Начальник мой, Борис Варламыч, партейный конечно, был честным и бесхитростным, распоряжения старался не писать, в грамоте был не очень силён, говорил: «При царе пели Боже его храни, красные пришли, научили Интернационал, а появились англичане — какое уж там пение!». Когда увидел, что я пишу авторучкой письмо в трест, попросил не делать этого никогда, сказал: «Надо всегда писать химическим карандашом, получив резолюцию от начальника на твоём письме, подчинённый подумает — видно писано под копирку, надо выполнять — а ты пером!». Наш бухгалтер подписывался до того витиевато- кренделевато — залюбуешься, а я ставил крючки. Приехал Большой Начальник, пожурил меня, сказав, что товарищ Каганович, очень занятый человек, подписывает все важные бумаги полным именем и фамилией. С тех пор и я так делаю. Работать с ним было легко, он прекрасно знал правила игры, правда, когда приезжало большое начальство, просил меня придумать, почему его нет на месте. И я, вместо того чтобы пойти на бережок позагорать с Ниной и малышом, напускал на себя соответствующий вид и являлся пред начальственные очи.
Бережок этой реки был особый — вот лежишь на песочке, зачерпнёшь песок в ладошку, дунешь — песочек меленький улетит, а на ладони крупинки рубина остаются. Собирать нельзя — за это можно срок получить — как докажешь, что там не было больших камней!
Фимочка тоже был распределён в место чуть выше меня по Двине, в посёлок Рочегда, в ту же организацию, что и меня. Может быть, он был разумнее, быстренько рванул оттуда, даже не сказавшись (может и конспирации ради), но мне бежать обратно туда, где не дали делать то, что я хотел и мог, и проситься «возьмите меня, я очень умный», не захотелось.
«Так вот, — говорит мне Варламыч, — поезжай-ка в Рочегду, твой-то друг пропал, а там электростанцию не могут закончить, что-то не так в чертежах, никак разобраться не могут что ли, разберись». Чертежи и вправду были сделаны по принципу «угадай-ка». Локомобиль — это паровичок, только стоит на месте, а колёса крутятся и передают это кручение генератору тока (прости за это объяснение, но иначе не всё будет понятно) Воду из речки насосом можно всосать только, если от насоса до воды не более 5 метров, надо угадать, где и каким образом поставить насосы, если высота берега 14 м. Местный умелец, просто толковый и без дипломов, сам сделал эту подземную насосную по моей картинке. «Всё понял, только прошу поглядывать, чтобы чего не так, новая для меня эта работа». Без чертежа и СниПа сообразил и построил «непромокаемую» камеру, проложил трубы и, радуясь тому, что сделал — специально послал за мной и механиком, тот включил насос и подал воду на станцию.
Нагревать эту воду надо специальной печкой, чертёж печки имелся, но от этой печки до топки локомобиля должно было быть 0 см, а по чертежам получалось 150 cм. Чертежи этой станции были созданы Гипролеспромом (не помню уже название этих умельцев). Пришлось просить трест прислать миллиметровку и засесть в этой Рочегде надолго. Ниночка с Женичкой в это время были в Ленинграде — сынок приболел, пришлось им пожить у Нининой мамы. Пробыли они в Питере всё лето, а я доводил до ума электростанцию. Прибыла из треста комиссия, убедиться, всё ли правильно я им доложил. Через насколько дней приплывает техник с миллиметровкой — та самая девица! Привезла какие-то инструкции. Засела за чертежи станции, а я за миллиметровку, исправлять ошибки этого проекта. Уборщица принесла нам поесть, разговорились. «Мы, — рассказывает, — осенью 41-го собрались пожениться, а тут война. Жених мой — мы уже были близки — ушёл на войну, а через три месяца пришла похоронка. Работала на лесоскладе, плакала только ночами, выплакалась. Война к концу, я подучилась, пришла работать в трест. Кругом девчонки моих лет, парней нет, фронтовики-инвалиды все разобраны, на танцах Шурочка-с-Машурочкой, детишек охота, дак не с кем», — и заплакала. В конторке была каморка с топчаном для приезжих, я и говорю ей: «Успокойся, иди поспи, там всё есть», — сам опять за чертёж. Минут через 20 приходит. «Послушай — уже на «ты» — вот ты был у меня дома, мы были рядом, а ты даже до меня не дотронулся, почему?» — «Так я же замечательную книгу читал, ты ж сама попросила!» — «Так сейчас же книги нет, неужели я такая некрасивая, противная, старая, негодная на ласку?» — «Да нет, ты красива и молода, не бери в голову». «Так чего же ты ждёшь? Не можешь понять, что эту миллиметровку могла привезти комиссия? Я сама приехала к тебе! Оставь эти чертежи и туши свет!» Вспомнил я Люи Финеса, как он сказал, входя в номер к женщине: «Пусть в меня бросит камень тот, кто никогда этого не делал»… Только через много лет случайно узнал я, что родила она мальчишку.
Печка — это «колодец» со стенками из огнеупорного кирпича, где сжигают дрова, а пламя должно попадать прямо в топку. Половина шахты уже была сделана, я только пририсовал, как выше, ряд за рядом, класть кирпич. Получилось нечто вроде бутыли с наклонным горлышком, из которого пламя должно было лететь прямо локомобилю в топку. И когда зажгли дрова и сначала дым, а потом и пламечко влетело в топку, механик аж слезу пустил: «Столько времени потеряли зря, а надо было просто, вот как он сделал».
Вернувшись в Усть-Ваеньгу, узнал, что в тресте решили и в этом посёлке построить такую же электростанцию. Я спросил у Варламыча: «С чего бы это?» — «А ты в Рочегде гиблое дело раскрутил, теперь уж крутись и здесь».
Прослужив на флоте, в посёлок вернулся молодой, весёлый человек, оказалось — бульдозерист — я посмотрел, как он работает, и понял, что этот человек — артист и сможет сделать любую сложную работу. Я рассказал ему, как бульдозером выкопать котлован под фундамент этой электростанции — он рассмеялся, вижу, идея ему понравилась. Мезенцев его фамилия, рыжий, лицо типичного чухны, на своём крыльце вывесил флаг с оранжевыми полосами. Я спросил его, что это значит? «Щ» — пояснил он, все они на Щ.
Чуть подальше на север течёт река Мезень, да и вся эта огромная территория, бывшее Новгородское княжество от Чудского озера до Белого моря, чухонская — ижоры, вепсы, карелы, коми, пермяки, мордва, мурома, меря да зыряне, все от эстов и финнов до угров на Урале и от Полярного океана до вологодчины, все они сохранились, эти «финно-угорские» племена.
Но вернёмся в Усть-Ваеньгу. Появились у нас и шофepы — самосвалы стали работать. Не могу пожаловаться ни на одного из этих замечательных ребят. Как-то понадобилось мне срочно поехать в Рочегду, а шоферы с глухого перепою, и я решил ехать сам — мальчишка ведь, чуть-чуть за 20. Пришёл в гараж, новенький ЗиС — копию студебеккера, все оси ведущие, — пригнал к дому и уж был готов уезжать, завёл мотор, включил передачу, отпустил сцепление — и ничего! Мотор ревёт, а машина ни с места! Тут прибегает один из них, говорит, счас поглядим. Полез под машину, чем-то там побренчал, вылез и сказал — что-то с коробкой, надо механика позвать. А утром пришёл этот шофер Вася, трезвёхонек, поехали, говорит. Как поехали, а ремонт? А я, говорит, уже в порядке, садитесь, по дороге расскажу. По дороге он, конечно, ничего не рассказал, потом мне сказали — узнав, что я собрался один ехать, они решили помешать мне, мол, молод ещё, не шофер и этой дороги не знает, не дай Бог, разобьётся… Васька же, фамилия у него занятная — Выручаев — привез на этом «студебеккере» меня в Березник — дело у меня было с прокурором — сам же пошёл к родственникам. Прибегает парнишка, говорит: «Дядя Вася ехать не могёт, они с братьями…» Спасибо прокурору — не Вася, а он выручил — подъехали саночки с лошадкой — езжай. Попросить кого-нибудь — подумают, ишь, барин нашёлся — кому ж в голову придёт мысль, что взрослый человек, да ещё инженер, ни разу в жизни не управлял лошадьми. Еду, зима, дело к ночи, но от снега светло, санки лёгонькие, лошадь резвая, вдруг вижу у лошадки на спине уши! Остановил «транспорт», оказалось — чрезседельник был плохо увязан и перевернулся — вот они, уши. Эти уши появлялись ещё пару раз — не было сноровки сражаться с упряжью. Нина удивилась: «Ты на саночках, ночью, один?» Милиционер отвёл лошадку на конюшню, а я лёг спать.
