Оглянувшись на стул для посетителей, Артем ожидаемо игнорирует его. Присев на край стола и подмигнув, он показывает подбородком на исчерканные листы.

— Наверстываешь? Я не отниму много времени. Мне действительно нужно посоветоваться.

— Дом оказался не таким умным, как ты ожидал?

— Пожалуй да, он несколько подвел в этот раз.

Я изображаю саркастическое удивление, но снова чувствую, что выгляжу нелепо. И тогда, запихнув горделивость подальше, я без ужимок говорю:

— Вряд ли тебе поможет наша система. И все возможные советы и предупреждения ты уже получил. Мне больше нечем тебя порадовать.

— Никаких волшебных рекомендаций я от тебя и не жду, Лисенок.

Я прищуриваюсь:

— Еще одно такое нарушение, и я влеплю тебе красную карточку.

Артем поднимает ладони и ласково спрашивает:

— Желтых я, по-твоему, вообще не заслуживаю?

Подвисает пауза. Я не хочу говорить об этом. За две недели мы сказали больше, чем должны были.

— Я пришел извиниться, — со вздохом продолжает Артем, видя, что я не собираюсь поддерживать шутку, — за то, что наговорил тебе в офисе. Конечно, ты не продавалась «Кайсан».

Я коротко приподнимаю брови. От того, что он это понял, моя реальность не меняется, но его смирение приятно. Да и собаки могут вздохнуть спокойно.

— И также знаю, что Роман был у тебя, — продолжает он аккуратно, будто на пробу. — Он написал мне вчера о твоем небольшом расследовании. Возможно, если бы ты сказала о нем в офисе, я бы повел себя по-другому, — он делает паузу, потом с вздохом продолжает: — Но вряд ли… Для того чтобы начать думать, мне понадобилась выволочка посерьезнее. Твоя подруга оказалась крайне талантлива по этой части. После ее ухода пришлось перебарывать себя, чтобы не пойти и не встать в угол.

Он улыбается, смакуя воспоминания, а я гадаю, поделился ли Роман особенностями вчерашнего знакомства с Норкой, и в какие краски будет окрашена эта новость для Артема, если Роман смолчал. Впрочем, что Артем, что Норка — оба стоят друг друга. А последняя к тому же ошиблась в предсказаниях — видимо, в разговоре с Артемом она действительно превзошла сама себя. Этот неожиданный успех еще долго будет мне аукаться.

Я изучаю улицу, на голубое небо наплывает шеренга облаков. Пауза затягивается. Откашлявшись, говорю в сторону:

— Спасибо за откровенность и за своеобразное извинение, будем считать, что я его принимаю. А теперь ты бы дал мне работать дальше, а сам пошел разбираться со своими проблемами, раз уж наконец уверовал, в каком дерьме оказался.

Поворачиваю голову, и мы пересекаемся взглядами. Я неправа. Сквозь бодрость и нарочитую беспечность Артема проступает утомленность и напряжение. Его глаза давят тяжелым бархатом, и я увиливаю от них, снова отворачиваясь к облакам. Что сегодня по прогнозу? Утром была давящая духота. Я присматриваюсь, белые пуховые тела кое-где обезображены сизыми пятнами. Никак к вечеру будет дождь. Может, это и хорошо. Иногда то, что ненавидишь, вдруг оказывается гораздо желаннее приторных предпочтений. Да, пусть пойдет ливень. Может быть, я наконец сумею посмотреть на него другими глазами и научусь прощать.

— Конечно, — говорит Артем, но не двигается с места. — Напоследок задам один вопрос?

Я, все также смотря во окно, киваю.

— До Шэнли правда пытался тебя изнасиловать?

Я дергаю головой и возвращаюсь к его лицу. Весь бархат ссыпается неопрятной бахромой.

— Эту тему с тобой я не буду обсуждать, только не после того…

— Я тебе верю.

— … как ты унизил меня клеймом жертвы. И… и твоя вера мне не нужна.

Я припечатываю словом и для большей доходчивости встаю из-за стола. Опираясь на ладони, приближаю лицо к Артему.

— Уходи.

— Ты была жертвой, — монотонно говорит он. — Но не такой, про которую говорил я. Ты не играла.

— Да нет. Играла. Мне хотелось твоей жалости, чтобы ты избавил меня от общения с директором До. Но не вышло, и тогда я последовала твоему совету и выросла над собой. Теперь он мне неприятен, но не более того. Ты, например, тоже неприятен, хотя не пытался меня изнасиловать, просто трахнул, хотя и пожалел об этом. Но это уже твоя проблема!

Артем хватает меня за руку, свирепо вытягивает из-за стола и притягивает к себе. Я толкаю его в грудь, но он держит крепко, вжимая в себя так, что невозможно дыхнуть. Сердце под рубашкой, в которую втиснуто мое ухо, гулко и быстро стучит.

— Мы накопили много обид, — доносится в макушку. — С ними тоже придется что-то делать.

Я затихаю и соплю мелко и часто, вместе с крохами воздуха насыщая легкие запахами разгоряченной кожи и парфюма. Как глупо, отстраненно думаю я, на ткани останутся пятна от макияжа — черные, бежевые, розовые. Придется ему после этого жеста умиления идти застирывать рубашку.

— У меня тоже есть вопрос, — смятыми губами невнятно говорю я.

— Говори, — разрешает Артем, но хватки не ослабляет.

— Ты причастен к этому? К тому, что он хотел сделать?

Объятия распускаются, и я, отпрянув, наконец наполняю легкие воздухом. Ну точно, на серо-голубой ткани глухие цветные разводы.

— Как я могу быть к этому причастен?

Недоумение в голосе Артема подбадривает меня, но я не обольщаюсь.

— Им обещали девочек. Кто-то, с кем они общались. А общались они по большей части с тобой.

Я внимательно смотрю, как меняется выражение его лица, но на нем лишь рассеянность и непонимание, о чем я толкую.

— Со мной, с Денисом, финансовый директор тоже им писал. Электронные почты и соцсети были у всего руководства. И все говорят на английском. Но я ни разу не слышал о том, чтобы кто-то им обещал девочек.

Я поджимаю губы и смотрю исподлобья. Артем тоже замолкает.

— Лиза… по-твоему, я тебя… им…?

— Да, по-моему! — повышая голос, говорю я. — Потому что ты бредил своим проектом. И знакомы мы были всего ничего. Откуда вообще я, вчерашняя студентка, знала, что у тебя в голове? И что тебе важней!

— Поэтому ты сбежала? — продолжает допытываться Артем с видом человека, открывшего четвертое измерение.

Я неопределенно машу рукой и лезу вглубь сумки, чтобы найти пудреницу с зеркалом. Мне легко. Мысли текут прохладными потоками, не натыкаясь на подводные камни тяжких дум. Я готова беспокоиться только о том, что после столь необдуманных объятий придется замывать не только Артемову рубашку.

— Поэтому, не поэтому, какая разница уже. Это. Произошло. Давно. Гораздо важнее, что ты измазал рубашку, — ворчу я. И, рассмотрев темные лучики под глазом, шиплю: — И макияж размазался. Черт. Это вот наше с тобой настоящее. Сейчас надо думать, как тебя выпроводить чистым. Может, попробуем салфеткой? У меня где-то были влажные.

Но Артем смотрит с протяжным прищуром и тянет меня за локоть.

— Если ты так волнуешься о настоящим, то предлагаю ставку повыше, чем грязная рубашка.

Он целует внезапно и торопливо, обхватив затылок, чтобы я даже не помыслила попробовать отстраниться. С движениями его языка в мой рот переливается лава нетерпения, течет по горлу вниз, раскаляя нутро дразнящей щекоткой желания. Я, так и не успев положить пудреницу, оглаживаю кулаком спину, выпирающие лопатки. Пудреница выскальзывает из руки и с грохотом разбивается о пол. К черту ее, только бы Венера не додумалась прийти проверить, что за шум. Я сминаю ткань рубашки, а потом, выпростав полы, подбираюсь к коже. Она горит, пылает, покалывая жаром пальцы. Я отвечаю на поцелуй, который становится все более властным, требовательным и голодным. Артем быстро спрыгивает со стола и, не отрываясь ото рта, сажает меня на край. Бедро втирается между колен, ноги разъезжаются.

— Здесь не место, — захлебываясь в поцелуе, хриплю я.

На краю сознания вспыхивает слабая искра благоразумия и гаснет, не в силах противостоять исступленным действиям мужчины.

— Место, — отрезает Артем тяжелым незнакомым голосом.

Рука забирается под юбку, проходясь по обнаженным ногам, и дальше. Охнув, я падаю назад, ударяясь локтем о поверхность, но разве можно думать о таких мелочах, когда надо мной нависает исчерканное исступленной эйфорией лицо, когда пальцы танцуют внутри тела, и им вторит язык в глубине рта, когда два тела требуют насыщения, и получают его, пронзительное, знакомое, неминуемое.