Вдруг из кабины выскочил летчик. Высокий, стройный, с орденом Красной Звезды. Он потряс за плечо того человека, который уснул, привалившись к Тогойкину, и увел его к себе.

Иванов легонько толкнул молоденького паренька и, сказав: «Губин, Вася, иди», кивком головы указал ему в сторону кабины.

Паренек с едва пробившимся пушком на верхней губе вскочил и, по-журавлиному перешагивая своими длинными ногами через тюки, скрылся в кабине.

Тогойкин поднялся, решив пройти к своему месту, а по пути разбудить девушек. Он уже протянул к ним руку, но Иванов сильным рывком за рукав остановил его и отрицательно замотал головой. Тут Николая вдруг так качнуло, что он невольно попятился и уселся на пол. Он попытался вскочить, но упал на колени. Поднимаясь и падая, он все-таки добрался до своего места, навалился грудью на сиденье и наконец сел нормально.

Самолет, казалось, то глубоко вздыхал, то вдруг захлебывался и стремительно снижался. Мотор задыхался, что-то трещало, будто машина продиралась сквозь сухой кустарник.

Тогойкин хотел обернуться и посмотреть на своих попутчиков, но в это время за окошком черными тенями замелькала таежная чаща. Только было он подумал, что они прилетели в Олекминск, как самолет внезапно вздрогнул всем своим телом, качнулся вправо, качнулся влево, снова вправо и снова влево, потом выправился, свободно вздохнул, взвился вверх, пробил черную тучу и вынырнул на неоглядный простор света и воздуха. И опять почему-то ринулся вниз, потом взмыл вверх и стал вдруг бросаться из стороны в сторону, словно желая стряхнуть с себя какую-то тяжесть. Затем последовало несколько мощных рывков, самолет резко задрал кверху нос и начал проваливаться в тьму плотной черной тучи.

Послышался пронзительный женский крик. Обе девушки, обняв друг друга, тщетно пытались подняться на ноги. Снова черными тенями замелькали верхушки деревьев. Раздался оглушительный треск…

Больше Тогойкин ничего не помнил…

«Ти-и-ин! Ти-и-ин!» Откуда эти долгие, протяжные, тонкие звуки? Нет, это не в ушах звенит, а где-то в глубине мозга. Но вот уже звенит не так протяжно и не так тонко, а часто и резко, напоминая скорее не звон, а тиканье часов: «Тик-тик-тик!» И вдруг все прекратилось. Тогойкин очнулся.

Оказалось, что он лежит лицом вниз на чем-то мягком и зыбком. Отпихиваясь от чего-то локтями, раскидывая что-то руками, он повернулся на спину и сел. Держась неизвестно за что, он встал на ноги и огляделся. Передняя часть самолета исчезла, будто ее напрочь отпилили. Кажется, смотришь из глубины пещеры в жутко зияющую впереди дыру. Все кругом завалено неизвестно откуда взявшейся паклей. Вот, значит, что было в тюках, обшитых рогожей. Видно, самолет крепко ударился брюхом, потому что окна, некоторые целиком, а другие до половины, зарылись в снег.

Тогойкин устремился к свету и чуть было не наткнулся на торчащую из какого-то хлама руку. Одной рукой он схватил эту руку, будто она была протянута ему для приветствия, а другой начал отгребать в сторону паклю.

Освобожденный от навалившегося на него груза, Коловоротов довольно легко поднялся на ноги, но, сделав шаг к скамье, чуть было не упал. Тогойкин подхватил его, довел до скамьи и усадил. Тут он увидел Дашу Сенькину. Она, верно, только очнулась. Глядя куда-то мимо Тогойкина, Даша ощупывала вздыбившуюся возле нее паклю и порывисто звала: «Катюша! Катя, Катюша!»

И Катя в самом деле поднялась на зов подруги, и девушки бросились друг к другу в объятия.

Тогойкин выскочил наружу, его шатало. Он шагнул к ближнему дереву и крепко обхватил его. Николая трясло, дрожь пробирала его от пальцев ног до головы. И что-то душило… Он все плотнее прижимался к дереву, стараясь как можно глубже дышать. Неизвестно, сколько времени он простоял так. Но дрожь постепенно прекратилась и спазмы перестали душить. С величайшей осторожностью, словно боясь взлететь, Тогойкин стал разжимать руки, потом обеими ладонями резко оттолкнулся от дерева. Правда, он споткнулся и упал, ударившись спиной о другое дерево. Но дышать ему стало легче. Николай встал, широко расставив ноги.

О, как прекрасно!.. Как хорошо стоять ногами на земле, вдыхать запах чистого снега, глотать холодный воздух…

Круша при падении деревья, самолет врезался в лиственничный лес. Встревоженные поползни со щебетом лазали вверх-вниз по деревьям. Вон поблизости небольшая поляна.

Тогойкин направился туда по нехоженому снегу, решив, что нужно как можно скорее разжечь костер. Шагах в ста он увидел искореженную переднюю часть самолета.

– Коля! Коля… – Тогойкин быстро обернулся. Это Катя Соловьева зовет его обратно. – Иди скорее!..

Тогойкин вернулся.

– Ты почему же это уходишь? – с негодованием встретила его Даша Сенькина. А сама, видно, даже не замечала, что слезы у нее ручьем льются. И еще она непрестанно проводила гребенкой по волосам.

Тогойкин почему-то почувствовал себя виноватым.

– Да вот… хотел было костер разжечь…

– Какой еще костер?.. Разве ты не видишь, какая стряслась беда?

Тихо подошла Катя, взяла из рук Даши гребенку и положила ее к себе в карман. А та, очевидно не заметив этого, продолжала уже рукой гладить по волосам.

В углу что-то зашевелилось. Обе девушки одновременно бросились туда, и, когда откинули паклю, под ней оказался капитан Фокин. Лежа на спине, он взмахнул рукой с растопыренными пальцами и пронзительно вскрикнул. Девушки отпрянули. Капитан застонал, потом явственно произнес:

– Умираю!.. Скорую помощь!..

Тут подскочил Тогойкин, поднял на руки стонущего капитана, уложил его на скамью и, отойдя, заглянул в лицо Коловоротову, молча сидевшему с низко опущенной головой.

– А-а! – вдруг удивился встрепенувшийся Коловоротов и, обхватив Тогойкина за поясницу, крепко прижался к нему лицом. – Ты здесь, оказывается? Надо собрать людей… А где летчики?..

– Они там… – Тогойкин разжал руки старика и выскочил наружу, крикнув на ходу: – Девушки, за мной!..

Тогойкин вертелся возле кабины и дергал дверь, но она не поддавалась. Не зная, что предпринять, он топтался в нерешительности. Тут как раз подбежали Катя и Даша. И вдруг они все услышали, будто кто-то скребется там, внутри кабины. Девушки вскрикнули и прижались к двери. Тогойкин тоже приник к помятой и искореженной двери, стараясь в щелку разглядеть, что там происходит.

С той стороны прижался к двери Вася Губин. Он стоял на коленях, пытаясь, наверно, выбить ее плечом. А за ним лежал человек. На лицо его был накинут красный платок.

– Отойдите! – крикнул Тогойкин девушкам.

Обеими руками он взялся за ручку, уперся ногой в стенку и с силой дернул. Дверь соскочила. Губин пронзительно вскрикнул и плюхнулся ничком в снег. Тогойкин заскочил в кабину и в ужасе застыл перед человеком, лицо которого было наполовину прикрыто содранной с его головы кожей. Вот тебе и красный платок… Медленно, пятясь задом, Николай вылез из кабины.

Губин стоял, перекосившись на один бок, словно держал в руке невероятную тяжесть.

– Бортрадист Попов, – шепнул, не выпрямляясь, Губин, хотя Тогойкин и не спросил его про лежащего человека.

– Вынесем!

– Давай!..

Губин нелепо вскинул вверх голову, выпрямился и первым влез в кабину.

Подхватив под мышки человека, голова которого представляла собой кровавое месиво, Тогойкин осторожно стал пятиться к выходу. Губин обвил одной рукой обе ноги раненого и, как показалось Николаю, с беспечным видом начал, почему-то боком, выбираться наружу. Это возмутило Тогойкина, и он заорал:

– Ты чего, бери обеими руками!

– Да одна…

Вот те на! Из рукава бессильно опущенной руки Губина медленно стекала кровь, а он, Тогойкин, еще разозлился на беднягу.

Как только они вынесли Попова и положили его на снег, он застонал.

С криком: «Погоди!» – Тогойкин опередил Губина и опять заскочил в кабину. Он наклонился, чтобы поднять безжизненно распластавшегося человека. Тот лежал, словно брошенный на землю куль муки, хотя никаких признаков ранения Тогойкин на нем не обнаружил. Подоспевший Вася ловко сунул здоровую руку под колени лежавшему. С трудом, покачиваясь, они вышли из кабины, уложили человека около Попова и постояли, чтобы передохнуть. Тут только Тогойкин увидел, что это тот смуглый военный, который уснул в самолете, привалившись к нему.