Однако он вскоре узнал, что Сифакс ожидал его. Получив разрешение Карфагена, ливийский царь призвал народ к войне, собрал солдат со всей своей огромной империи и дал им обычные обещания — богатство, много женщин и власть над Северной Африкой. Он послал в Массилию несколько армий, и те почти без сражения взяли город Туггу, с великой яростью разграбили Заму и набросили сеть ужаса на равнины в верховьях Теллы. Люди Сифакса нашли могилу царя Гайи и осквернили ее. Они сожгли труп на кострище и уничтожили все монументы, поставленные в честь покойного правителя. Сифакс велел поместить свое имя на всем, что некогда принадлежало Гайе. Массилиоты были храбрыми людьми, однако без общего лидера им не удалось противостоять такому нападению. Без защиты Карфагена они вдруг оказались небольшим народом. Прижав их под своей пятой, Сифакс наслаждался триумфом. Он наконец-то утолил голод, который томил его почти всю жизнь. Не успело лето перевалить за середину, как ливийский царь удалился в Цирту, ожидая там новую супругу и те удовольствия, которые он собирался получить от нее.
Масинисса вернулся в страну, пребывавшую в хаосе. Ливийские власти объявили награду за его поимку, как будто он был бандитом или опасным преступником. Сифакс обещал большие деньги за голову царевича, а тому, кто привел бы Масиниссу живым для развлечений царя, гарантировался высокий сан придворного. Десятки отрядов объезжали береговую линию. Один из ливийских капитанов по имени Бакар заметил признаки прибытия мятежного царевича и отправился за ним в погоню. Через три дня на равнинах близ Клапеи он устроил засаду, напал на лагерь Масиниссы и загнал его небольшой отряд в капкан, устроенный из двух тысяч всадников и четырех тысяч пеших воинов. Сражаться с таким количеством врагов не имело смысла, поэтому массилиоты попытались вырваться из окружения. Уйдя от кавалерии, они нарвались на пики пехотинцев и дротики, от залпов которых потемнело небо. Казалось, что на них напала стая барракуд.
К тому времени, когда они прорвались через ряды пехотинцев, их осталось меньше пятидесяти. В тот день им пришлось не только убегать, но и сражаться. Они убивали в три раза больше, чем теряли, но это уравнение вело к поражению. К их чести, массилиоты защищали Масиниссу, не жалея жизни. Вот почему, когда царевич на полном скаку влетел в реку Баградас, с ним было только четверо воинов. Течение подхватило их и понесло по коричневым илистым водам. Они плыли наискось мимо врагов, которые гнались за ними. К счастью, они плыли быстрее, чем всадники Бакара могли перемещаться по пересеченной местности, поросшей колючим кустарником. Несколько ливийских всадников прыгнули в реку следом за ними, но трое из них исчезли под водой. Увидев, что двое людей Масиниссы тоже утонули, Бакар прекратил погоню. Позже царевич узнал, что ливийский капитан объявил его мертвым и отбыл в Цирту для получения награды от Сифакса.
Однако Масинисса не умер. Река на одном из широких изгибов выплюнула его на прибрежный песок, настолько мелкий и мягкий, что он напоминал мех выдры. Два оставшихся воина нашли его и сели рядом, размышляя о настигших их превратностях судьбы. Еще утром они представляли собой боевой отряд, а теперь у них осталось только два коня на троих, одна лошадь хромала. Как такое могло случиться? Масинисса снова и снова задавал себе этот вопрос, словно ответ на него мог прийти только после долгих и упрямых повторений. Он так ничего и не сделал — вообще ничего! Ив какой-то миг он испугался, что все его планы окажутся пустыми фантазиями.
Один из воинов, схватив его за локоть, настаивал на бегстве. Жители ближайшей деревни заметили их и с подозре нием наблюдали за ними с противоположного берега. Им лучше уплыть в Рим, предлагал второй спутник. Они вступят в римскую армию и вернуться позже, когда дела здесь наладятся. Однако эти смелые и верные солдаты не были лидерами нации. Масинисса знал, что если он заявится в Рим на таких условиях, его жизнь будет стоить не больше цены кожи, костей и нескольких драгоценностей, которые висели на нем.
Вопреки советам компаньонов, он ушел с равнин и поднялся на нагорье Нарагары, которое было родиной его отца. В целях маскировки он обменял порванную одежду царевича на наряд простолюдина. Убрав с глаз эмблемы верховной власти, Масинисса честно делил двух коней со своими охранниками и шагал пешком, когда наступала его очередь. Для сторонних наблюдателей они выглядели тремя бедняками. В облике пилигрима Масинисса спал под простыми навесами селян у горы Белл, где он приносил подношения египетскому богу Бесу, вымаливая у него немного злой силы. Он крал фрукты в чужих садах и питался козлятиной, поджаренной на открытом огне. Время от времени спутники посматривали на него тревожными взглядами, так как им казалось, что он блуждал по стране без цели и плана. Царевич не рассказывал им о том, как он собирался возвращать себе трон. Он держал эти мысли при себе и продолжал идти на юг. Они спустились с гор на равнины, прошли через фруктовые сады мимо окраин Замы и направились к холмам южнее Сикки. То была страна горных коз и людей, ходивших словно на раздвоенных копытах. Трое мужчин забрались так высоко, что могли смотреть вниз на полет орлов и грифов — птиц, которые прыгали со скал и парили в потоках горячего воздуха, поднимавшегося с равнин.
Чтобы морально поддержать царевича, его спутники общались с местными людьми и задавали им наводящие вопросы. Опечалила ли их смерть царя Массилии? Нравился ли им Сифакс или они ненавидели его, как он того заслуживал? Воины возвращались к Масиниссе и рассказывали ему обо всем, что слышали. Население пребывало в страхе, говорили они. Однако, несмотря на отчаяние, люди по-прежнему любили и уважали царский род Гайи.
Иногда, сидя у костра, стоя на горной гряде или глядя на перо сизого голубя — фактически, в самые неожиданные моменты, неподвластные внешним обстоятельствам — царевич шептал вслух слова, казавшиеся странными для тех, кто его слышал. Фразы, наполненные бездонной тоской, напоминали молитвы, но они адресовались красавице Софонисбе, чье имя царевич произносил нежно и медленно, словно заклинание, способное освободить его от любовных мук. Эти всплески эмоций, исходящие от гонимого и обобранного до нитки человека, смущали его спутников и заставляли их думать о безумии царевича.
Когда он вспоминал о своем отце, они понимали его чувства. Масинисса считал, что царь Гайя был недостаточно амбициозен. Он был добрым, мудрым и сильным и мог удерживать вместе свободолюбивый народ. Но царевич всегда думал, что он правил бы массилиотами лучше. Возможно, он был неблагодарным сыном, однако ему не терпелось войти в историю. Он постоянно грезил о том мгновении, когда отец уступит ему свою власть. И вот теперь он понял, что не знал, как быть царем. Он знал лишь, как быть нетерпеливым царевичем.
— Мне кажется, ты не прав, — возразил один из спутников. — Наши отцы учат нас своему ремеслу независимо от того, слушаем мы их или нет.
— Крокодилу, родившемуся из яйца, ничего не известно о его родителях, — добавил второй. — И все же он вырастает в крокодила, потому что не может быть кем-то иным.
Масинисса повернулся к ним и посмотрел как на незнакомцев.
Когда через несколько недель они прибыли на тайный совет массилиотских старейшин, его спутники посчитали это едва ли не чистой случайностью, как будто их задуло туда порывом ветра. Совет собирался на древнем святилище, о котором знали только лидеры племен. Это место находилось вдали от всех поселений. Несмотря на то, что Масинисса подгадал ко времени, он сомневался в успехе задуманного плана. Старейшины собирались здесь не больше раза в поколение — и то в периоды смуты. К счастью для него, они созвали совет.
На священном месте не было ни одного здания, в котором могли бы совещаться люди, поэтому встреча проходила на открытом пространстве. Заметив Масиниссу, старейшины приняли его за местного пастуха. Одежда царевича выглядела бедной и неопрятной на вид. Волосы свисали космами и закрывали лицо. С некоторыми из старейшин он был знаком от рождения, но они не узнавали его. Он слышал, как лидеры племен обсуждали тревожное время, в которое они жили. В их словах сквозила осторожность. Никто не хотел говорить откровенно. Люди не знали, кто из них уже перешел на сторону Сифакса. Высказав этим вечером крамольные мысли, они могли оказаться утром посаженными на кол. Поэтому разговор крутился вокруг да около, и никаких конкретных выводов не делалось. Старейшины признавали, что Сифакс выкручивает им руки. Они ненавидели его и с тоской вспоминали покойного царя. Когда один из них предложил помянуть погибшего Масиниссу, царевич решил, что нужный момент наступил. Услышав, как люди оплакивают его смерть, он просто не мог не заговорить.
