— Я думала, что наши дела окончены, — негромко сказала Мустислава, — я встретила человека, отмеченного знаком — и помогла ему добраться до твоего мужа. Но то, что я исполнила твою просьбу не значит, что я рада видеть тебя в святилище Хозяйки Леса.
За ее спиной раздвинулись ветви деревьев — и на берег озера вышла Саломея бат Шломо. Губы ее искривились в понимающей усмешке при виде пленника.
— Я так и поняла, что хазарин тебе понадобился именно для этого. Что же, редко когда твоя богиня получает сына самого джавли-бека.
— Что тебе за дело до меня и моих богов? — огрызнулась ведунья, — или думаешь, я не знаю, что твой народ признает только одного-единственного бога.
— Мой народ много старше чем ты думаешь, — усмехнулась Саломея, — и за годы Галута с ним случалось всякое. Мы слишком долго жили средь го...разных народов, чтобы ничего не перенять у них. Даже в моих жилах, как и в жилах многих здесь течет самая разная кровь — от тавров до гуннов. В Самкерце, когда он еще звался совсем иначе, мои предки молились вместе с эллинами Богу Высочайшему, в котором греки видели Зевса, а мы — Яхве, также как многие из нас, во Фригии, почитали Сабазия-Саваофа.
— Я не знаю о чем ты говоришь, — настороженно ответила волхвиня.
— Об этом мало кто знает и из моих соплеменников, — пожала плечами Саломея, — но я — дочь рабби, мудрейшего из знатоков Закона...
— Закона что считает, что нет иных Богов, кроме вашего....
— Так считал мой отец, — кивнула Саломея, — и иные рабби, что жили в землях Хазарии. Но сейчас все они мертвы, как и мой отец. Знание им Торы и Талмуда не помогло его дочери, когда ее и других иудеек, сам бек велел сделать «общими женами» всех кто принял Белую Веру. Поистине чудом — божьим или чьим-то иным,- стал тот мадьярский набег на Саркел и иные крепости по берегам Бузана. Хазары предали мадьяр на растерзание печенегам — и оставшиеся без жен мадьяры взяли в супруги дочерей Израиля. Я, как дочь рабби, считалась самой родовитой из пленниц — поэтому и стала женой Альмоша. И я же, что тайком от отца, читала его свитки, стала во главе нашей общины, — пусть ни один обычай и не видит женщину как знатока Закона. Но меня признали — не только женщины, но и те мужчины, что избежали Избиения и, со временем, перебрались сюда.
— Зачем ты мне рассказываешь мне то, что я знаю и без тебя, — хмуро посмотрела на нее Мустислава, — думаешь, мне есть дело до того по каким законам живет твой народ?
— Коль уж нам предстоит вместе отбиваться от общего врага, — пожала плечами Саломея, — может и наши веры возможно объединить, как и наши народы. Да, меня прокляли бы все пророки и рабби прошлых времен, но здесь никто не знает Закона лучше меня — и никто не помешает мне размышлять о божественных тайнах, мудрости и магии, что сохранили мои предки еще со времен Вавилона. В мидрашах, что хранились в доме моего отца, говорилось, что есть две пары: наверху Господь и Шхина, его нисхождение в мир, а внизу Самаэль, Князь Тьмы и его жена Лилит. Мне же открылось, что после разрушения Храма Шхина пала в мир, чтобы следовать путями Народа, а Лилит поднялась, чтобы стать супругой Бога. Пророк Иеремия рек, что «жена спасет мужа», а я говорю — наступят времена когда женщина станет держательницей Божественного Света и мужчина будет получать его от него. Не та ли это Первая Женщина, Лилит, которой ведомо Истинное Имя Бога, косматая, кто кричит в ночи, душа зверей полевых, властная над всякой ползучей тварью. Не сродни ли она Моране, Хозяйке Зверей, которую чтит твое племя? Лилит, «конец всех дней» и «конец всей плоти», вечно порождающее Чрево, есть воплощение Матери-Земли, как и Черная Жаба, которую чтит сестра посла аваров.
— Хочешь сказать, что и он послан сюда Богиней? — искоса глянула колдунья.
— Я пока не знаю, — уклончиво произнесла Саломея, — есть лишь догадки и знаки, что я прочла на его лице. Но если ты позволишь мне принести эту жертву — богиня даст знак нам обеим. В крови этого хазарина может быть запечатлена судьба всех Трех Народов.
Словно в ответ ее словам в ночном небе сверкнула молния.
— Видишь, — воскликнула Саломея, — это знак! В безлунные ночи так обозначает свое схождение Лилит, когда Мать Демонов разверзается молнией в ночном небе и истекает менструальной кровью на землю. Есть ли у вас такое поверье?
— Есть, — Мустислава испытующе посмотрела на иудейку, а потом, словно решившись, шагнула в сторону, позволяя жене Альмоша подойти к пленнику. Саломея, достав из складок одеяния резной кипарисовый жезл, простерла его перед собой, нараспев говоря:
— Я взываю к четырем жёнам Самаэля, что есть плоть и дух Лилит, пожирающей смерти и жизнь несущей, и прошу их прийти, чтобы мне был дан Знак.
Саломея указала жезлом перед собой:
— С Юго-Запада я призываю тебя, Младшая Лилит, Жена Асмодея и Королева Ведьм. Принеси вечный дух и черную кровь своего менструального фонтана! Младшая Лилит, чьи ноги словно Пламя, я призываю тебя!
Заколебалось пламя костра и из леса с громким уханьем вырвалось несколько сов, пока Саломея поворачивалась уже в другую сторону.
— С Юго-Востока я зову тебя, змеиная богиня, Старшая Лилит, чья кровь есть черный эликсир сновидений и совокупления. Королева Ведьм, Старшая Лилит, я призываю тебя!
Змея на шее идола издала громкое шипение, расплетая кольца.
— С Северо-Востока я вызываю тебя, Играт бат Махалат, кто есть Королева Ведьм, присоединись ко мне!
Мустислава оглянулась — ей показалось, что ветви деревьев как-то по-особенному шевелятся и сама земля ходит волнами, также как и волны озерца, с шумом выплескивающиеся на берег. Вскинув руки, лесная колдунья затянула заунывную песню, веющую подлинно нечеловеческой, замогильной жутью. В тон ей звучали слова Саломеи, продолжавшей свой призыв.
— С Северо-Запада я призываю тебя, Наама. О, блудная богиня, кровь Змея, приди ко мне дорогой ночи.
Откуда-то издалека донесся волчий вой. С ужасом смотрел хазарин, как Саломея, с распущенными волосами, сама уподобившись тем, кого призывала, с хохотом отшвырнула жезл и вскинула руки.
— Четырьмя вызванными, Темная Матерь, кто есть Змея, Сова и Волчица приди ко мне! Душа всех ползучих тварей на четырех четвертях мира, я зову тебя, моя блудная матерь, усиливающая желание горения, возделывающая плоть и дух. Кто есть грозная в обличии, чей лик есть лик льва, чей вой словно вой шакала, чье тело есть тело зверя, ноги совы, чей менструм течет в черноте, покрывая твои бедра изнутри, чьи дети есть Лилиту, Ламашту, все фантомы и духи ночи, я вызываю тебя, Пожирательница Мужчин!
Словно в ответ на этот призыв молния вновь озарила все своим светом и тут же опали одежды с тела Саломеи оставив ее в соблазнительной, бесстыдной наготе. Стремительно опустилась она на колени и ее руки обхватили голову юноши. Манящие губы встретились с его губами, заставляя разжаться зубы и пропуская извивающийся язык. Гибкие руки скользнули по его телу, возбуждая молодую жаждущую плоть. Проворный язык блуждал во рту пленника, пока черные волосы нежно гладили его лицо. Затем жаркое тело перетекло дальше, — будто скользнула большая змея — и вот уже влажные губы касаются дрожащей кожи. Острые зубы начали покусывать мужские соски — сначала осторожно, потом все сильнее и жестче. Острые ногти впились в кожу юноши, оставляя кровоточащие ссадины. Невольный крик сорвался с губ парня, но тут же его рот заполнила полная грудь. Никто не учил неопытного степняка таким ласкам, но он без подсказки сразу засосал сосок влажными губами. Снова и снова губы, зубы и ногти Саломеи терзали беспомощное тело сладострастной пыткой и вырвались невольные стоны с мужских губ, когда иудейская колдунья, дразня молодого человека, отнимала от его губ грудь, покачивая над его лицом. Вот ее язык скользнул в пупок юноши, потом опустился ниже, легонько касаясь затвердевшей плоти. Стыд и страх давно отступили в хазарине, оставляя лишь жадную похоть, умело разжигаемую ненасытной колдуньей. Неожиданно колдунья развернулась, улегшись сверху на пленника, распластавшись по нему всем телом, и расставив ноги по бокам от головы юноши. Кольцо умелых губ сомкнулось вокруг восставшего ствола, заставив парня издать протяжный стон, тут же заглушенный женскими бедрами. Саломея ласкала пленника губами, руками и языком, в то время как ее промежность медленно приближалась ко рту невольного любовника. В жарком и душном плену, сходя с ума от изощренных ласк иудейской колдуньи, парень, распаленный терпким женским запахом, погрузил язык в истекавшую соком расщелину. Два обнаженных тела извивались в пароксизмах страсти и их громкие стоны заглушались только их собственной вожделеющей плотью. Но Саломея совершала этот обряд не ради удовольствия — ни своего, ни тем более пленника. Содрогаясь от неопытных и в то же время мучительно сладостных касаний мужского языка, вращая бедрами и вдавливаясь в его лицо, она ощущала, как соединение выделений мужского и женского тела дарует ей силу для успешного завершения колдовства.
