С тех пор как пропал Арч, прошла уже неделя, а мой преследователь так и не объявился. Не могу сказать, что он все еще не шныряет вокруг, но не дает о себе знать.

Друг Дайи установил в моем доме новую систему сигнализации и камеры, и мне стыдно от того, как часто я их проверяю.

Наивная часть меня надеется, что теперь, когда у меня есть эта система безопасности, он будет держаться подальше. Но несмотря на то, что я принимаю множество глупых решений – а я действительно принимаю их много – я не настолько глупа, чтобы верить, что он не появится здесь в ближайшее время.

Я потягиваюсь, морщась от того, как ломит спину, – барный стул на моей кухне мало помогает поддерживать осанку, пока я пишу. Сейчас я работаю над новым фантастическим романом о девушке, сбежавшей из рабства, и срок, который я сама себе установила, стремительно подходит к концу.

В тот момент, когда я снова начинаю печатать, мое внимание привлекает скрип сверху. От этого звука у меня сразу же начинает учащенно биться сердце. Я замираю, прислушиваясь, не раздастся ли еще какой-нибудь звук. Проходит несколько секунд, но ничего не слышно. Единственные звуки в доме – это гул камина и негромкий стук дождя по окну.

В тот момент, когда я начинаю думать, что схожу с ума, слышу еще один скрип прямо надо мной.

Затаив дыхание, я медленно встаю с табурета, и металлические ножки стула скрипят о кафель. Я вздрагиваю, звук громкий и неприятный.

Черт возьми, хорошо, что я не стала шпионом. На работе я бы так и умерла.

Я поспешно подхожу к ящику для столовых приборов, открываю его и сжимаю в руке разделочный нож. Держать его начинает уже превращаться в ежедневную рутину, и мне это надоедает.

Я не останавливаюсь, чтобы подумать о том, что делаю. Подхожу к лестнице, нашариваю перила и тихо поднимаюсь по ступенькам. В голове мелькает название фильма ужасов, который бы сняли по мотивам моей жизни.

Идя по коридору, я заглядываю во все открытые комнаты, держа нож перед собой. Коридор на втором этаже длинный и широкий, на пять спален.

Я как раз выхожу из одной из них, когда слышу глухой стук. Похоже, из моей комнаты.

Затаив дыхание, крадусь на цыпочках.

Ни хрена не понимаю, как балерины все время делают это.

Дверь в мою спальню закрыта. Адреналин неуклонно поступает в мою кровь, как будто в вену вводят героин.

Я ее не закрывала.

Я стою за дверью и пялюсь на нее так, словно у нее должно вырасти лицо, чтобы предупредить меня о том, что прячется внутри. Сейчас это было бы очень кстати.

Потому что не знать, что я обнаружу по ту сторону, – это самое страшное. Именно это заставляет мое сердце неистово колотиться в груди и сдавливает легкие.

Неужели я открою дверь и увижу тень из моих кошмаров? Он копается в моих вещах?

Мои глаза расширяются от осознания того, что этот больной ублюдок может рыться в ящике с моим нижним бельем. Эта мысль обрушивает на меня цунами гнева, и, прежде чем я успеваю подумать о последствиях, врываюсь в спальню.

Внутри никого нет.

Я мечусь по комнате, проверяя каждый угол, прежде чем выйти на балкон. Никого.

Моя грудь тяжело вздымается, пока я оглядываю комнату, пытаясь понять, где бы мог спрятаться незваный гость. Мой взгляд останавливается на шкафу.

Я бросаюсь к нему и с такой силой распахиваю дверь, что она едва не слетает с петель. Моя рука рыщет среди одежды, ища кого-то, кого здесь нет.

Но я точно знаю, что что-то слышала.

У меня перехватывает дыхание, когда я поворачиваюсь, и мой взгляд скользит по кровати, заставляя меня отступить назад. Прямо под кроватью лежит дневник Джиджи – он на полу и он раскрыт.

Наверное, он и был источником того стука, но как он, черт подери, упал? Моя кровь застывает, когда я смотрю на тумбочку и вижу, что дневник, который я читаю, все еще там.

Два остальных дневника Джиджи я убрала в тумбочку, пока не доберусь до них. Так как же один из них оказался на полу?

Окинув комнату еще одним недоверчим взглядом, я поднимаю книгу и пробегаю глазами по странице, которая была открыта. Я замираю, вчитываясь в слова.

Судя по датам, это последний ее дневник, который она вела перед своей смертью. Все книги охватывают двухлетний период. Джиджи умерла 20 мая 1946 года. На открытой странице запись за два дня до ее убийства – 18 мая. Она пишет, что боится, но не говорит, кого. То, что она испытывает страх, очевидно. Мое сердце колотится сильнее, когда я проглатываю ее торопливые слова.

Она говорит о том, что кто-то охотится за ней. Пугает ее. Но кто? Забыв обо всем вокруг, я сажусь на край кровати и перелистываю на начало.

С каждой новой записью ее слова становятся все более отрывистыми и пугающими. Не успев опомниться, я уже почти продираюсь сквозь страницы, пытаясь обнаружить хоть малейший намек на то, кто ее убийца.

Но на самой последней странице она пишет: «Он пришел за мной». На странице нет отпечатка губной помады. Только эти четыре страшных слова. Я переворачиваю страницу, чтобы взглянуть, нет ли какого-нибудь продолжения. Мне отчаянно хочется, чтобы оно было.

Но больше записей нет, однако я замечаю кое-что странное.

Из корешка дневника торчит зазубренный край бумаги. Я провожу по нему пальцами. Из дневника вырвали страницу.

Неужели она успела записать что-то важное, но решила, что лучше не рисковать тем, что об этом может кто-то узнать? В этих трех книгах полно противоречивых вещей, измен и секса. А главное, они полны любви к мужчине, который преследовал ее.

Я поднимаю голову, глядя перед собой невидящим взглядом.

Когда мама уходила, она уходила с надеждой, что я прислушаюсь к ее совету и съеду из поместья Парсонс. Когда она вышла за дверь, тошнотворный запах ее духов «Шанель» еще так долго стоял у меня в носу, что я решила, что не хочу переезжать.

Была ли у бабушки какая-то нездоровая привязанность к поместью? Возможно. Но если этот дом так много для нее значил, то мне кажется неправильным отказываться от него. Даже если это означает, что у меня тоже есть эта нездоровая привязанность.

И сейчас это решение только укрепляется. Эта книга никак не могла оказаться на полу. Но это произошло. И я не знаю, было ли это делом рук бабушки или Джиджи, но кто-то явно хотел, чтобы я прочитала эти записи.

Они хотят, чтобы я нашла того, кто убил Джиджи? Боже, даже представить себе не могу, как сложно было раскрывать убийства в сороковые с теми неважными технологиями, которые тогда были. Неужели ее убийца еще жив?

А может, это не имеет значения, жив он или нет. Может, Джиджи хочет восстановить справедливость за свое убийство и разоблачить человека, который слишком рано оборвал ее жизнь – живого или мертвого.

Я делаю дрожащий выдох, мои пальцы обводят четыре пугающих слова.

– Объясни мне, пожалуйста, еще раз, почему ты заставляешь меня взламывать базу данных полиции, чтобы посмотреть на фотографии твоей убитой бабушки? – спрашивает Дайя, сидя рядом со мной, ее пальцы замерли над мышкой.

У меня возникает искушение протянуть руку и надавить на ее палец сверху, чтобы она наконец нажала на эту чертову кнопку. Как только это произойдет, на экране откроются материалы по делу Джиджи.

Я вздыхаю.

– Я уже говорила тебе. Ее убили. И я думаю, что знаю, кто это сделал, просто… Ну, я не знаю о нем ничего, кроме его имени и того факта, что он ее преследовал.

Дайя смотрит на меня, но в конечном итоге сдается. Она кликает мышкой – наконец-то – и открывает фотографии с места убийства Джиджи.

Они выглядят довольно тревожно. Джиджи обнаружили в ее постели, с перерезанным горлом и сигаретным ожогом на запястье. Из-за недостаточного количества улик убийца так и не был найден.

Многие обвиняли в этом полицейских, приехавших на вызов, ссылаясь на то, что те затоптали все следы на месте преступления. Улики были либо утеряны, либо испорчены полицией, однако в конечном итоге никто так и не понес за это ответственность.