С тех пор он многое забыл, но тот момент как будто сплавился с его сознанием.

Все изменилось, когда массилиотский разведчик галопом приблизился к отряду и отозвал Гамилькара для важного разговора. Он произнес что-то на своем языке и этим всецело завладел вниманием командира. Тот натянул поводья и отъехал, чтобы выслушать сообщение разведчика. Массилиот доложил, что сзади их преследовало большое воинское формирование, состоявшее из иберийской пехоты и конницы. Они отрезали им путь отступления к Илики. Какая численность? Нумидиец сослался на плохую видимость. Однако, по его оценке, им противостояло около тысячи воинов — и еще, возможно, полтысячи скрывались за деревьями. Когда его заметили, он постарался быстро скрыться.

— Что за люди? — спросил Гамилькар.

Нумидиец, не поднимая головы, дернул подбородком и указал на того, кого он считал организатором засады. Гамилькар повернулся к Ориссу и, встретив его взгляд, получил желаемое подтверждение. Иберийский вождь и вся его свита помчались прочь. Гамилькар прокричал приказ. Небольшой отряд кавалерии под предводительством Мономаха бросился в погоню. Но прежде чем командир успел произнести другую команду, на склоне холма появилась вражеская конница. Дерн и клочья грязи вылетали из-под копыт лошадей. Казалось, что весь горизонт ощетинился копьями.

Они не стали сражаться. Их бегство было столь поспешным, что они не имели возможности свериться с картами. Гамилькар выбрал маршрут, который он умозрительно помнил по плану местности, хранящемуся в его памяти. Они направились на запад и скоро проехали мимо поверженных тел Орисса и его людей. Никто не произнес ни слова, потому что не было времени говорить о предательстве. Северный проход в долину оказался перекрытым иберийскими пехотинцами. Карфагеняне свернули в сторону и без колебаний пе реправились через реку. Добравшись до другого берега, они попали под обстрел лучников. Несколько воинов упали с коней, но большая часть стрел заскользила по гальке и песку. Бегство продолжалось почти весь зимний вечер.

Когда в сумерках они подъехали к бурной реке, с губ коней срывалась пена. Безымянный поток, проносившийся перед ними, летом был лишь большим ручьем. Но теперь река в разливе покрывала пни и основания деревьев. Ее коричневые воды омывали ветви, в которых прежде обитали не рыбы, а белки и птицы. Гамилькар отдал приказ, и как бы Гасдрубал ни противился этому решению, ему пришлось подчиниться.

— Вы двое, — обратившись к сыновьям, сказал отец. — Берите Священный отряд и скачите на юг. Без промедления! На всей скорости! Через неделю я встречусь с вами в Акра-Лейке.

С этими словами Гамилькар развернул коня и помчался на север, повелев остальным солдатам следовать за ним. Взглянув на брата, Гасдрубал увидел тревогу на его лице. Скакать вверх по течению было безумием. Чем ближе к истокам, тем быстрее река теряла свой бушующий напор. Иберийцы могли отрезать им пути отхода. Гасдрубал хотел закричать, попросить отца остановиться, догнать его, обнять, схватить за волосы и удержать. Но, еще раз посмотрев на брата, он вздрогнул, поскольку его лицо изменилось. Взгляд Ганнибала, направленный на него, был каменным, недобрым и безжалостным.

— Ты слышал приказ! — вскричал он. — Поворачивай коня и поезжай! Не время задавать вопросы!

Гасдрубал подчинился. Он не мог перечить брату, как не мог возражать отцу.

Когда Мономах привез им новости, они ждали в теплых залах Акра-Лейка. Генерал доложил, что Гамилькара Барки больше не было в живых. Он утонул, переплывая русло той бурной реки. Поток бросил их с конем на острые камни и отнял жизнь у командира, распоров его тело безжалостной мышцей воды об острую кость берега. Их отец умер, спасая жизни сыновей. Он принял это решение с полным осознанием риска. Гамилькар отвлек погоню и пожертвовал собственной жизнью.

Хотя Гасдрубал выслушал эту новость в присутствии брата, он не мог смотреть на Ганнибала. Он чувствовал обжигающий стыд, которого прежде не знал в своей жизни. Казалось, что его гнев на себя длился целую вечность. Но затем руки брата легли на его плечи, и в ответ он тоже обнял Ганнибала. Гасдрубал не смущался своих эмоций и не сдерживал горя. Он переживал ужасную тоску оттого, что стал неполным звеном, сиротой, потерявшим отца. Он даже не был настоящим мужчиной — ни ребенок, ни отец, а только брат. По какой-то причине эта мысль заставила его заплакать.

Печальные воспоминания тревожили Гасдрубала до позднего утра. Затем подготовка к торжественной речи Ганнибала отвлекла его от грустных мыслей. Командир желал обратиться к войскам, вернувшимся с зимнего отдыха. Гасдрубал, помогая брату в последние мгновения перед выходом к армии, мог слышать толпу, собравшуюся за городскими стенами: примерно девяносто тысяч воинов пришли сюда, чтобы выслушать слова Ганнибала о предстоящей кампании. Люди уже знали, с кем им предстоит воевать и что их целью будет Рим. Но этим утром командир обещал раскрыть им все детали своего военного плана.

Ганнибал оделся более изысканно, чем в обычные дни, и уделил особое внимание предметам роскоши. Он даже согласился с предложением младшего брата и надел нагрудную пластину с образом Элиссы — основательницы Карфагена. Лицо женщины соединяло в себе небывалую красоту и свирепость. Белая туника под броней была обшита красной нитью и украшена на плечах золотой тесьмой. Тщательно выбранные сандалии из гладкой кожи были выдублены до чер ного цвета и инкрустированы серебряными гвоздиками. Гасдрубал никогда не видел брата таким красивым и впечатляющим, но ум Ганнибала занимали другие проблемы.

— Пройдя по этому коридору, я увижу огромную и хорошо обученную армию, — произнес Ганнибал. — Но могу ли я сказать им, что Фортуна припасла для них? Нет! Я не имею права на это, пока они не предоставят его мне. Фактически я создал их будущее. Позже они оценят, насколько правильно я устроил его. И там, в конце наших свершений, Судьба приготовит мне судилище.

— Брат, они последуют за тобой куда угодно, — заверил его Гасдрубал.

— Возможно. Персидские цари верили, что отряды воинов являлись только инструментами их воли. Однако количество их войск не соответствовало гневу свободных людей. Когда я выйду на платформу перед своими солдатами, то задам конкретный вопрос. И пусть они сами ответят на него.

Гасдрубал молча выслушал слова брата и кивнул, показывая свое безоговорочное согласие. Взглянув в конец коридора, он прошептал:

— Я могу спросить тебя напоследок о том, что тревожит меня?

— Конечно.

— Возможно, ты уже давал ответ на этот вопрос и я его не слышал... Скажи, нет ли у нас другого пути, чем война с римлянами? Некоторые утверждают, что нам нужно игнорировать их и радоваться величию империи, которую мы здесь построили. Мы могли бы расширяться дальше на север и жить рядом с Римом как равные страны. Я не бегу от битвы, ты знаешь это. Я твой последователь во всех делах. Мне только хочется понять! Неужели мы ненавидим их так сильно?

Ганнибал посмотрел на опущенную голову брата.

— Помнишь, мальчиками мы догоняли тени облаков? А позже мы мчались на конях за ветром и уничтожали целые легионы воображаемых врагов, которые на самом деле были кусками белого тумана.

Гасдрубал кивнул. Его брат улыбнулся и перешел к прямому ответу. Он не стал пояснять значение приведенной аналогии.

— Ты задал честный вопрос, и я, отвечая на него, укажу тебе на два момента. Да, я ненавижу римлян. Мне повезло, и я провел многие годы с нашим отцом, в отличие от других его сыновей. Он считал римлян наихудшими врагами. Они безжалостно ограбили наш народ. Они коварны, жестоки и хитры. Я думаю, наш отец был одним из мудрейших людей Карфагена. И, поскольку он ненавидел Рим, я поступаю так же.

В коридоре, который вел к площадке на лестнице, появились Магон и Бостар. Они замахали руками, указывая, что все уже готово. Люди ждали выхода командира. Ганнибал кивнул в ответ и жестом велел им вернуться на платформу.

— Но я не дурак, — продолжил он. — Ненависть это упряжь, а мне не хочется ходить с уздой на шее. Я атакую Рим не из ненависти. Истина в том, что у нас нет другого выбора. Алчность римлян отличается от всего, что доселе видел мир. У меня много шпионов в Италии. Они приносят мне куски головоломки, которые я складываю вместе уже долгое время. У меня достаточно частей, чтобы понять реальную картину. Рим не позволит нам существовать свободно и независимо. Возможно, сенаторы дадут нам еще лет пять. Или десять. Или даже пятнадцать. Но затем они пойдут войной на нас. С каждым годом их сила растет, Гасдрубал. Если мы не сразимся с ними теперь, на своих условиях, нам придется вести войну позже и уже по их законам. Отец знал, что так будет. Он учил меня этому с детских лет. Все, что он говорил о римлянах, оказалось правдой. Да, мы все хотим власти. Хотим богатств. И чтобы рабы выполняли за нас грязную работу. Карфаген ничем не отличается от других империй. Но римляне желают большего! Они мечтают стать властителями мира! Хозяе вами неосязаемых сфер, стоящих за гранью власти и богатства. Они не согласятся на меньшее. В их мечтах мы с тобой лишь рабы.