Мама, вернувшись домой, нарядила меня в новую курточку и, по моей просьбе, пришила на воротник петлички с одной «шпалой» — лётчика-капитана. На нашей улице, где раньше стояли извозчики, теперь стоянка такси, огромных автомобилей с парусиновой крышей и серебряной бегущей собакой на пробке радиатора, «Линкольн» назывались. Подошёл поближе посмотреть, собачку пощупать — какой-то мрачный мужик дернул меня за петлички, закричал: «Наши лётчики героически сражались, а ты, сопляк, хочешь примазаться к их славе, снимай это!»

Мы, мальчишки наших дворов, сговорились, собрались и «уговорили» проезжавших красноармейцев взять нас на бывший фронт, мол, линию Маннергейма посмотреть. Там и смотреть-то не на что, засмеялись они. И правда, привезли нас на какую-то поляну, ссадили и показав на бугор под снегом, сказали «вот, смотрите» и уехали. Мы забрались на этот бугорок, нашли вход, пролезли. Действительно, сооружение — стены и потолок из чистых здоровенных брёвен, на полу — толстые доски, окон нету, только щели — амбразуры, решили мы. Вылезли, оглядываемся, что-то вроде траншей из-под снега виднеются — обманули нас красноармейцы, недаром смеялись. Нас предупредили, чтобы мы были осторожны — с нашей стороны могут быть мины, ну мы и пошли вдоль траншей, но с другой стороны. Траншея уткнулась в бетонное сооружение, внутри оказалось, что кто-то здесь уже побывал, хорошо почистил. Вернулись на дорогу, решили приехать, когда сойдёт снег, да и минами нас напугали. Конечно, всё лето туда наведывались, кто постарше, искал оружие, насобирали кучу патронов, мне, как малому, вручили стальную каску и настоящий финский нож с гравировкой на лезвии и в кожаных ножнах — нисколько не хуже папиного кортика, что унесли красноармейцы вместе с папой. Мы обрыскали почти всю полосу от Залива до Ладоги, но нигде не встретили мощной оборонительной, из железобетона, линии, так, парочку бетонных сооружений и с десяток деревянных, что видели в начале апреля. А говорили по радио и писали в газете, с каким трудом, какими геройскими усилиями, наши пробивались сквозь эту линию…

Читать начал я с пяти лет — после того, как папа принёс газету, всю в чёрной рамке. Пока лежал, поручили мне сестру, сначала читаю сестрёнке все сказки, что накупили нам папа и мама. Про муху-цокотуху, про крокодила, что Солнце проглотил, про Таню-рёвушку. Потом пошли сказки посерьёзней — про Моего Додыра и про Рассеянного с улицы Бассейной и про Тараканище. После зимних каникул, наконец, стал читать всё подряд. В школе на переменках — споры о прочитанном, и про Последнего из Могикан, и про Безголового Всадника. Географичку нашу замучили и Скалистыми Горами, и жюльверновскими путешествиями, и пиратами Стивенсона. Мы меняемся не только книгами — начали собирать марки, а девчонки — конфетные фантики — Латвия стала нашей и в Гастрономах появилось много конфет из Риги, «Лайма» — так называется конфетная фабрика. На углу Фонтанки и Невского — где кони на мосту — магазин «Филателия», там покупаю и меняю марки, потом в классе тоже меняемся. Нас стали учить намецкому — Анна унд Марта заген, Петер унд Пауль баден, Зайт берайт — Иммер берайт — немцы теперь друзья! Девчонок стали всерьёз учить перевязывать раны, а нас — разбирать и собирать затвор у винтовки, и всех, как пользоваться противогазом и бросать гранату. Летом обещают провести военную игру в специальном лагере, ведь в Европе воюют, значит, если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов.

Летом опять на дачу. Мама всегда выбирала правильную дачу, и теперь эта деревенька на берегу реки, а за рекой — лес. Опять восточнее Питера. И речка та же Мга. Сологубовка, где мы были на даче четыре года назад, чуть южнее, но лес там похуже, и речка поуже, и от станции подальше. Рядом железная дорога на север, она расположена, как и деревня, на пригорке, речка внизу и через неё мост. Станция, куда мы приехали, тоже называется Мга. Мимо пролетает «Полярная Стрела» из Ленинграда в Мурманск, такая же, как из Ленинграда в Москву — «Красная Стрела», у «Полярной» вагоны голубые, у «Красной» — красные. За железной дорогой — откос к реке, там мы с ребятами решили соорудить ДОТ, чтобы поиграть в войну, как и миллионы других мальчишек во всём мире. ДОТ получился на славу, но поиграть нам так и не удалось! В воскресенье приехала мама и стала нас собирать, торопить, вместо того, чтобы, как обычно, пойти на бережок. Она любила посидеть там на брёвнышке, позагорать, а я любил на неё смотреть — у неё очень красивые, волнистые, длинные тёмно-коричневые волосы и, когда мама сидит, они закрывают её попу. Мы задёргали её вопросами, а она посмотрела на нас строго и говорит «Война, немцы напали».

Мама помнит ещё ту войну с немцами. Бабушка нам рассказывала, как они бежали от них из Польши, откуда они родом, мой дед, коллежский секретарь, служил в Гродно чиновником особых поручений и был ратником ополчения 2-го разряда, и как они заболели животами, как мамина сестрёнка от этого умерла и как спас их русский офицер, заставивший выпить спирт, что был у него. Мамину сестрёнку похоронили уже в России, а маму, бабушку и дедушку поселили в Старой Ладоге. Бабушка послала деда на рынок за продуктами, а он принёс оттуда, кроме продуктов, виолончель в огромном чёрном футляре — потом я в нём прятался. Дед, секретарь, ратник и чиновник, был и музыкантом — он мог играть и на скрипке, и на гитаре, и ещё на других инструментах — бабуля говорила, но я забыл. Деда я не застал — старик умер в 1925-м году, а мама с бабулей и этой виолончелью уехали в Петроград — так тогда Питер назывался — бабушка часто про это рассказывала и плакала — и дочку жалко, и дом, что бросили.

На фото (сидят слева направо): «Мой дед — отец Лазаря — Воллерштейн Мендель Львович, моя бабушка — папина мама — Воллерштейн Цецилия Лейзеровна».

Но мы, мальчишки со двора, уже бывалые, на фронте побывали, вооружены. В сквере за Промкой — Домом Культуры Промкооперации — копают глубокие канавы — щели, чтобы можно было спрятаться от осколков при бомбёжке. Бомбили и фосфорными бомбами, этот фосфор мы собирали потом по этим щелям, чтобы делать светлячки — фашисты бомбили каждую ночь. Спросить было не у кого — почему немцы-фашисты друзья, со Сталиным обнимались — видел в газете снимок — и вдруг бомбят! Вспомнили наших испанцев — фашисты всегда фашисты, с ними дружить нельзя, с ними надо сражаться. Мы только из деревни приехали — война уже 10 дней идёт — слышим, как из всех громкоговорителей Сталин говорит: «Друзья мои, братья и сёстры», — а уже и Минск и Киев разбомбили! Немцы захватили и Минск, Вильнюс и Ригу, Таллинн окружают. Я пошёл в школу узнать что будет, а там полным-полно ребят с их мамами, а папы все уже взяты не фронт. Объявили, что надо немедленно собраться, всех повезут из города подальше от бомбёжек. Разбили нас по группам — в каждую группу определяли ребят из одинаковых классов школ нашего района — и велели прийти назавтра с вещами, но без мам. Утром посадили в трамваи, привезли на Московский вокзал, погрузили в вагоны и отправили прочь от города. Потом везли куда-то на автобусе и телегах, привезли, наконец, под Боровичи — речка там Мста. На песчаном обрыве — береге этой реки — выкопали мы небольшую пещеру, соорудили печку, проткнули кверху трубу, решили чего-нибудь сварить. Девчонки насобирали земляники, кто-то принёс кастрюлю полную сахарного песка и я взялся делать земляничное варенье. В пещере жара, из трубы дым валит, в кастрюле бурлит варево, народ дрожит то ли в ожидание яства, то ли перекупавшись в реке — конец июля. Вдруг на западе загрохотало, девчонки закричали: «Гроза! Бежим домой!» Какая гроза, на небе ни тучки, ни облачка, но гремит где-то, грохочет! Тут и вспомнили — война идёт!