И тогда Небеса вмешались, чтобы восстановить порядок. Для этого потребовалась смерть Дугласа. От внимания Турмса не ускользнуло и то, что все закончилось там, где начиналось. Он со смирением принял урок. Ему еще раз напомнили, насколько неисповедимы пути Божии.

Турмс покачал головой, удивляясь замысловатому устройству Небес. Человеку не понять. В лучшем случае он мог проследить одну-две нити гобелена, на котором выткана вся картина космоса.

Глубина событий настолько велика, что Турмсу еще предстоит раскрывать их смысл в ближайшие дни. А ведь это не единственные события, в которых принял участие его друг Артурос. Эти события не должны были произойти.

Но это была уже сфера ответственности других людей. У Турмса хватало своих забот, и все они так или иначе связаны с похоронами. Во всей Этрурии начался сезон печали, траура и глубоких раздумий.

Леди Хейвен Фейт, конечно, слышала о Константинополе. Ни один студент, изучающий латынь или историю, не миновал упоминаний о легендарном городе на берегах Босфора. Вот и образование Хейвен, хотя и бессистемное, все же содержало пару фрагментов об истоках большей части западной истории. Однако даже в самых смелых полётах фантазии она не представляла, что побывает в этом великом городе, и лично не увидит сияющие золотом в свете раннего утра огромные купола собора Святой Софии. Однако жизнь складывается причудливее, чем может представить любой мечтатель, и вот вам, пожалуйста: великий храм императора Юстиниана, поэма в камне, величественный хвалебный псалом, который будет звучать веками, гордо возвышаясь на холме, над сверкающими серебром просторами голубого Мраморного моря.

Хейвен не могла насмотреться, волны благодарности судьбе прокатывались по ее обнаженным нервам. Вся она была устремлена вовне и только вовне.

— О, Джайлз, — сказала она, слегка запыхавшись, — ты когда-нибудь видел что-нибудь столь прекрасное?

— Никогда, — Джайлз помотал головой. — Очень большой город. Размером, должно быть, с три Лондона.

— Мог бы быть и поменьше, — капризно вздохнула Хейвен.

Для нее путь из степей в Константинополь запомнился сочетанием усталости, отупляющей скуки — то есть всего того, что никак не способно доставить путешественнику удовольствия. Монотонность скрашивали разве что наблюдения за чужой культурой, текущей рядом с ней и оседавшей в ней.

Оказавшись между враждующими армиями, она и Джайлз попали в плен и привлекли внимание правителя нападавших. Эти воины называли себя булгарами. Правитель решил — это, скорее всего, был его каприз, — что двое иностранцев будут сопровождать его — в качестве рабов, домашних питомцев, военнопленных? Кто знал? Но в любом случае, по мнению Хейвен, к королевской собственности могли бы относиться и с большим уважением. По крайней мере, царь или король, пленивший их, оказался образованным христианином, а не жестоким степным хамом.

Сами булгары представлялись ей во многих отношениях расой противоречивой. Способные на проявления героизма, не лишенные доброты и щедрости, они в то же время могли проявлять кровожадность и жестокость даже по отношению к близким. Они любили бахвалиться честностью, но сплошь и рядом оказывались ненадежными партнерами. Воин мог клясться собственной кровью и костями, уверяя в преданности своим товарищам, но бежать с поля боя, как только битва начнет оборачиваться неприятной стороной. И наоборот, они могли сражаться до последнего вздоха, хотя никакой надежды на победу уже не оставалось.

В целом это были умные, но не хвастливые, легкого нрава люди, весьма непритязательные по части удовольствий и вкусов; нетребовательные и способные обходиться малым. Им нравились разговоры о богатствах, они гордились своей племенной общностью. Не отличающиеся высоким ростом, они обладали большой физической силой, и, возможно, от этого считали, что лучше прочих разбираются в любых обстоятельствах. Хейвен представлялось, что других таких настолько противоречивых людей ей видеть не приходилось.

Приглядевшись к ним поближе, Хейвен обнаружила, что их пленители — люди глубоко верующие, христиане, послушные сыновья и дочери Матери-Церкви, способные ставить вопросы веры во главу угла, во всяком случае выше мелких личных интересов. А еще они демонстрировали подобострастную привязанность своему предводителю. Царь Симеон отличался от своих людей большей утонченностью, к счастью, это проявлялось в его обращении со своими гостями. Царь предоставил им место в своей свите, поручил личному камердинеру присматривать за их нуждами; подарил новую одежду — длинные мантии, к которым прилагался кушак-пояс, и мягкие кожаные сапоги; он приказал обеспечить их едой и предметами первой необходимости, не забыл и наставника, обучавшего пришельцев языку и культуре народа.

Царь интересовался их благополучием. По манерам Симеон был истинным дворянином. Кроме того, как быстро поняла Хейвен, он был небесталанным политиком, ведущим сложную игру. Уже одно то, что он привел свой народ к самым воротам Константинополя, говорило о многом. Теперь он готовился предложить императору условия мирного договора.

Все это и многое другое Хейвен почерпнула во время долгого пути от пустынных областей Истрии до Константинополя. Подобно сборщику шерсти, собирающему то, что овцы оставили, продираясь через заросли ежевики, Хейвен собирала любые крохи информации по пути. Основным источником сведений стал для нее царский камергер Георгий, питавший слабость к лагерным сплетням. Но самым надежным источником был главный советник царя, лысый человек по имени Петар, говоривший на латыни и греческом, а также на булгарском и, по-видимому, знавший еще несколько языков. При царе Симеоне состояло также несколько священников, суровых людей с длинными черными бородами и в тяжелых черных одеждах. Может, они были бы и непрочь поучаствовать в ее образовании, да толку от них не было, поскольку говорили они только по-гречески, а Хейвен едва владела базовыми навыками в латыни.

Ее наставники были очень разными людьми. Из Георгия бил постоянный фонтан, из Петара приходилось тащить информацию клещами. Георгий не нуждался в слушателях, Петар ценил каждое слово так, будто слова являлись его собственностью, и расставаться с ними было не легче, чем с деньгами. Каждый крохотный кусочек информации перед выдачей взвешивался и анализировался, как золотая монета — ровно столько и не больше, — и Хейвен вскоре поняла, что лучше довольствоваться тем, что дают.

С Джайлзом она непременно делилась полученными сведениями. Время обсудить происходящее у них было, армия двигалась неторопливо. Хейвен начала преподавать Джайлзу основы латыни — в пределах собственных знаний, разумеется. Джайлз смастерил ей широкополую шляпу от солнца из камышовых листьев, раздобыл бурдюк для воды, и каждое утро наполнял его заново.

Их обоих очень занимало положение, в котором они оказались. В разговорах то и дело возникала тема возвращения домой, однако без карты или какого-нибудь другого руководства к действию сделать они ничего не могли. За все время пути ни разу никто из них не испытал признаков близкой лей-линии — легкого покалывания на коже.

Однако знания об обстановке постепенно накапливались. Они узнали, что булгары находились в состоянии войны с народом ромеев. Хейвен долго пыталась сообразить, кто бы это мог быть, и в конце концов решила, что речь идет о византийцах. Конфликт между двумя народами тлел на протяжении поколений, время от времени перерастая в жестокие стычки. Видимо, император, или басилевс, неосмотрительно подтолкнул хищных гуннов к набегу на булгарские земли. Впрочем, гуннам подсказки и не требовались, они сами искали новые торговые пути. Так что безрассудное вторжение состоялось, царь Симеон не только разгромил нападавших, но и довел свои войска до стен Константинополя. Здесь они и расположились.

Уже на памяти Хейвен и Джайлза в Восточной империи произошло несколько переворотов; кончилось тем, что император Лев капитулировал еще когда Симеон только приближался к городу. Чтобы свести к минимуму грабежи, Лев послал почетный конвой, чтобы сопроводить Симеона в столицу. Так что бои даже не начались; боевых слонов отправили домой вместе с большой частью конных лучников, и последние сто миль до городских стен армия шла в компании византийских солдат. Теперь, стоя на вершине холма к северу от города, они вместе с другими ждали встречи с личной гвардией императора.