Помог Игорёк, и я стал слесарем какого-то разряда на фабрике «Красный партизан», где делают гармошки, баяны и ещё какую-то музыку. Зовёт директор парторга. Заходит мужчина еврейской наружности. Директор советуется: «Вот хочет у нас поработать кем угодно до отъезда инженер, знает, что нам надо, — брать его?» — «Член партии?» — «Никак нет!» — «Тогда меня это не касается», — и ушёл. Фабрику эту переселяли с 5-й Красноармейской на юго-запад, аж за Кировский (Путиловский) завод. Заводу принадлежала стройконтора, что лепила эту фабрику на новом месте, а я стал представителем «Партизана», заказчиком, таким же, каким был в Воркуте. Нового для меня ничего: «беседы» со строителями, сидения на совещаниях, даже в Ленгорисполкоме. Волокиты поболе, да ещё и мзду за всё требуют. С заводским начальством Кировского я был знаком до того — завод должен был делать подъёмные машины для Воргашорской. Комбинат медь им левым путём — всё шло на оборонку — «обеспечил», а они, обнаглев, стали просить слесарей — рабочей силы не хватает! Привёз я им рабочих, устроил жильё; зарплату и командировочные они, ясно, получали у нас.

В ОВиРе мне сказали — знаем ваши фокусы! Слесарь нашёлся! Нужна справка с настоящей последней работы. Бегу в «Аэрофлот», лечу в Воркуту, прихожу в «свою» ДСП — народ сбежался, целуют, обнимают, плачут. Прошу отпечатать справку, что ко мне претензий нет, и заказать билет на поезд в Москву, самолёта боюсь — там надо паспорт показывать, могут задержать.

12 часов, обед, захожу в мой кабинет, Директор сидит за моим столом, на моём месте! Представляюсь, извиняюсь, что без особого предупреждения и в обеденное время. Он вскочил, засуетился, торопится на обед. Есть ли какие-нибудь претензии ко мне, спрашиваю, мне нужна срочно такая справка. Что Вы, всё отлично, даже прошлая переписка вся в полном порядке — легко работать! Ну раз нет претензий, тогда прошу Вас это подтвердить. И подаю ему заготовленное. Вижу, немножко мужик задёргался — КГБ тоже на обеде. Не волнуйтесь, говорю, здесь эту бумажку никто не увидит, я завтра уезжаю. Смотрю, подписывает! Прощаюсь радушно и бегом за такой же справкой для Нины в музыкальную школу. Уехать, правда, удалось только на третий день — ребята сказали, не было мест в спальных вагонах, веришь? Ночью позвонил начальник спецотдела — я не успел в своё время сдать топографию, карты для трассировки дороги на ту шахту, напрягся — «счастливого пути, желаю Вам удачи и завидую». Не вся эта сволота зверьё, попадаются среди этой стаи просто люди.

По дороге домой, в Москве, попрощался с родственниками, купил подарки, этюдник — подумал, там порисую. Дома всё кипит, Лёнька тоже уехал, сообщил из Нью-Йорка: ничего не берите, мебель здесь на улице подберёте, а всякого барахла можно накупить по дешевке на флимаркете — барахолке по-нашему. А Нинуля уже «достала» финский кабинет с диваном, креслами и книжными шкафами и ещё отдельно югославские полочки, застеклённые — друзья пришли, всё запаковывают.

После роскошной коробки конфет, в ОВиРе полный порядок: визы получили, паспорта и по 500 рэ за отказ от советского гражданства отдали, 100 рэ на 90 долларов каждому поменяли, всё! Книжки я отнёс на Почтамт, отправил Юрке — он уже в Денвере — но не все, разрешено только изданные после 1946 года, сказали.

Незадолго до Нового 80-го звонят воркутяне: мы тут в «Астории» собрались, приходи, когда ещё увидимся. Да и загорать хватит — полно дел, пора и честь знать, возвращайся! Ну как было не прийти! Вошли мы с Ниной в зал — сидят знакомые ребята, с ними Коля, зампредгорисполкома, — видите, указывая на нас, а говорили, что они уехали, вот они, здесь! Не могу вернуться, — говорю, — работаю здесь, завод строю, что было правдой на тот момент, уж очень не хотелось говорить им, с которыми проработал столько лет, что это последняя встреча и мы больше никогда не увидимся. Мы заторопились, дети, мол, и вскоре, не дожидаясь окончания этого моего последнего «производственного совещания», ушли, но горечь от обмана осталась до сих пор.

На Московском вокзале, в таможне, мужики контролёры, насмешливо улыбаясь, спросили: «Что, рабочий класс, — я был в своём чёрном, промасленном кожухе, — и куда ж вы теперь направляетесь делать революцию?» Прошмонали без особых проблем, только у Мелечки не захотели принять её любимую куклу, заподозрили, поди, золото и драгоценности запрятаны внутри, но Маланья пустила такую слезу, что и у контролёров, да и у всей таможни, дрогнули сердца и наше прошмонованное, в ящиках, отправилось в Израиль. А куда же ещё? Не в Штаты ведь приглашали!

Снова поехал в Москву, принёс в Голландское посольство, для отправки в Израиль, наши дипломы, трудовые книжки и прочее, что не разрешалось брать с собой, голландцы занимались этим по просьбе Израиля, пока советские их ненавидели. Возвратившись, купил у «Аэрофлота», что на Невском в дожеского вида бывшем банке, билеты в Вену. Как были правы возвращённые из Афгана наши горняки, подтолкнув меня — в тот же день, когда нам дали визы, наши доблестные «интернационалы» ворвались туда, и визы перестали давать ещё долгое время.

Зима, 3-е февраля 80-го, очень холодно. Подъезжаем впоследний раз на моей Волге к аэропорту «Пулково», я в модном демисезонном, а Нинуля в новенькой, только что сшитой шубке «до пят» из каракуля, тоже с прицелом «толкнуть» там — долларов-то кот наплакал! Подъехали провожающие — мама, сестра, племянники, ещё не уехавшие друзья — настроение похоронное, уезжаем насовсем, не надеясь больше увидеться. Идём в аэропорт, стоим, кто сопит, кто плачет… Время! Прощаемся навсегда, идём на досмотр. Раздевают, золото, камешки имеете? Да, вот часы (это мне за спортзал) и кольцо. Разрешается только один предмет — отдаю часы племяшу Кузе. Шмонают чемоданы — кубинские сигары поломаем! Но сигар нет. В наших туфлях бриллиантов тоже не оказалось, и мы, одевшись, вышли на посадку. В самолёте тепло, сидят какие-то не наши люди и наши, такие же, как мы, евреи-эмигранты. Летим в неизвестное и непонятное.

В Вене пробыли не очень долго. Отметились в Сохнуте, сказали, что в Израиль нам не надо, будем ждать приглашения — Мишка, который прожил у меня пока учились инженерии, Лёнечка, дружок с 44-го, Юрка Г. — все уже в Америке и обещали позаботиться, и я не ошибся. Отправили в другую контору, народу полно, душно, гвалт! Вена как Питер, река, речки, Опера как Мариинка. На Ринге стела, имя генерала Брежнего, среди прочих освободителей, на ней. Нина заглядывает повсюду, во все витрины, пытается зайти, случайно заходит под красный фонарик — вот уж мы над ней посмеялись! Заходим в «Ziel» (в Америке это «Target», но, кроме одёжек, посуды и медикамента, в этой Цели была и еда, дешёвая). У Собора спустились под землю — магазинчики, киоски, игры, станция метро. Моцарту и Голубому Дунаю поклонились, съездили в Шеннбрун. Хорошо нагулялись, на малюсеньких, как в Таллинне, трамвайчиках накатались, но на огромнейшем Колесе покрутиться не пришлось — дороговато.

Наконец позвали уезжать. Приехали на вокзал, на перроне — солдаты с автоматами в руках, полиция, жуть! Набилось нас в вагон с вещами, ну как селёдок в бочке, душно, окна до отправления не велено открывать. Поезд тронулся, вагончик двинулся, перрон…

Едем в Италию. Утром проезжаем Флоренцию — Фиренцу, как они называют этот красивый город, днём поезд останавливается, чуть-чуть не доехав до Рима. Быстро, через окна и двери, из вагона вываливаемся, куда и как попало и бегом к ожидающим нас автобусам. Поезд ушёл, а нас везут в Рим. Рассказывать за Рим? Нет уж, в Риме надо быть, везде ходить, глазеть и видеть, видеть, всё видеть… И Колизей, где гладиаторы убивали друг друга на потеху зрителям, и дом, где Гоголь писал про души, и Папу в окошке, и фонтаны, и римские развалины. Привезли на Виа Реджина Маргарита — широкая, длинная улица такая — народ у дверей какой-то спецконторы кучкуется, слышна русская речь. По тому, как тут нас допросили, стало понятно, что это — учреждение по учёту эмигрантов. Направили на саносмотр. Определили жить в пригороде на берегу моря, в городке Ладисполи, где колбаса и сыры огромных размеров, и жили мы там до 19 марта.