Янтарный кабинет был отправлен в служебные покои Летнего дворца, где долгие годы лежал несобранным в подсобных помещениях, в так называемых «людских покоях». Здесь он находился до 1743 года, пока у императрицы Елизаветы Петровны не возникла идея убрать Янтарным кабинетом покои нового Зимнего дворца.

Но в 1755 году императрица распорядилась вновь перевезти Янтарный кабинет – теперь уже в Царское Село, где отстраивалась летняя резиденция русских монархов. Во исполнение царского распоряжения 76 специально подобранных гвардейцев, силачей и аккуратистов, отправились в пеший поход из Петербурга в Царское Село. Они попарно несли носилки, на которых лежали ящики с убранством кабинета. Неспеша двигались солдаты, шесть дней затратили они на переход в 25 верст, но в конце концов в целости и сохранности комната была доставлена на место.

В своем первоначальном виде, как уже указывалось выше, подарок прусского короля представлял отдельное панно площадью около 55 квадратных метров, покрытое мозаикой из кусков натурального янтаря различных оттенков. При расположении панно в зале Царского Села, который был в шесть раз большего размера, чем в прусском помещении, перед Варфоломеем Растрелли встала очень непростая задача. Но гениальный архитектор прекрасно справился с ней, введя в отделку золоченую деревянную резьбу, зеркала и мозаичные картины из агата и яшмы. Таким образом, был создан праздничный зал изысканной красоты. Пребывание в этом зале (благодаря целительной силе янтаря) воспринималось современниками как величайшее наслаждение, как гармония плоти и души…

Для исправления и починки Янтарной комнаты был приглашен и итальянец Александр Мартелли, который воспринял эту работу как великую честь для себя. Он подписал контракт об «исправлении» кабинета и обязался поставить на место все отпавшие детали, дополнить недостающие новыми и собрать кабинет в указанное императрицей Елизаветой время. Работа итальянского мастера оценивалась в 600 рублей, что по тем временам являлось целым состоянием.

В. Растрелли и А. Мартелли составили план реконструкции Янтарного кабинета. Многие детали (например, зеркальные пилястры) надо было изготавливать заново. Российские заводы не могли тогда выполнить такой заказ, и стекла пришлось заказывать во Франции – 52 стекла по 48 рублей каждое. Появились в Янтарном кабинете и новые детали отделки, например, четвертая янтарная рама, изготовленная в Кенигсберге и присланная Елизавете в подарок следующим прусским королем – Фридрихом II.

В Царском Селе под руководством В. Растрелли кабинет и превратился в знаменитую Янтарную комнату. В ней должны были иначе, чем в Зимнем дворце, размещаться янтарные панно, и поэтому пришлось добавить зеркала в белых с золотом подзеркальниках и золотые бра. Их сделали русские мастера Иван Копылов, Василий Кириков и Иван Богачев. Кроме того, Растрелли ввел дополнительные пилястры, которые чередовались с картинами, а поверх них он спроектировал резной золоченый фриз. Были изготовлены и расписаны под янтарь новые панели, впоследствии замененные натуральными самоцветами.

Для постоянного хранения шедевра и поддержания его в хорошем состоянии из Пруссии был приглашен Ф. Роггенбук – янтарных дел мастер. В 1758 году он занял специально учрежденную должность хранителя Янтарного зала. По существу он (вместе со своим сыном Иоганном и учениками) был автором всех работ, которые выполнялись в Янтарной комнате с этого времени. Только к 1770 году Янтарная комната окончательно приобрела свой законченный вид и стала одним из главных украшений Екатерининского дворца.

Французский поэт-романтик Т. Готье, впервые увидевший Янтарную комнату в середине XIX века, писал о ней: «Мы будем говорить о Янтарной зале. Это совсем не так, как в «Тысяче и одной ночи» или в волшебных сказках, когда архитектура дворцов доверена волшебникам, гениям и джиннам; дворцов, в которых мы видим залы из бриллиантов, рубинов или других драгоценных камней, обычно считаемых сокровищами. Здесь слово «янтарная зала» является выражением не поэтической гиперболы, а реальной действительности.

Это не тесный будуар или маленький кабинет, но комната довольно больших размеров, с трех сторон сплошь отделанная от пола до фриза янтарной мозаикой. Глаз, не привычный видеть янтарь в таком количестве, захвачен и ослеплен богатством и теплотой тонов, которые пробегают всю гамму, – от пылающего топаза до светло-лимонного. Золото резьбы кажется тусклым и фальшивым на фоне янтаря, особенно тогда, когда солнце освещает стены и проникает своими лучами в прозрачные прожилки янтаря».

Вечером дневной свет, заливавший всю комнату через широкие окна, сменялся огнем сотен свечей, тысячекратно отраженных зеркалами. Именно сочетание света и янтаря придавало праздничному залу в Екатерининском дворце особую прелесть. На свету начинали играть мозаичные стены, игра света продолжалась в янтарных рельефах, открывая их глубину и пластичность, их живую и одухотворенную красоту.

Около 200 лет Янтарная комната сохранялась почти без изменений. Но, когда в сентябре 1941 года последний отряд бойцов, оборонявших Царское Село, отошел на Пулковские высоты, она была еще не демонтирована. И вывезти ее не успели.

Фашисты ободрали Екатерининский дворец буквально как липку: со стен срезали шелковые обои, выломали наборные паркетные полы, сняли и увезли двери. Специальные команды тщательно отбирали и отправляли в рейх бесценные музейные сокровища. Среди них была и Янтарная комната, которую вывезли в конце 1941 года в столицу Восточной Пруссии – город Кенигсберг. С тех пор она пропала…

В 1701 году на руднике, расположенном на берегу реки Кришны, раб-индиец нашел необыкновенно большой алмаз. В состоянии крайнего изумления он поднял его и нерешительно начал оглядываться вокруг: за ним никто не наблюдал. Тогда невольник опять положил алмаз на то место, откуда взял его, а место находки пометил. Потом подневольный индиец нанес себе глубокую рану на бедре, но надсмотрщик все равно заставил его работать дальше, хотя и дал ему кусок полотна для перевязки.

Когда наступил вечер, раб спрятал алмаз под повязку и в ту же ночь отправился к берегу моря. Там он встретил одного английского шкипера и открыл ему свою тайну – взамен за обещание помочь ему освободиться от рабства. Еще за камень индиец попросил небольшой денежный задаток, чтобы можно было прожить первое время.

Заманив невольника на корабль, англичанин отнял у него алмаз, весивший 410 каратов, и продал его купцу Джамхунду – крупнейшему в то время на Востоке торговцу драгоценными камнями. А невольника-индийца, выйдя в открытое море, шкипер попросту выбросил за борт. Но полученные деньги вору-матросу не пошли впрок: быстро промотав их, он впоследствии повесился.

Купец Джамхунд в свою очередь продал драгоценный камень – за 20,4 тысячи фунтов стерлингов – сэру Томасу Питту (отсюда первое название алмаза – «Питт»), губернатору крепости Сент-Джордж. Однако у сэра Питта было темное прошлое: прежде, чем стать губернатором, он был пиратом. И если губернаторство бывшие дружки ему еще как-то могли простить, то приобретение алмаза в 410 каратов – никогда.

Когда в 1710 году сэр Питт возвратился в Англию, слух о приобретенном им алмазе уже достиг ушей лондонских директоров Ост-Индской компании. Бывший губернатор почти сразу же вынужден был вести жизнь скрытую и уединенную. Он не расставался с алмазом, и каждый раз, когда раздавался стук в дверь, был начеку. Ему никогда не доводилось провести две ночи подряд под одной крышей, и он никогда не оставлял известий о местах своего пребывания, постоянно меняющихся.

А слухи о том, что сэр Томас Питт приобрел алмаз нечестным путем, продолжали распространяться. Чтобы хоть как-то оправдаться, он описал всю операцию купли-продажи, проведенную с Джамхундом, в «Европиен мэгэзин».

Томас Питт понимал, что охотники за алмазом не оставят его в покое. Но однажды ему удалось тайно проникнуть к ювелиру, который согласился огранить камень. Работа продолжалась два года, и вот на ладонь владельца, сверкая совершенными гранями, лег бриллиант. Ничего более прекрасного до этого сэр Питт не видел, но ему нужны были деньги и спокойная жизнь. Ювелир связался с парижским дельцом Джоном Лоу, и тот предложил бриллиант регенту Франции герцогу Орлеанскому.