года и продолжавшийся четыре месяца, установление контроля над равнинными районами Чечни в марте того же года, установление контроля над горными районами Чечни в июне 1995 года, и, наконец, как венец всего этого безобразия — террористический акт в Будённовске в июне 1995 года.

От Владикавказа до Грозного — сто километров, до Назрани, столицы Республики Ингушетия, — всего десять. Трасса федерального значения проходит через Кабардино-Балкарию, Северную Осетию, Ингушетию, Чечню, и все войска двигались именно по ней, прямехонько в зону боевых действий.

А тут в Кронштадте на удалении двух тысяч километров вроде как тишь да гладь, да божья благодать, но это иллюзии. Я сидел за письменным столом в кабинете, когда, постучав в двери, вошел высокий парень в матросской форме. Попросив разрешение войти, поздоровался и неожиданно перешел на ингушский язык:

— Старший, слышал, что ты ингуш, поэтому зашел представиться. Руслан Алиев меня зовут, из Назрани. Получается, мы одной фамилии, они вроде похожие.

Ну, ты, братец, хватил. Фамилии — то разные в любом случае. Но какой напор и нахальство! Экземпляр явно привлек мое внимание своим интересным подходом. Но в любом случае этот матрос меня весьма удивил и развеселил. Вышел из-за стола ему навстречу. Отвечаю ему на его родном языке, что я не ингуш, а осетин. Язык знаю потому, что пять лет прожил в Нижнем Малгобеке (Новом городе). Но судя по выражению лица, он мне особо не поверил. Ну и ладно. Расспросил его о службе, под началом кого служит, есть ли проблемы, и чем я могу помочь. Он попросил моего содействия, чтобы его оставили служить в четвертом учебном отряде, ибо не умел плавать и абсолютно не переносил морскую качку.

Матросы, прошедшие обучение на шестимесячных циклах, затем распределялись на корабли четырех флотов Советского Союза. В Кронштадте существовала мощная система подготовки классных специалистов. Готовили их в двух учебных отрядах: «четвертом» — в/ч 49357 и в «трех девятках» — в/ч 09990. Каждые полгода они выпускали по две тысячи корабельных классных специалистов на флот. На военных кораблях пять боевых частей (БЧ) и четыре службы, и это построение незыблемо с момента появления в Русском флоте кораблей на винтовой тяге. Боевые части: БЧ -1 — штурманская, БЧ -2 — ракетно-артиллерийская, БЧ -3 — минно — торпедная, БЧ -4 — связь, БЧ -5 — электромеханическая. Службы: медицинская, химическая, радиотехническая и боцманская. Матросов обучали полгода по этим специальностям, и затем уже на кораблях флота они дорабатывали знания и практические навыки еще два с половиной года, доводя их практически до автоматизма. В каждом учебном отряде была команда обеспечения, и Алиев просил меня оставить его служить в этом подразделении, думаю, он просто не переваривал морскую стихию.