На четвертый день их атаковала легкая и стремительная нумидийская кавалерия. Сначала африканские всадники лишь сопровождали римскую колонну по бокам. Затем, к середине дня, они произвели несколько дерзких нападений. Когда солнце наконец склонилось к горизонту, разведчики принесли Корнелию печальные вести. По их словам, нумидийской кавалерией командовал сам Масинисса. А на западе уже поднималось облако пыли, подкрашенное алым огнем заходившего солнца. Оно указывало на приближение огромного войска. Отряды Гасдрубала не могли бы создать такой феномен. Значит, армии братьев Баркидов объединились.

Корнелий понял, что Гней, скорее всего, погиб. Он провел ночь без сна, размышляя о такой возможности, и утром едва вскочил на коня. С рассветом нумидийцы вновь не давали им покоя. В тот день римляне снова не нашли воды. Они шли, спотыкаясь, по сухому руслу. Корнелий видел, как в моменты отдыха его люди сжимали руками головы. Их губы пересохли и потрескались. Глубоко впавшие глаза слезились от жаркого марева. Многие лошади отказывались подниматься с земли. Несколько сотен животных пало от истощения, сбросив седоков на землю. Корнелий верил, что им остался только день пути. Еще один день бегства. Однако он знал, что как только солнце сядет в пятый раз, им придется пережить долгую ночь, а наутро вновь увидеть перед собой территорию, высохшую, как вера убогой нищенки.

Они остановились на голом холме, который имел пологие склоны во всех направлениях. Это было единственное возвышение на местности — эдакий прыщ на ровном месте. Десять тысяч воинов едва умещались на нем. Они не могли построить укрепленный лагерь. Бревна для кольев отсутствовали, и негде было срезать торф, чтобы возвести даже небольшие стены. Каменистая почва не позволяла выкопать траншеи. Проконсул долго колебался, прежде чем указал легионерам на этот холм. Осмотревшись вокруг, он убедился, что ландшафт не предлагал ему другого выбора. Их окружала голая равнина.

Выставив пехоту вокруг холма, он велел солдатам отбивать атаки вражеской кавалерии. Едва он отдал этот приказ, на них напали нумидийцы. Внутри круга люди свалили в кучи седла, тюки, амуницию и припасы. Они начали создавать вторую линию обороны. Убив полсотни мулов, легионеры возвели из них стену, которую позже укрепили собранными камнями. Подумав немного, они умертвили всех оставшихся вьючных животных. Солдаты понимали, что на следующий день они им уже не понадобятся.

Когда второй оборонительный рубеж был построен, на горизонте появились карфагенская армия. Ряды африканцев растекались по равнине, как река застывшей крови, — броня из дубленой кожи создавала алый отблеск в тусклом зареве карминового неба. Масинисса оттянул нумидийцев назад, чтобы согласовать свои действия с Баркидами. Корнелий приказал пехоте войти в их странную крепость. Солдаты завалили проходы камнями и скарбом. Сципион расставил часовых по периметру обороны. Дозорные, взобравшись на камни повыше, вели наблюдение за противником. Затем на холме воцарилось молчание. Легионерам оставалось только ждать. Мрачные солдаты стояли, переводя дыхание. Многие были настолько обезвожены, что уже не могли потеть. Корнелий велел им отдыхать и делиться оставшейся водой, держать оружие под рукой и помнить о богах и нации, которым они служили. Их миссия в Иберии была благородной, поэтому они могли не сожалеть о таком исходе. Им просто следовало встретить новый день с достоинством и храбростью.

Ночь почернела, затем посветлела, когда взошла луна, и звезды засияли в полную силу. Римлян окружала только тишина. Ветер приносил случайные обрывки африканских слов, но они не давали истинного представления о том, какое враждебное море бурлило рядом с ними. Корнелий сидел на табурете в кругу офицеров. Его помощники тихо совещались и просчитывали различные варианты действий, обдумывали планы на ночь и оборонительную стратегию для следующего дня. Но пожилой генерал воспринимал их пылкие речи как детскую болтовню. Он молча молился и просил богов, чтобы карфагеняне не атаковали их ночью. Они не станут рисковать, говорил он себе. Они устроятся на отдых. Ни одна армия не нападает ночью. Ему вдруг захотелось вскочить на коня и прокричать им это на тот случай, если они не знали общих правил боя. Ночные маневры глупы! Подождите до рассвета! Просто подождите до рассвета! Но, несмотря на все свои желания, он понимал, что его противники не были глупцами. Баркиды не нуждались в его советах.

Корнелий пытался понять причины, по которым боги вдруг проявили благосклонность к врагам. Этой ночью начинались Ноны дикой смоковницы — дни чествования женщин, однажды защитивших Рим. В них не было ничего зловещего. Корнелий никогда не понимал бессистемных взлетов и падений Фортуны. С возрастом он находил их все более странными. Неважно, что другие люди всегда могли объяснить успех или неудачу. Он давно уже подозревал, что они не знали истинных целей небожителей. Корнелий никогда не игнорировал богослужения. Он всегда предлагал щедрые подношения и в молитвах не позволял себе фамильярности. Так почему же Фортуна проявила к нему такое непостоянство?

Хотя он ожидал такого поворота событий, крик часового заставил его вздрогнуть.

— Тревога! — повторил дозорный. — Они приближаются!

Белые стены Карфагена сияли под ослепительным светом солнца — великолепные и лучащиеся, словно сделанные из отполированного до блеска серебра. Магон помнил, как сильно он любил свой город. Теперь он вновь стоял на африканской земле, вдыхал воздух родины и смотрел на соплеменников. Новость о его прибытии уже облетела ближайшие улицы. Когда он возвращался из гавани, люди приветствовали его. Женщины обнимали и целовали Магона, мужчины хватали его за руки и похлопывали по плечам, хвалили и расспрашивали о делах в Италии. Но молодой генерал не подтверждал слухов, которые дошли до них. Уже через пару часов после прибытия Магона совет вызвал его к себе на срочное заседание, но он отложил на некоторое время встречу с ними, приказав своим слугам принести с судна несколько закрытых ящиков.

Первым делом он поспешил домой, чтобы повидать родных и близких. На публике Дидобал приветствовала его со всем достоинством своего положения. Но внутри семейного дворца она прижала сына к груди, как это сделала бы любая мать. Он не сопротивлялся. Магон вкратце рассказал ей о ходе военной кампании. Дидобал слушала сына, улыбалась и хмурилась его словам, а затем высказывала резонные суждения с уверенностью старого воина. Как и Ганнибал, она считала победы промежуточными этапами и искала за ними главную цель — окончание войны. Магон удивился ее голосу. В интонациях матери чувствовались оттенки, напоминавшие ему отца. Как странно, что он не замечет этого прежде.

Сапанибал встретила брата более эмоционально, чем обычно. Она прижалась к его груди, погладила пальцами лицо и стала расспрашивать о войне с римлянами: на каком этапе находится кампания, какой ущерб они понесли из-за отсутствия подкрепления, что думает Ганнибал о походе на Рим... Если Дидобал казалась старым воином, то Сапанибал выглядела юным новобранцем, кипевшим, словно котел, планами и идеями.

От нее Магона спасла Софонисба. Она буквально запрыгнула ему на грудь, обвила руками шею, обхватила ногами поясницу и, как в детстве, покрыла его лицо поцелуями. Сестра шокировала и тронула его своей любовью. Глядя на нее, он понял, что Астарта хорошо потрудилась на этот раз. Или Софонисба была творением греческой богини Афродиты? Она больше не напоминала девочку, хотя и притворялась таковой. Даже будучи братом, он признавал притягательность ее форм и красоту лица. Осознав эти мысли, Магон почувствовал смущение. Он молча поблагодарил богов за то, что война никогда не приходила в их город.

Эта мысль все еще занимала его ум, когда он встретил Имилце. Она подошла к нему со сдержанностью, продиктованной карфагенскими правилами приличия. Склонившись перед ним, она приветствовала его хвалебной речью и поднялась только после того, как он попросил ее об этом. Затем Имилце скромно поинтересовалась здоровьем Ганнибала. Таким голосом она могла бы спросить его о погоде. Он ответил ей общими фразами, говоря не о муже этой женщины, а о командире, одержавшем несколько больших побед. Он не стал упоминать о ранах на теле брата, об испытаниях, через которые они прошли, и о знаках Судьбы, явленных им в Италии. Только сам Ганнибал мог открыть ей такие интимные сведения. Магон протянул ей свиток, доверенный ему командиром. Из всех документов, привезенных им с собой, это письмо было единственным, которое он передал лично в руки адресата. Он увидел, как заискрились глаза Имилце. Ей не терпелось прочитать послание. Но по этикету она не могла уйти в свои покои. Кивнув, она передала свиток служанке.