На встрече с генералами Ганнибал спросил:

— Что может означать избрание диктатора?

Они собрались в брошенном особняке, который служил им временным штабом. Солнечный свет, проникавший через открытую дверь, рисовал на полу желтый прямоугольник. День выдался душным и жарким, поэтому стулья расставили в тени. Над головами по балкам крыши бегали ящерицы, шурша соломой, высохшей на солнце.

— Похоже, они испугались, — ответил Бомилькар.

— Так и должно было случиться. Но как диктатор повлияет на исход войны?

— Мы должны нанести им новый удар, — сказал Махар-бал. — Быстрый и сильный.

Мономах всосал щеки и изложил свое мнение. Казалось, что он говорил не через рот, а через морщины.

— Мне не нравится затянувшаяся пауза. Наши люди уже отдохнули. Давайте ударим в римское сердце, пока воины еще не забыли, как легко рассекается вражеская плоть.

Бостар поморщился и покачал головой. Во время размышлений у него появилась привычка поглаживать рубцы обмороженной щеки. Казалось, что он ритмично перебирает пальцами струны ума.

— Я попытаюсь ответить на вопрос командира, — сказал он. — Сенат обычно назначает диктатора только при великих бедствиях. То есть, та бойня, которую мы устроили им, произвела на римлян большое впечатление. Если раньше их армия управлялась двумя консулами, каждый из которых вел два легиона, то теперь власть отдали в руки одного командующего. Диктатор избирается на полгода и командует четырьмя легионами одновременно. Его власть абсолютная. За последний год, как вы помните, римляне выставили против нас шесть легионов, но они не были единой силой. Учитывая все вышеизложенное, мы можем предположить, что при диктаторе нам придется противостоять более крупным войсковым формированиям.

— Выходит, они назначили царя? — спросил Магон. — Они отказались от своей республики?

— Нет, ты неправильно понял, — ответил Бостар. — Римляне боятся монархов больше, чем жители Афин. Они терпят диктатора только до той поры, пока он полезен. Затем они лишают его сана. Сенат выбрал Фабия, потому что он скромный и рассудительный человек. Римляне не наделили бы такой властью какого-то выскочку. Если вы вспомните Цинцинната...

— Только не повторяй нам историй Силена! — сказал Бомилькар . — Мы уже слышали про этого Цинцинната. Он оставил плуг на поле, победил врагов, а потом снова вернулся на пашню и продолжил свою работу. Ты думаешь, с нами будут сражаться пахари?

— В каком-то смысле, да. Римлянам нравится считать себя скромным сельским народом. Я напомнил вам о Цинциннате потому, что он является образцом диктатора. Это человек, к которому обращаются в моменты кризиса. Соотечественники доверяют ему и знают, что он будет действовать с умом и осторожностью. Такой тип людей совершенно не похож на Семпрония и Фламиния.

— Значит, Фабий не дурак? — спросил Ганнибал.

Бостар кивнул, подтверждая, что командир правильно понял его слова.

— После встречи с ним ты перестанешь сетовать на то, что тебе не попадаются умные противники.

Бомилькар фыркнул и сказал:

— Если бы он действительно был умным, то не сражался бы с нами вообще!

Генералы засмеялись, но Мономах отнесся к последнему заявлению вполне серьезно.

— Мы можем заставить их сразиться с нами, — сказал он. — Для этого имеются проверенные способы.

Он склонился к командиру и заговорил тихим шепотом, но так, чтобы слышали все остальные.

— Вели солдатам убивать каждого, кого мы встретим на нашем пути. Не только мужчин и юношей, но женщин и детей. Чем сможет диктатор ответить нам, кроме сражения? Он бросится в бой быстрее, чем Фламиний. Сказать по правде, я не вижу смысла оставлять в живых детей, которые вскоре вырастут в мужчин, и женщин, чьи чресла будут рожать все новых и новых солдат. Это неправильная стратегия. Мы должны убивать всех, пока римляне не встанут на колени и не взмолятся о пощаде.

— Мономах, я сомневаюсь, что ты остановился бы на этом, — ответил Ганнибал. — Как всегда, в твоем предложении имеется сильная логика. И, как всегда, я принимаю твои слова серьезно. Но нам пока не нужно прибегать к столь жестким мерам. Я настаиваю на прежнем плане. Чтобы победить Рим, нам следует отсечь его от союзников. Это единственный способ. Люди Италии должны увидеть, что мы сильнее. Однако я не хочу, чтобы нас принимали за чудовищ. Мы проиграем войну, если вся страна начнет питать к нам ненависть.

— Но если мы всех перебьем, они будут мертвецами! — возразил Мономах, акцентируя каждое слово. — Я лично не боюсь ненависти трупов. Духи превращаются в туман. Никто из них уже не поднимет меч против живых солдат.

Наступило неловкое молчание. Затем Магон сказал:

— Я склоняюсь к мнению брата.

Он произнес эту фразу убедительно, но больше ничего не смог добавить к ней. Мономах медленно повернул к нему голову. Он прищурился снисходительно, но не смог скрыть злобы во взгляде. Остальные генералы промолчали. Магон облегченно вздохнул, когда Ганнибал продолжил обсуждение текущей ситуации.

— Мы пока ничего не знаем о Фабии. Давайте вести себя честно. Мы будем предлагать ему сражение при каждом возможном случае. Если он примет вызов и потерпит поражение, Рим потеряет всех своих союзников. Вот так и будем действовать. Не нужно убивать детей и женщин.

Легкомыслие, с которым некоторые глупцы сорили деньгами, всегда поражало Силена. Покои Диодора демонстри ровали тот типичный вид расточительства, который присущ всем чиновникам, растрачивающим общественные деньги на такие бессмысленные безделушки, как перья страусов в вазах с восточной росписью, миниатюрные предметы с позолотой и подушки, инкрустированные кусочками стекла, блестевшими, будто драгоценные камни. Осмотрев это напыщенное подобие роскоши, Силен нашел в нем множество ремесленного брака и показной бутафории. Ему стало ясно, что магистрат не был столь богатым, как ему хотелось выглядеть.

Приплыв в Эмпории и сойдя на берег — впервые за целую неделю — Силен все еще приучал себя к неподвижности твердого грунта. Его голова по-прежнему сохраняла ритм волн и покачивалась на плечах. Испарившаяся морская вода оставила белую корку на загорелом лице. За время путешествия он привык проводить ладонями по щекам и облизывать кончики пальцев, ощущая вкус соли. Когда Диодор вошел в комнату, он как раз и занимался этим.

Силен встречался с магистратом только один раз. Их знакомство состоялось много лет назад в Сиракузах, когда Диодор лишь начинал ухаживать за его сестрой. Теперь он нарастил жирок в нижней части тела и стал походить на дебелую женщину. Силен тут же узнал его по широкому рту и слишком близко расположенным глазам. Пожалуй, единственно красивым элементом внешности Диодора была одежда, напоминавшая тогу, — тоже не совсем настоящая, но явно демонстрировавшая его горячую симпатию к римлянам.

— Силен, мой брат! — вскричал он. — Я не поверил своим ушам, когда мне доложили о твоем визите! Слава богам, ты в прекрасном здравии! Если бы я не знал тебя, то подумал бы, что ко мне пришел какой-то воин.

Двое мужчин обнялись и вновь отступили на шаг.

— А если бы я не знал тебя, то посчитал бы, что вижу важного римлянина, — сказал Силен.

— Ну, что ты говоришь... Хотя кто знает, как сложатся наши судьбы в будущем! Присаживайся и выпей со мной вина.

Силен охотно последовал просьбе, и некоторое время они провели в приятной беседе. Силен спросил о здоровье сестры. Диодор похвалил ее и назвал очень умной женой. Впрочем, в сексе, как он рассказал, ему больше нравились юные девы. К сожалению, их услуги стали слишком дорогими. Он едва находил ресурсы для этой обременительной, но постоянной статьи своих расходов. Силен не смог сдержать улыбки.

Диодор принялся описывать свою нелегкую карьеру в политике. Благодаря личному везению и неудачам других людей — болезням, племенным конфликтам или старческому слабоумию, очистившему путь для него, — он за несколько лет продвинулся от простого чиновника до одного из магистратов. К сожалению, это вызвало зависть коллег и, соответственно, их интриги. Он до сих пор не был уверен, благоволят ли к нему боги или презирают его. В принципе, он мог бы приносить жертвоприношения всем им по отдельности, но где взять столько времени?