Вака все еще лежал в благоговении, когда она быстро вскочила на четвереньки. Едва он успел испугаться, как Эрадна вскарабкалась на него. Он застонал, словно от боли. Ее внутреннее тепло, в которое он погружался, было неодолимым и полным, как центр мира. Оно опаляло его, будто солнце. Он не верил тому, что случилось. Девушка прижала Имко к земле, схватила зубами его нижнюю губу и, не отпуская, увлекла за собой в круговорот наслаждений. Он просто не мог поверить, что жизнь наградила его таким неописуемым счастьем.

На следующее утро он проснулся с ароматом ее вагины на кончиках пальцев. Если бы Вака не знал, кому принадлежал этот запах, он нашел бы его неприятным. Но теперь он с удовольствием вдыхал его, поскольку тот был доказательством их близости. Он не мог надышаться им. Аромат не задерживался долго в ноздрях, поэтому в течение дня Имко снова и снова подносил ногти к носу. Всю следующую неделю он ежедневно возвращался в лагерь обозников, пока не убедил Эрадну погостить в его палатке. Они по-прежнему едва понимали друг друга, но им не хотелось расставаться даже на мгновение. С наступлением зимнего сезона армия перешла на стационарный образ жизни. Никто из солдат не удивился появлению Эрадны. Многие из них имели рабынь или служанок, которые, если и не были женами, то обеспечивали воинам тепло и уют. Однополчане посчитали Эрадну одной из таких шлюх, и Имко не стал разубеждать их в этом. Но она не была второстепенной частью его повседневной жизни. Она превратилась в центр, вокруг которого вращалось все остальное. Вака обнаружил, что может открывать ей самые тайные мысли, которые никогда не поведал бы другому человеку. Иногда он боялся, что девочка из Сагунтума подслушает его, но с появлением Эрадны она больше не показывалась.

Однажды вечером его возлюбленная встретила Баку у палатки. Она гордо подошла к нему и с широкой улыбкой произнесла целую фразу на карфагенском языке:

— Ты симпатичный.

Она гордилась собой, как кошка. Имко вдруг понял с изумительной ясностью, что он никогда не видел ничего более красивого и сказочно манящего. Баку угнетала лишь постоянная тревога, что Эрадна когда-нибудь оставит его. К тому же, он мог погибнуть в следующей битве. Или ее красота могла вызвать какие-то проблемы. Имко не уставал удивляться тому, что ее маскировка обманывала других мужчин. Она не привлекала внимания даже тех солдат, которые бросались на все, что двигалось рядом. Однако их первое общее испытание не имело ничего общего с любовными делами. Этот мощный удар по их благополучию был настолько неожиданным, что выбросил Баку из мира, в котором они обитали, и пробудил его в новой неожиданной реальности.

Все началось с того, что он услышал нарастающий шум. В тот момент он возлежал на ложе и наблюдал за Эрадной, которая ловко сдергивала полоски козьего мяса с горячих камней, уложенных вокруг костра. Внезапно горн протрубил общий сбор. За стенами палатки донесся топот ног. Люди кричали друг другу что-то непонятное. Имко быстро поднялся с постели и оделся. Обернувшись через плечо, он сказал Эрадне , что выйдет ненадолго. После этого Бака присоединился к толпе, которая двигалась к палатке командира. Вскоре ему пришлось пробивать себе путь локтями, неистово и с нарастающей тревогой, потому что в воздухе повисло нечто злое и тягостное. Он напряженно прислушивался к обрывкам фраз, но ничего не понимал из кусков объяснений.

Когда он прорвался через круг людей, собравшийся у палатки Ганнибала, его глазам предстала шокирующая картина. Командир стоял на коленях. Его руки обвисли по бокам, ладонями наружу. Пальцы нервно подрагивали. У его колен лежал округлый предмет, совершенно непонятный. Издале ка он выглядел, как голова, к которой бечевой прикрепили две отрубленные кисти рук. Изумленно мигая, Имко подошел поближе. Это действительно оказалась голова, сжатая двумя ладонями. Лицо, почти неразличимое от гнили разложения, было покрыто порезами, синяками и ранами. Синие, красные и коричневые оттенки смешались друг с другом. Ужасное зрелище. И все же Ганнибал уже знал, кому принадлежала голова.

— Что они сделали с тобой? — вскричал он. — Гасдрубал, что они сделали с тобой?

Он склонился к отсеченной голове и осмотрел кисти рук. Затем он потрогал нижние суставы пальцев.

— Это не его руки! — отшатнувшись, крикнул он.

В тот момент командир походил на безумца, ухватившегося за нить фантастической возможности.

— Они не его!

Имко понял его мысль. Если руки были чужие, то, возможно, и голова была не его. Все могло оказаться хитрым обманом. Несколько офицеров подошли к командиру. Джемел протянул руку, словно хотел коснуться спины Ганнибала, но не посмел мешать ему. Он прошептал что-то на ухо командиру. По-видимому, его слова лишили Ганнибала всех надежд. Он сердито оттолкнул Джемела, поднял отрубленную голову и, прижав ее к груди, направился к палатке. Клапан захлопнулся. Люди, оставшиеся снаружи, замерли в гнетущем молчании.

Джемел пошептался с несколькими офицерами, затем заметил Имко и подошел к нему.

— Мы должны собраться на совет, — сказал он. — Прямо сейчас. Нужно многое обсудить. То, что ты увидел, правда. Это была голова Гасдрубала Барки. Отряд римских всадников бросил ее неподалеку от нашего лагеря.

— А кому принадлежат кисти рук?

— Мы не уверены, но легионеры, уезжая, прокричали имя писца Силена.

Ганнибал жаждал мести. С того момента, как он узнал черты Гасдрубала, в нем вскипела ярость. Он чувствовал, как она сжигала его. Он слышал шум в ушах, настолько сильный, что ему казалось, будто рядом бушевал ураган. Этот свирепый ветер унес из мира все звуки, оставив только чистый крик, в котором громкий вой сочетался с безмолвием. Ганнибалу хотелось неистовства. Он чувствовал, как Мономах цеплялся за его локоть, впивался ногтями в кожу и умолял позволить ему рейд, в котором он мог бы тысячекратно воздать за убийство Гасдрубала и распространить террор на огромную территорию. Командир прошептал согласие, хотя ему не хотелось мстить в печали. Он просто не знал, куда направить гнев. Очевидной целью был Рим. Он всегда говорил об этом. Но на него сейчас наседали тихие демоны сомнений, а они умели убеждать своими призрачными голосами. Они спрашивали его: « Кто на самом деле виноват? На чьих руках столько крови?» И поскольку он молчал, они сами отвечали за него: «Ганнибал! На руках Ганнибала!»

Застряв среди этого хора враждебных голосов, он несколько дней не проявлял почти никакой активности. Как человек, получивший удар в солнечное сплетение, он не мог говорить, отвечать и наносить ответные удары. Ганнибал сидел, сутулясь или сгибаясь вдвое над головой, которая некогда венчала удивительные плечи брата. Теперь он просто держал ее в руках. Командир не обращал внимания на следы разложения. Естественно, от запаха ему становилось дурно. Он конвульсивно и сухо дышал, пытаясь выгнать из легких мерзкое зловонье. Кожа на черепе сильно шелушилась, и прикосновение к ней оставляло на пальцах липкую пленку, которая затем пятнала все предметы. Он видел эти отпечатки смерти. Он чувствовал их и обонял. Но это были останки его брата! Глаза Гасдрубала. Рот, которым он говорил. Уши, через которые к нему приходили звуки мира. Ганнибал вытирал грязь, налипшую на сухих глазницах, и заглядывал внутрь черепа. Но даже там он не находил ничего от личности младшего брата. Какая беда! Он прикасался губами к гниющей плоти и шептал ему добрые слова. Они изливались из него — простые фразы, не длиннее мыслей. Вот так же он беседовал с ним в детстве, в былые прекрасные дни. Ганнибал говорил ему, что все будет нормально. Все будет хорошо. У них все получится. А как его любила мать! Она считала его самым красивым из сыновей. И женщины так думали. Отец хвалил его за смелость и силу. Он отвезет его домой, обещал Ганнибал. В Карфаген. Они отправятся туда в этот же день. Поплывут на корабле, еще раз увидят родной город, оседлавший холм Бирсы, почувствуют запах лимонных деревьев и будут смотреть, как воробьи проносятся над головами в убывающем вечернем свете. Они придут к обелиску, откуда открывался вид на море, и остановятся рядом с мраморными плитами, глядя на длинный камень, пронзающий небо, и поражаясь тому, что облака, скользящие над ним, остаются целыми и не порванными...